– Всюду я сталкиваюсь с этим бездельником! – возмутился барон.
– Полно, сударь, будет вам, – раздался мягкий голос. – Малыш Жильбер – прекрасный работник и весьма прилежный ботаник.
Таверне обернулся и увидел г-на де Жюсьё, который благосклонно потрепал Жильбера по щеке.
Барон побагровел от ярости и удалился, бурча:
– Слугам здесь не место!
– Тише! – остановил его Ришелье. – Погляди: вот Николь… Там, за той дверью… Ишь, плутовка! Так и стреляет глазами по сторонам.
Действительно, Николь, стоя позади двух десятков слуг, тянула свою хорошенькую головку, и ее глаза, исполненные восторга и удивления, жадно ловили каждую подробность происходящего в зале.
Жильбер тоже заметил ее и повернул в другую сторону.
– Послушай-ка, – сказал барону де Таверне герцог, – мне кажется, король хочет с тобой поговорить… Он озирается…
И оба друга направились к королевской ложе.
Г-жа Дюбарри, стоя, переговаривалась с г-ном д’Эгийоном. Тот тоже стоял и следил за всеми передвижениями своего дядюшки.
Руссо, оставшийся в одиночестве, любовался Андреа; он следил за ней увлеченным и едва ли не влюбленным взглядом.
Высокопоставленные актеры отправились переодеваться в свои уборные, куда Жильбер заранее поставил свежие цветы.
Г-н де Ришелье вошел к королю, а Таверне остался в коридоре один; он чувствовал, как сердце его то холодеет, то вспыхивает огнем от ожидания. Наконец герцог вернулся и приложил к губам палец.
Побледнев от радости, Таверне кинулся к другу, который провел его в королевскую ложу.
Там они стали свидетелями следующего разговора.
– Ваше величество, мне ждать вас к ужину? – спросила у короля г-жа Дюбарри.
Король ответил:
– Уж извините меня, графиня, я чувствую себя утомленным.
В этот момент вошел дофин и, словно не замечая г-жу Дюбарри, чуть ли не наступил ей на ногу. Он осведомился у короля:
– Ваше величество окажет нам честь отужинать с нами в Трианоне?
– Нет, дитя мое. Только что я отказался отужинать с графиней. Я чувствую себя утомленным. Ваша молодость слишком шумна для меня… Я поужинаю в одиночестве.
Дофин поклонился и вышел. Г-жа Дюбарри поклонилась чуть ли не в пояс и удалилась, трясясь от злости.
Король знаком подозвал к себе Ришелье.
– Герцог, – сказал он, – мне нужно поговорить с вами об одном деле, которое касается вас.
– Государь…
– Я был недоволен… Хотелось бы, чтобы вы мне объяснили… Вот что. Я ужинаю один. Составьте-ка мне компанию.
Тут король обратил взор на Таверне.
– Герцог, вы, кажется, знаете этого дворянина?
– Господина де Таверне? Да, государь.
– Ах, так это отец очаровательной певицы…
– Да, государь.
– Послушайте-ка, герцог…
Король наклонился и что-то шепнул Ришелье на ухо.
Таверне стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, лишь бы не выказать ни малейшего волнения.
Через секунду Ришелье прошел мимо Таверне и бросил:
– Следуй за мной, но только не подавай виду.
– Куда? – шепотом осведомился Таверне.
– Увидишь.
И герцог удалился. Таверне, отстав шагов на двадцать, шел за ним до покоев короля.
Ришелье вошел туда, Таверне остался в передней.
112. Ларец
Ждать г-ну де Таверне пришлось недолго. Ришелье попросил камер-лакея его величества принести то, что король оставил на туалетном столике, и вскорости вышел, держа какую-то вещицу, которая была завернута в шелк, так что барон не мог ее рассмотреть.
Маршал вырвал друга из тревожного ожидания и увлек в галерею.
– Барон, – спросил он, предварительно убедившись, что они одни, – тебе, кажется, случалось усомниться в моей дружбе к тебе?
– После нашего примирения – ни разу, – заверил его Таверне.
– Но все-таки ты тревожился о своей судьбе и судьбе своих детей?
– Не стану отрицать.
– Так вот, совершенно напрасно. И твоя судьба, и судьба твоих детей устроится прямо-таки с головокружительной быстротой.
– Да? – промолвил де Таверне, который уже кое о чем догадывался, но следовал правилу: «Надеясь на Бога, берегись дьявола». – И каким же это образом так быстро устроится судьба моих детей?
– Ну, твой Филипп уже капитан, и за его роту заплатил король.
– Да, верно… И этим я обязан тебе.
– Ничуть. А в недалеком будущем мадемуазель де Таверне, быть может, станет маркизой.
– Полно! – воскликнул барон. – Моя дочь…
– Послушай, Таверне, у короля прекрасный вкус. Красота, изящество, добродетель, ежели им сопутствует талант, пленяют его величество. А в мадемуазель де Таверне все эти достоинства соединяются в наивысшей степени. Король очарован мадемуазель де Таверне.
