– Тогда почему бы не сделать операцию на его душе? Ее спокойствие, быть может, принесет телу исцеление.
– А я именно это и сделал, – ответил Марат, пока больного продолжали связывать.
– Вы подготовили его душу?
– Да.
– Каким образом?
– Как обычно, с помощью слов. Я обратился к душе, уму, чувствительности – к тому, что позволило греческому философу сказать: «Боль, ты не есть зло», и выбрал приличествующие случаю слова. Я сказал ему: «Страдать вы не будете». Теперь главное, чтобы не страдала душа, а это уж ее дело. Вот единственное лекарство, которое имеется в нашем распоряжении, когда речь идет о душе, – ложь! Зачем только дана в придачу к телу эта чертова душа? Когда я только что отрезал голову, тело молчало. А ведь операция была серьезная. Но вот подите ж! Никаких движений, никакой чувствительности – душа отлетела, как выражается ваш брат спиритуалист. Поэтому-то голова, которую я отрезал, не произнесла ни слова, поэтому-то обезглавленное мною тело не оказало сопротивления, а вот тело, в котором еще обитает душа – недолго ей там оставаться, это верно, но теперь-то она еще там, – через минуту будет испускать пронзительные крики. Заткните получше уши, мастер.
Заткните, вы ведь так чувствительны к этой связи души и тела, которая будет опровергать вашу теорию до тех пор, пока теории вашей не удастся наконец разобщить тело и душу.
– Вы полагаете, что люди никогда этому не научатся?
– Попытайтесь, – предложил Марат, – вот вам удобный случай.
– Действительно, вы правы, случай удобный, поэтому я попытаюсь, – ответил Бальзамо.
– Попытайтесь, попытайтесь.
– И попытаюсь.
– Каким же образом?
– Я не хочу, чтобы этот молодой человек страдал, он внушает мне участие.
– Вы, конечно, мастер, но вы не Бог Отец и не Бог Сын, и избавить парня от страданий вам не удастся.
– А если он не будет испытывать боли, то сможет поправиться. Как вы полагаете?
– Это возможно, однако не наверняка.
Бальзамо окинул Марата взглядом, полным неуловимого превосходства и, встав подле больного, взглянул в его глаза, растерянные и уже затуманенные предчувствием грядущего ужаса.
– Спите, – приказал Бальзамо не только голосом, но и взглядом, силою воли, всем жаром своего сердца, всеми флюидами тела.
В эту минуту главный хирург начал ощупывать бедро больного, показывая ученикам, насколько сильно развилось воспаление.
Услышав приказ Бальзамо, молодой человек приподнялся было немного на постели, затем вздрогнул в руках у помощника, голова его упала на грудь, глаза закрылись.
– Ему дурно, – заметил Марат.
– Нет, сударь.
– Но разве вы не видите, что он потерял сознание?
– Нет, он спит.
– Как это спит?
– Просто спит.
Все присутствующие повернулись к странному врачу, видимо принимая его за сумасшедшего.
На губах у Марата заиграла недоверчивая улыбка.
– Скажите, при потере сознания люди обычно разговаривают? – осведомился Бальзамо.
– Нет.
– Ну так задайте ему вопрос, он ответит.
– Эй, молодой человек! – крикнул Марат.
– Кричать вовсе не обязательно, – заметил Бальзамо, – говорите обычным голосом.
– Скажите, что с вами?
– Мне приказали спать, и я сплю, – ответил пациент. Голос его был совершенно спокоен – никакого сравнения с тем, как он звучал несколько мгновений назад.
Ассистенты переглянулись.
– А теперь отвяжите его, – велел Бальзамо.
– Это невозможно, – возразил главный хирург, – одно движение, и операция пойдет насмарку.
– Он не шелохнется.
– А кто мне поручится в этом?
– Я, а потом он сам. Да вы спросите у него.
– Можно ли вас развязать, друг мой?
– Можно.
– И вы обещаете не шевелиться?
– Обещаю, если вы мне это прикажете.
– Приказываю.
– Ей-богу, сударь, – проговорил главный хирург, – вы говорите с такой уверенностью, что меня так и подмывает попробовать.
– Не бойтесь, попробуйте.
– Отвяжите его, – распорядился хирург.
Помощники выполнили приказ.
Бальзамо подошел к изголовью кровати.
– Начиная с этой минуты не двигайтесь, пока я вам не позволю.
После этих слов молодого человека охватило такое оцепенение, что с ним не сравнилась бы и каменная статуя на надгробье.
– Теперь можете приступать, – сказал Бальзамо, – больной вполне готов.
Хирург взял скальпель, но в последнюю секунду заколебался.
– Режьте, сударь, говорю вам, режьте, – с вдохновенным видом пророка промолвил Бальзамо.
Хирург, оказавшийся в его власти, так же как Марат, больной и все остальные, приблизил сталь к плоти.
Плоть заскрипела, но больной даже не охнул, не шевельнулся.
– Из каких вы краев, друг мой? – полюбопытствовал Бальзамо.
– Из Бретани, сударь, – ответил пациент и улыбнулся.
– Вы любите свою родину?
– Ах, сударь, там у нас так хорошо!
