Вдруг бедную Андреа оставили силы; она бегом бросилась назад к брату, протягивая к нему руки; он тоже простер руки к сестре. Так они обнялись, несмотря на разделявшую их холодную преграду, и слезы, катившиеся по их горящим щекам, смешались.
– Прощай! Прощай! – шептала Андреа, обливаясь горючими слезами.
– Прощай! – отвечал Филипп, не давая воли отчаянию.
– Если когда-нибудь ты найдешь моего сына, – совсем тихо проговорила Андреа, – сделай так, чтобы я поцеловала его, прежде чем умру.
– Не беспокойся… Прощай! Прощай!
Андреа вырвалась из рук брата и, поддерживаемая послушницей, побрела, оглядываясь на Филиппа, в густую монастырскую тьму.
Сперва он еще видел ее, кивал ей, а потом махал платком. Наконец из темной галереи до него долетело ее последнее прости. Затем со зловещим стуком захлопнулась железная дверь, и все было кончено.
Филипп выехал прямо из Сен-Дени на почтовой лошади; приторочив вещевой мешок к седлу, он скакал всю ночь, весь день и на другую ночь прибыл в Гавр. Он заночевал в первом постоялом дворе, какой повстречался ему на пути, а наутро чуть свет уже расспрашивал в порту, когда отплывает первый корабль в Америку.
Ему ответили, что в этот же день в Нью-Йорк отправляется бриг «Адонис». Филипп обратился к капитану, который занимался последними приготовлениями, и, уплатив за проезд, был принят на борт пассажиром; затем, в последний раз написав дофине письмо, в котором свидетельствовал свою покорнейшую преданность и признательность, он велел перенести багаж в свою каюту и в час прилива сам поднялся на борт.
Часы на башне Франциска I прозвонили четыре раза, когда «Адонис», развернув фок и марсели, вышел из фарватера. Море было темно-синее, небо у горизонта уже окрасилось в красный цвет. Облокотясь на релинги, Филипп, успевший уже раскланяться с немногими пассажирами, своими попутчиками, смотрел на берега Франции, которые покрывались фиолетовой дымкой, между тем как бриг все больше распускал паруса, брал курс все правее и, наконец обогнув мыс Эв, вышел в открытое море.
Вскоре Филипп ничего уже не видел – ни берегов Франции, ни пассажиров, ни океана. Все обволокла своими огромными крылами темная ночь, и молодой человек удалился к себе в каюту, где, лежа на койке, перечел черновик письма к дофине, письма, похожего более на молитву, обращенную к Создателю, чем на прощальное послание, обращенное к одному из его созданий.
Ваше высочество, – писал он, – я удаляюсь от Вас без надежды, без опоры в жизни, сожалея о том, что так мало послужил будущей своей королеве. Меня ждут морские бури и ураганы, а Вы остаетесь среди тягот и опасностей, коими чревато управление государством. Юная, прекрасная, всеми любимая, окруженная почтением друзей и обожанием слуг, Вы забудете человека, которого мановение Вашей царственной руки вознесло над толпой; я же не забуду Вас никогда; ныне я еду в Новый Свет, дабы научиться, как лучше послужить Вам, когда Вы взойдете на трон. Вверяю Вам свою сестру, бедный покинутый цветок; единственным лучом солнца для нее будет Ваш взгляд. Соблаговолите время от времени снисходить до нее и, радуясь жизни, наслаждаясь могуществом, внемля единодушным хвалам, помните, заклинаю Вас, о том, что Вас благословляет изгнанник, которого Вы более не услышите и который, быть может, никогда уже Вас не увидит.
Когда Филипп дочитывал последние слова, сердце у него сжалось: унылое поскрипывание снастей, сливавшееся с ропотом волн, что на бегу разбивались об иллюминатор, навеяло бы тоску и на самого жизнерадостного человека.
Ночь тянулась долго и мучительно. Утренний визит капитана также не прибавил Филиппу бодрости. Капитан сообщил, что большинство пассажиров боятся морской болезни и сидят по каютам и что плавание обещает быть коротким, но нелегким по причине сильного ветра.
С первого дня Филипп завел обыкновение обедать вместе с капитаном, завтрак заказывать к себе в каюту, и поскольку он тоже не был достаточно закален для превратностей морского путешествия, то по нескольку часов в день проводил на верхней палубе, завернувшись в свой длинный офицерский плащ. Оставшееся время он проводил, обдумывая план дальнейшей жизни и читая серьезные книги для поддержания духа. Иногда он встречался с попутчиками по плаванию. В их числе были две дамы, ехавшие в Северную Америку получать наследство, и четверо мужчин, из коих один, человек уже немолодой, путешествовал с двумя сыновьями. Таковы были пассажиры кают первого класса. Кроме них, Филипп заметил как-то нескольких людей более простонародного облика; они ничем не привлекли его внимания.
