– Ваше величество, вы – король, вы – повелитель.
– Король – да, повелитель – не всегда.
– Изъявите свою волю, государь.
– Я изъявляю свою волю каждый вечер, а они каждое утро изъявляют свою. Но так как наши воли диаметрально противоположны, мы напоминаем Землю и Луну, которые вечно движутся друг за другом, но никак не могут встретиться.
– Государь, ваш голос достаточно силен, чтобы заглушить вопли этих людишек.
– Вот это и вводит вас в обман. Ведь они – адвокаты, а я нет. Если я говорю «да», они говорят «нет», и мы никак не можем прийти к согласию. Найдите средство помешать им сказать «нет», когда я скажу «да», и я заключу с вами союз.
– Такое средство есть, ваше величество.
– Скорее расскажите, в чем оно заключается.
– Сейчас расскажу, государь. Назначьте заседание парламента под своим председательством.
– Еще того не легче, – проворчал король. – О чем вы думаете, сударыня? Это же почти революция!
– Это средство сказать в лицо всем мятежникам, что властелин – вы. Вы же знаете, государь, что на таком заседании имеет право говорить только сам король, изъявляющий свою волю, и никто не может ему возразить. Вот вы им и скажете: «Нам так угодно», и они покорно опустят головы.
– А мысль и в самом деле великолепная, – вмешалась г-жа Дюбарри.
– Великолепная – пожалуй, удачная – ничуть, – отозвался Людовик XV.
– Но это же так красиво, – с жаром продолжала г-жа Дюбарри, – свита, дворяне, пэры, королевская гвардия, толпы народа, королевский трон с пятью подушками, расшитыми золотыми лилиями… Какая прекрасная будет церемония!
– Вы полагаете? – спросил король, несколько поколебленный этими доводами.
– А роскошный королевский камзол, а подбитая горностаями мантия, а корона с бриллиантами, а золотой скипетр – весь этот блеск, который так пристал прекрасному лицу монарха! Ах, государь, в каком великолепии вы явитесь перед всеми!
– Такого заседания не было уже довольно давно, – преувеличенно небрежно бросил король.
– С самого вашего детства, государь, – согласилась графиня Беарнская, – и воспоминания о том, как вы были прекрасны тогда, запечатлелись во всех сердцах.
– К тому же, – добавила г-жа Дюбарри, – вот отменный случай для господина канцлера блеснуть своим суровым и лаконичным красноречием, раздавить всех этих людишек своею правдивостью и достоинством.
– Дождемся первого проступка парламента и тогда посмотрим, – проговорил Людовик XV.
– Возможно ли ждать, государь, еще более страшного злодеяния, чем то, что уже совершено?
– А что такого они сделали?
– Вы разве не знаете?
– Ну, подразнили немного господина д’Эгийона, но это же не преступление, хотя он, – глядя на г-жу Дюбарри, промолвил король, – хотя он и входит в число моих друзей. Огорчение, которое они причинили милому герцогу, я искупил своим решением, принятым не то вчера, не то позавчера, не помню. Теперь мы квиты.
– А вот госпожа графиня только что сообщила нам, – поспешно вмешалась г-жа Дюбарри, – что сегодня утром эти господа в черном дождались-таки удобного случая, государь.
– О чем вы? – нахмурившись, спросил король.
– Говорите, сударыня, государь позволяет, – предложила фаворитка.
– Ваше величество, господа советники решили не проводить больше заседаний парламента, пока ваше величество не решит дело в их пользу.
– Быть того не может! – воскликнул король. – Вы ошиблись, сударыня, это было бы прямым неповиновением, а я надеюсь, что мой парламент бунтовать не осмелится.
– Государь, уверяю вас…
– Да это слухи, сударыня.
– Ваше величество, позвольте мне докончить.
– Прошу вас, графиня.
– Так вот, сегодня утром стряпчий, который вел мой процесс, вернул мне все документы. Он более не занимается делами, так как парламент больше не заседает.
– Это слухи, говорю вам; просто попытка всех запугать.
Король в волнении принялся прохаживаться по будуару.
– Ваше величество, может быть, вы скорее поверите господину де Ришелье, чем мне? Знайте же, что ему, так же как и мне, вернули документы по его тяжбе, и господин герцог, весьма разгневанный, удалился.
– Там кто-то скребется в дверь, – чтобы сменить тему, сообщил король.
– Это Самор, ваше величество.
Вошел Самор.
– Вам письмо, госпожа, – объявил он.
– Государь, вы позволите? – спросила графиня и внезапно воскликнула: – О боже!
– В чем дело?
– Это от господина канцлера. Зная, что ваше величество собирались меня навестить, господин де Мопу умоляет меня просить для него краткой аудиенции.
– Что там у него стряслось?
– Пригласите господина канцлера, – велела г-жа Дюбарри. Графиня Беарнская поднялась, собираясь откланяться.
– Останьтесь, сударыня, – обратился к ней король. – Добрый день, господин де Мопу. Что новенького?
