[61] – нет, никогда! И если вы меня поймаете на этом, можете издеваться надо мной, сколько вам влезет.
– Так вы что же, не переоденетесь? – насмешливо осведомилась Тереза.
– Нет.
– Не наденете новый парик?
– Нет.
– Не прищурите глаза?
– Я уже сказал вам, что поеду туда как свободный человек – без жеманства и страха, поеду ко двору, как в театр, и мне безразлично, понравлюсь я актерам или нет.
– Но уж побриться-то вы побреетесь? – не отставала Тереза. – А то щетина у вас в пол-локтя длиной.
– Я же сказал вам, что ничего не изменю в своей внешности.
Тереза так громко расхохоталась, что оглушенный Руссо удалился в другую комнату.
Однако Тереза не перестала докучать Руссо и изводила его как могла.
Она извлекла из шкафа парадный наряд, свежее белье и начищенные до блеска башмаки. Все это она разложила на кровати и развесила на стульях.
Однако Руссо не обратил ни малейшего внимания на ее труды.
Тогда Тереза сказала:
– Пора бы вам уже переодеваться… Наряжаться ко двору – дело долгое. Смотрите, а то не успеете в Версаль к назначенному времени.
– Тереза, я вам уже сказал, – отвечал Руссо, – что мне и так хорошо. В этом платье я ежедневно предстаю перед моими согражданами. Король, в сущности, такой же гражданин, как я.
– Ладно, ладно, Жак, не упрямьтесь и не глупите, – вкрадчивым голосом улещала его Тереза. – Вот ваше платье… Бритва тоже готова… Ежели вы сегодня нервничаете, так я предупредила цирюльника…
– Благодарю, – ответил Руссо, – но я только причешусь да надену башмаки, потому как в домашних туфлях выходить не годится.
«Неужто у него и впрямь такая сильная воля?» – удивилась Тереза.
Она испробовала все – ласку, убеждения, самые язвительные насмешки. Но Руссо хорошо знал ее; он видел все ее уловки и понимал: стоит ему уступить – и хозяйка всласть поиздевается над ним. Поэтому он решил не сдаваться и старался даже не смотреть на нарядную одежду, которая подчеркнула бы его, как он выражался, естественную и приятную внешность.
Тереза не выпускала его из виду. У нее оставалась последняя надежда на то, что Руссо не преминет глянуть в зеркало, как это он делал всегда, выходя из дома: философ был до крайности опрятен, если только в опрятности может существовать крайность.
Однако Руссо был начеку и, поймав беспокойный взгляд Терезы, повернулся к зеркалу спиной. Пора было уже выходить; философ обдумывал и запоминал, какие неприятные истины он сможет сказать королю.
Обрывки этих истин он бормотал себе под нос, пока застегивал пряжки на башмаках; затем он сунул шляпу под мышку, подхватил трость и, улучив момент, когда Тереза не могла его видеть, одернул обеими руками кафтан и жилет, чтобы не морщили.
Вернувшись, Тереза подала ему платок, каковой Руссо сунул в необъятный карман, и проводила его до площадки, увещевая:
– Ну полно, Жак, будьте же благоразумны. У вас ужасный вид, вы смахиваете на фальшивомонетчика.
– Всего хорошего, – ответил Руссо.
– Вы похожи на мошенника, сударь, – продолжала Тереза, – будьте осторожны.
– А вы будьте осторожны с огнем, – парировал Руссо, – и не прикасайтесь к моим бумагам.
– Поверьте мне, вы похожи на полицейского шпика, – в отчаянии бросила Тереза.
Руссо не ответил; напевая, он стал спускаться по лестнице и, пользуясь темнотой, почистил рукавом шляпу, левой рукой взбил полотняное жабо, короче говоря, быстро и умело завершил на ходу туалет.
Внизу он решительно ступил в грязь улицы Платриер – правда, проследовал он по ней на цыпочках – и вышел на Елисейские Поля, где была стоянка тех почтенных экипажей, которые из пуризма мы будем именовать дилижансами и которые вот уже двенадцать лет перевозили или, верней будет сказать, истязали пассажиров, вынужденных из соображений экономии пользоваться ими, дабы добраться из Парижа в Версаль.
110. Кулисы Трианона
Обстоятельства путешествия для нас малоинтересны. Руссо пришлось проделать его вместе со швейцарцем, писарем откупщика налогов, каким-то горожанином и аббатом.
В Версаль он прибыл в половине шестого. Двор уже собрался в Трианоне; все ожидали прибытия короля, но автора оперы никто не поминал.
Некоторые знали, что репетицию будет проводить г-н Руссо из Женевы, однако увидеть г-на Руссо было ничуть не более любопытно, чем г-на Рамо[62], г-на Мармонтеля и любого другого из тех забавных созданий, которых придворные предостаточно наблюдали либо у себя в салонах, либо в скромных жилищах этих людей.
Руссо встретил дежурный офицер, которому г-н де Куаньи приказал оповестить его сразу же, как только появится женевец.