Мало-помалу Филипп свыкся со своей болью, и душа его вновь стала ясна, как небеса над головой. Погожие дни, безоблачные и безбурные, напомнили путешественникам, что корабль приближается к умеренным широтам. Теперь они все больше времени проводили на палубе; и Филипп, который взял себе за правило ни с кем не поддерживать знакомства и от всех, даже от капитана, скрыл свое имя из опасения, как бы его не втянули в нежелательный для него разговор, даже по ночам, сидя в каюте, различал иногда чьи-то шаги у себя над головой; ему даже слышался голос капитана, который, вероятно, прогуливался с кем-то из пассажиров. Из-за этого Филипп не желал подниматься на палубу. Он открывал свой иллюминатор, чтобы глотнуть свежего воздуха, и ждал завтрашнего дня.
Лишь один раз, не слыша ни шагов, ни голосов, он поднялся ночью на палубу. Воздух был теплый, небо затянуто облаками, и в струе, тянувшейся за кораблем, среди завихрений пены вспыхивали крохотные фосфоресцирующие огоньки. Вероятно, пассажирам эта ночь показалась слишком темной и ненастной: на полуюте не видно было ни души. Лишь впереди, в носовой части корабля, прислонясь к бушприту, маячила черная тень, погруженная не то в дремоту, не то в задумчивость, Филипп едва различал ее в сумраке; то был, судя по всему, какой-нибудь бедный изгнанник, который, глядя вперед, стремился к берегам Америки, меж тем как сам Филипп душой оставался во французском порту.
Филипп долго смотрел на этого путешественника, с головой ушедшего в созерцание; потом его пробрал утренний холодок; он уже готов был вернуться к себе в каюту. Тем временем пассажир у бушприта тоже оглядел небо, начинавшее уже светлеть. Филипп услыхал шаги капитана и обернулся.
– Вышли подышать, капитан? – сказал он.
– Я встаю в это время, сударь.
– Как видите, ваши пассажиры вас опередили.
– Вы-то опередили, верно, да ведь офицеры сродни морякам – они тоже встают рано.
– Ну, не только я, – возразил Филипп. – Видите, вон там какой-то человек замечтался, это ведь один из ваших пассажиров, не так ли?
Капитан взглянул и как будто удивился.
– Кто он? – спросил Филипп.
– Один… один коммерсант, – нехотя отвечал капитан.
– Он спешит навстречу богатству, – понизил голос Филипп, – и ему кажется, что корабль плывет слишком медленно.
Вместо ответа капитан направился к одинокому пассажиру и сказал ему несколько слов; затем Филипп увидел, как тот спустился вниз, в помещение между палубами.
– Вы развеяли его грезы, – заметил Филипп капитану, когда тот вернулся к нему, – а ведь он мне ничуть не мешал.
– Нет, сударь, я предупредил его, что в этих местах утренний холод бывает опасен, а у пассажиров второго класса в отличие от вас нет теплых плащей.
– Где мы сейчас, капитан?
– Сударь, завтра мы увидим Азорские острова и на одном из них пополним запас пресной воды, поскольку скоро станет очень жарко.
164. Азорские острова
В час, указанный капитаном, далеко впереди на северо-востоке показались озаренные яркими лучами солнца берега нескольких островов.
То были Азоры.
Ветер был попутный, и корабль шел быстро. Около трех часов пополудни берега уже были хорошо видны.
Филиппу открылись высокие пики утесов причудливой и зловещей формы, скалы, почерневшие, словно под воздействием вулканического пламени, сияющие горные хребты, глубокие пропасти.
Подойдя на пушечный выстрел к первому из островов, бриг лег в дрейф, и экипаж приготовился к высадке, чтобы запастись несколькими бочками свежей воды, на что было получено разрешение капитана.
Все пассажиры предвкушали удовольствие прогулки. После трех недель трудного плавания ступить на твердую землю – вот радость, оценить которую могут только те, кто проделал долгое путешествие.
– Господа, – обратился капитан к пассажирам, которые были в нерешительности, – в вашем распоряжении пять часов. Воспользуйтесь случаем. Если вы любители природы, на этом необитаемом островке вы найдете источники с ледяной водой, если охотники – кроликов и красных куропаток.
Филипп взял ружье, пули и дробь.
– А вы остаетесь на борту, капитан? – спросил он. – Почему бы вам не пойти с нами?
– Потому что вон там, – отвечал моряк, кивая на море, – плывет какой-то подозрительный на вид корабль; этот корабль следует за нами уже добрых четыре дня; он мне очень не нравится, право слово, и лучше мне будет понаблюдать за тем, что он станет делать.
Удовлетворившись этим объяснением, Филипп сошел в последнюю шлюпку и отправился на берег.
Дамы и некоторые пассажиры с носа и кормы не отваживались спуститься или ждали своей очереди.
Две лодки с веселыми матросами и еще более веселыми пассажирами отвалили от борта.
Капитан напутствовал их такими словами:
– В восемь часов, господа, за вами придет последняя шлюпка; хорошенько зарубите себе на носу: те, кто опоздает, останутся на острове.
Едва лодки с любителями природы и охотниками причалили к острову, матросы тут же устремились к пещере, расположенной в сотне шагов от берега и уходившей вглубь земли, куда не достигали солнечные лучи.
Источник с изумительно лазурной и чистой водой убегал под замшелые скалы и, не покидая пределов грота, исчезал на его дне, уходя в топкий зыбкий песок.
Итак, матросы остановились там и наполнили бочки, которые затем им пришлось скатить на берег.