– Государь, парламент был вам помехой; теперь у вас нет парламента, – поклонившись, сообщил канцлер.
– Как это нет? Они что, все поумирали? Отравились мышьяком?
– Если бы так! Нет, государь, они живы, но не желают заседать и подают в отставку. Я только и делаю, что принимаю их.
– Кого, советников?
– Нет, государь, прошения об отставке.
– Я же говорила вам, государь, что дело зашло далеко, – вполголоса заметила графиня Беарнская.
– Да уж куда дальше, – раздраженно подтвердил король. – И что вы предприняли, господин канцлер?
– Государь, я приехал выслушать приказания вашего величества.
– Давайте прогоним их всех, Мопу.
– В изгнании они тем более не станут судить, государь.
– Тогда прикажем им делать свое дело. Впрочем, приказы, повеления – все это уже было.
– На сей раз следует проявить твердость, государь.
– Да, вы правы.
– Смелее, – шепнула графиня Беарнская г-же Дюбарри.
– И выказать себя властелином. Слишком часто, государь, вы относились к ним по-отечески! – вскричала Дюбарри.
– Канцлер, – медленно произнес король, – я знаю лишь одно средство; это суровая, но действенная мера. Я желаю провести торжественное заседание парламента под своим председательством; нужно, чтобы все эти господа задрожали от страха.
– Ах, государь, вот это правильно! – воскликнул канцлер. – Пускай склонятся – или сломаются!
– Сударыня, – обратился король к старой сутяжнице, – если ваш процесс не будет рассмотрен, то теперь уж не по моей вине, сами видите.
– Государь, вы величайший монарх во всем мире.
– О да! – словно эхо, повторили графиня Дюбарри, Шон и канцлер.
– Однако весь мир об этом почему-то помалкивает, – пробормотал король.
101. Королевское заседание
Это знаменитое заседание прошло в точном соответствии с ритуалом, какого требовали достоинство короля, с одной стороны, и интриги, толкнувшие его на этот серьезный шаг, – с другой.
Королевская гвардия была поставлена под ружье, множество стрелков в коротких куртках, солдат городской стражи и полицейских призваны были охранять г-на канцлера, который, словно генерал в день решающей битвы, не имел возможности уклониться от посягательств на свою священную особу.
Г-н канцлер был предметом всеобщей ненависти и, зная об этом, сам в суетности своей опасался покушения; впрочем, даже те, кто был меньше осведомлен о том, какие чувства питает к нему народ, не сомневались, что ему грозит скандал или по крайней мере шиканье.
Не лучший прием ожидал и г-на д’Эгийона: его недолюбливали, хотя после парламентских дебатов народ стал к нему несколько добрее. Король казался воплощением безмятежности, но на самом деле на душе у него было неспокойно. Царственный вид, роскошные одеяния – все это наводило на мысль, что величие есть самая надежная защита.
Тут следует добавить: а также любовь народа. Но королю так часто твердили эти слова во время его болезни в Меце, что он не считал возможным повторить их и не быть при этом обвиненным в плагиате.
Утром ее высочество дофина, для которой этот спектакль был внове и которая в глубине души, наверно, была не прочь его посмотреть, напустила на себя унылый вид и сохраняла его в течение всего пути до места церемонии, что привлекло к ней всеобщие симпатии.
Г-жа Дюбарри держалась отважно. Она обладала уверенностью молодой и красивой женщины. Да и разве о ней уже не было высказано все – чего ей было опасаться? Она сияла, как будто отблески августейшего великолепия ее возлюбленного падали и на нее.
Г-н д’Эгийон храбро вышагивал среди пэров, шествовавших впереди короля. На его благородном, волевом лице не заметно было ни тени печали или неудовольствия. В его облике не угадывалось торжества победителя. Глядя на него, никто бы не заподозрил, какая битва разгорелась из-за него между королем и парламентом.
В толпе на него показывали пальцем, члены парламента бросали на него грозные взгляды – и только.
Большая зала дворца была переполнена, любопытствующих набралось более трех тысяч.
Снаружи толпа, сдерживаемая палками привратников и дубинками стрелков, выдавала свое присутствие лишь невнятным гулом, в котором нельзя разобрать ни слова и в котором тонут отдельные голоса; этот ропот толпы правильнее всего было бы сравнить с шумом прибоя.
Едва шаги затихли и все заняли свои места, в зале воцарилось молчание; тогда король, мрачный и величественный, предоставил слово канцлеру.
Члены парламента заранее знали, что им сулит предстоящее заседание. Всем было ясно, зачем их собрали – чтобы они услышали ничем не смягченную волю государя; однако, зная долготерпение, если не сказать робость, короля, они опасались не самого заседания, а скорее его последствий.
Канцлер заговорил. Он был прекрасный оратор. Вступительная часть его речи была выстроена весьма искусно и доставила большое удовольствие ценителям парламентского красноречия.
Однако вскоре речь канцлера превратилась в нагоняй, да такой резкий, что на губах знатных слушателей заиграли улыбки, а члены парламента почувствовали себя не в своей тарелке.