Г-н де Куаньи мигом примчался и встретил Руссо с обычной учтивостью и самой любезной предупредительностью. Однако, глянув на философа, он весьма изумился и вынужден был уже несколько внимательней рассмотреть его.
Руссо был весь в пыли, помятый, бледный; на бледном лице особенно заметна была борода, достойная отшельника; еще ни разу на памяти церемониймейстера подобная щетина не отражалась в версальских зеркалах.
Руссо изрядно смутился под оценивающим взглядом г-на де Куаньи, но еще сильней он смутился, когда, войдя в театральную залу, увидел множество прекрасных нарядов, пышных кружев, бриллиантов и голубых лент, которые на фоне золоченых стен напоминали букет цветов в огромной корзине.
Особенно же стало ему не по себе, когда он вдохнул растворенные в воздухе тонкие пьянящие ароматы, от которых у него, плебея, голова пошла кругом.
Однако надо было идти через всю залу: это была расплата за дерзость. На него обратилось множество взоров; в этом блистательном собрании он выглядел совершенно неуместно.
Г-н де Куаньи шествовал первым и привел Руссо в оркестр, к ожидавшим его музыкантам.
Здесь философ почувствовал некоторое облегчение и, пока оркестр исполнял его музыку, пришел к выводу, что был в большой опасности, но что сделано, то сделано, и любые рассуждения теперь бессмысленны.
Дофина в костюме Колетты была уже на сцене и ожидала своего Колена.
Г-н де Куаньи переодевался у себя в уборной.
И вдруг все склонились в поклоне: вошел король.
Людовик XV улыбался; казалось, он был в отменном расположении духа.
Дофин уселся рядом с ним по правую руку, граф Прованский подошел и сел по левую.
Полсотни особ, составлявших этот, так сказать, интимный кружок, по знаку короля также уселись.
– Не начать ли нам? – предложил Людовик XV.
– Государь, пастухи и пастушки еще не переоделись, мы их ждем, – сообщила дофина.
– Они могут выступать в своей обычной одежде, – заметил король.
– Нет, нет, государь, только в театральной, – запротестовала дофина. – Мы хотим примерить костюмы и посмотреть, как они будут выглядеть при свете рампы.
– Весьма разумно, – согласился король. – Ну что ж, тогда погуляем немножко.
И Людовик XV поднялся, чтобы пройтись по коридору и сцене. Правда, он был несколько озабочен, так как не видел тут г-жи Дюбарри.
Когда король выходил из ложи, Руссо меланхолически и, можно даже сказать, со щемящим сердцем созерцал огромную залу, в которой он чувствовал себя очень одиноко.
Прием, оказанный ему, совершенно противоречил его ожиданиям.
Он вообразил, что его тут обступят, что придворные пуще парижан начнут одолевать его назойливым и явным любопытством, он боялся вопросов, знакомств, и что же? Никто не обращал на него внимания.
Философ подумал, что, будь его борода еще гораздо длиннее, явись он сюда не в старом кафтане, а в лохмотьях, этого никто бы не заметил. И мысленно он похвалил себя за то, что не выставил себя на посмешище и оделся без претензий на щегольство.
Однако в глубине души он чувствовал себя униженным, оттого что ему предназначена роль всего-навсего капельмейстера.
И тут к нему подошел офицер и поинтересовался, не имеет ли он чести говорить с г-ном Руссо.
– Да, это я, – отвечал философ.
– Сударь, ее высочество дофина желает побеседовать с вами, – сообщил офицер.
Руссо, весьма взволнованный, встал.
Дофина ждала его. Она держала в руке ариетту Колетты:
Мне отрады больше нет…
Увидев Руссо, она пошла навстречу ему.
Философ почтительно поклонился ей, мысленно оговорившись, что приветствует женщину, а не принцессу.
Дофина обошлась с дикарем-философом не менее любезно, чем со знатнейшим вельможей во всей Европе.
Она попросила у него совета, как модулировать голос при исполнении третьей строки:
Мной Колен утрачен…
Руссо принялся, и весьма учено, излагать теорию декламации и мелодики, но лекция была прервана шумным появлением короля и нескольких придворных.
Людовик XV вошел в фойе, где дофина внимала наставлениям философа.
Первое движение, первое впечатление короля, когда он узрел, мягко выражаясь, небрежный наряд Руссо, было точно таким же, как у г-на де Куаньи; только г-н де Куаньи знал Руссо, а король – нет.
И все время, пока дофина приветствовала и благодарила его, король не отрываясь смотрел на свободного человека.
Властный королевский взгляд, не привычный опускаться ни перед кем, произвел на Руссо неописуемое впечатление; в глазах философа появилась неуверенность и робость.
Дофина дождалась, когда король завершит осмотр, подошла к Руссо и сказала:
– Позвольте, ваше величество, представить вам нашего автора.
– Вашего автора? – переспросил король, делая вид, будто припоминает.
Во время этого диалога Руссо чувствовал себя как на горячих угольях. Взгляд короля, обжигающий, словно солнечный луч, направленный через увеличительное стекло, последовательно останавливался на длинной щетине, сомнительном жабо, пыльном кафтане и скверно подвитом парике величайшего писателя королевства.