Тем временем хирург начал делать кольцеобразный надрез, посредством которого при ампутации обнажают кость.
– Вы давно уехали из родных мест? – продолжал расспрашивать Бальзамо.
– Когда мне было десять лет, сударь.
Хирург закончил надрез и приблизил к кости пилу.
– Друг мой, – попросил Бальзамо, – напойте ту песенку, что поют батские солевары, возвращаясь вечером с работы. Я помню лишь первую строчку:
В солеварне белой соли…
Пила вгрызлась в кость.
Однако больной улыбнулся и, повинуясь просьбе Бальзамо, запел – мелодично, медленно, восторженно, словно влюбленный или поэт:
В солеварне белой соли,
Облакам над головой,
Ветерку на вольной воле,
И гречихе полевой,
И моей хозяйке милой,
И детишкам у дверей,
И фиалкам над могилой
Доброй матушки моей —
Поклонюсь я низко-низко,
Я домой вернулся вновь.
Кончен труд, веселье близко,
Ты со мной, моя любовь!
Когда нога упала на постель, больной все еще пел.
106. Душа и тело
Все глядели на пациента с изумлением, а на врача – с восторгом.
Некоторым казалось, что и тот и другой не в своем уме.
Марат шепотом сообщил это мнение на ухо Бальзамо.
– Бедняга со страху спятил, потому и не чувствует боли.
– Не думаю, – возразил Бальзамо. – Он в здравом уме, и, более того, я уверен, что в ответ на мой вопрос он назовет нам день своей смерти, если ему суждено умереть, или срок своего окончательного исцеления, если ему суждено выжить.
Марат уже готов был согласиться с общим мнением, то есть поверить, что Бальзамо такой же безумец, как и пациент.
Хирург тем временем поспешно сшивал артерии, из которых хлестала кровь.
Бальзамо вынул из кармана флакон, капнул из него несколько капель жидкости на тампон корпии и попросил главного хирурга наложить корпию на артерию.
Тот не без некоторого любопытства исполнил просьбу.
Это был один из самых знаменитых врачей своего времени, человек, воистину влюбленный в свою науку, не обходивший стороной ни одной из ее тайн и считавший, что в сомнительном случае можно пуститься на риск.
Хирург наложил на артерию тампон, артерия дрогнула, кровь запузырилась и стала сочиться по каплям.
Теперь хирургу было гораздо проще накладывать швы.
Бальзамо воистину одержал победу: все наперебой расспрашивали, где он учился и к какой школе принадлежит.
– Я из Германии, приверженец геттингенской школы, – отвечал Бальзамо. – То, что вы сейчас видели, – мое открытие. Тем не менее, господа и дорогие коллеги, я хотел бы, чтобы это открытие пока оставалось в тайне, так как весьма боюсь костра и опасаюсь, как бы парижский парламент не решился устроить еще один процесс ради удовольствия приговорить чародея к сожжению.
Главный хирург задумался.
Марат тоже пребывал в задумчивости, что-то прикидывая.
И все же он первый прервал молчание.
– Кажется, вы только что утверждали, – обратился он к Бальзамо, – что, если спросите этого человека о последствиях операции, он даст вам точный ответ, хотя последствия эти еще сокрыты в грядущем?
– Я и сейчас на этом стою, – отвечал Бальзамо.
– Давайте попробуем!
– Как зовут этого беднягу?
– Его фамилия Авар, – сказал Марат.
Бальзамо повернулся к пациенту, который еще напевал жалобную мелодию песенки.
– Ну, друг мой, – спросил он, – что, по вашему мнению, будет дальше с несчастным Аваром?
– Что с ним будет? – переспросил пациент. – Погодите. Мне нужно вернуться из Бретани в Отель-Дьё, он сейчас там.
– Что ж, возвращайтесь, взгляните на него и скажите мне о нем всю правду.
– Ох, он болен, очень болен: ему отрезали ногу.
– В самом деле? – спросил Бальзамо.
– Да.
– А операция прошла успешно?
– Вполне успешно, однако…
– Однако? – повторил Бальзамо.
– Однако, – продолжал больной, – ему предстоит жестокое испытание. Лихорадка.
– И когда она начнется?
– Нынче вечером, в семь.
Присутствующие переглянулись.
– И эта лихорадка?.. – продолжал расспрашивать Бальзамо.
– Будет очень жестокая, но первый приступ он выдержит.
– Вы уверены?
– Да.
– Значит, после первого приступа он пойдет на поправку?
– Увы, нет, – со вздохом произнес пациент.
– Что же, лихорадка повторится?
– Да, и будет куда тяжелей. Бедный Авар, – продолжал пациент, – ведь он женат, и у него дети.
Глаза Авара наполнились слезами.
– Значит, его жене суждено стать вдовой, а детям сиротами? – спросил Бальзамо.
– Погодите, погодите! – Больной стиснул руки и выдохнул: – Нет.
И его лицо озарилось светом возвышенной веры.
– Нет. Его жена и дети так горячо молились за него, что Бог над ним смилостивится.
– Итак, он выздоровеет?
– Да.
– Вы слышите, господа? – обратился Бальзамо к присутствующим. – Он выздоровеет.