– Герцог, – с достоинством, показавшимся маршалу несколько наигранным, спросил де Таверне, – что ты подразумеваешь под словом «очарован»?
Ришелье это не понравилось, и он сухо ответил:
– Барон, я не силен в лингвистике, я даже в орфографии слаб. Для меня «очарован» означает «безмерно доволен», только и всего… Ну а ежели тебя так огорчает, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, тогда не о чем говорить. Я возвращаюсь к его величеству.
И Ришелье прямо-таки с юношеской резвостью повернулся на каблуках.
– Герцог, ты неверно меня понял! – закричал барон, останавливая его. – Экий ты горячий, черт побери!
– Зачем же ты мне говоришь, что недоволен?
– Я этого не говорил.
– Но ты же требуешь от меня истолковать королевское благоволение. Черт бы побрал тебя, дуралея!
– Повторяю, герцог, я вообще ни слова не сказал об этом. Разумеется, я доволен.
– Ах вот как… Кто же тогда будет недоволен? Твоя дочь?
– Ну…
– Дорогой мой, ты воспитал свою дочку такой же дикой, как ты сам.
– Дорогой мой, моя дочь воспитывалась одна, и сам понимаешь, я не слишком много времени ей уделял. С меня хватало и того, что мне пришлось жить в этой дыре Таверне. Она сама выучилась добродетели.
– А еще говорят, будто в деревне умеют выпалывать сорные травы. Короче, твоя дочь – ханжа.
– Ошибаешься. Скажи лучше – голубка.
Ришелье сморщился.
– Выходит, бедная девушка не сможет найти хорошего мужа, поскольку с этим недостатком ей вряд ли представится случай устроить свою судьбу.
Таверне с тревогой взглянул на герцога.
– К ее счастью, – продолжал де Ришелье, – король до умопомрачения влюблен в Дюбарри и никогда в жизни не обратит серьезного внимания на другую женщину.
Тревога де Таверне переросла в страх.
– Так что ты и твоя дочь можете быть спокойны, – продолжал Ришелье. – Я дам королю все необходимые объяснения, и король ничуть не рассердится.
– Да о чем ты, господи? – воскликнул бледный как мел барон, хватая друга за руку.
– О небольшом подарке мадемуазель Андреа, дорогой барон.
– О подарке? Каком? – с алчностью и надеждой осведомился де Таверне.
– Да так, совершенный пустячок, – небрежно бросил Ришелье. – Вот взгляни.
Он развернул шелк и показал ларец.
– Ларец?
– Безделица… Ожерелье в несколько тысяч ливров, которое его величество, получивший удовольствие от исполнения его любимой песенки, хотел подарить певице. Это в порядке вещей. Но раз уж твоя дочь так пуглива, не будем об этом говорить.
– Герцог, а тебе не кажется, что это значило бы оскорбить короля?
– Разумеется, короля это оскорбит, но разве добродетели не свойственно вечно кого-нибудь или что-нибудь оскорблять?
– В конце концов, герцог, поверь, девочка не настолько безрассудна, – сказал Таверне.
– То есть это ты сам говоришь, а дочь?
– Но я же знаю, что́ она скажет или сделает.
– Счастливцы китайцы! – вздохнул Ришелье.
– Почему? – недоумевающе спросил Таверне.
– Потому что в их стране много каналов и рек.
– Герцог, ты уходишь от разговора и приводишь меня в отчаяние.
– Напротив, барон, я вовсе не ухожу от разговора.
– Тогда при чем здесь китайцы? Какое отношение их реки имеют к моей дочери?
– Самое прямое. Китайцы счастливцы, потому как они могут топить своих дочерей, ежели те окажутся слишком добродетельны, и никто им слова не скажет.
– Но послушай, надо же быть справедливым… Представь, что у тебя есть дочь.
– Черт побери, у меня в самом деле есть дочь. И если мне скажут, что она чрезмерно добродетельна, это будет похоже на издевку.
– Но все-таки ты предпочел бы видеть ее иной?
– О, когда моим детям исполнялось восемнадцать, я переставал вмешиваться в их дела.
– И все же выслушай меня. Что было бы, если бы король поручил мне передать твоей дочери ожерелье и она пожаловалась бы тебе?
– Не сравнивай, друг мой, не сравнивай. Я всю жизнь прожил при дворе, а ты – в своем углу, так что какое тут может быть сходство. То, что для тебя добродетель, для меня – глупость. И еще запомни на будущее – нет большей неловкости, нежели спрашивать у людей: «Что бы вы сделали в таких-то обстоятельствах?» Притом, дорогой мой, ты ошибся в своих сравнениях. Речь вовсе не идет о том, чтобы я вручил твоей дочери ожерелье.
– Но ты же сам сказал…
– Э, нет, ничего подобного я не говорил. Я сказал только, что король поручил мне взять у него ларец для мадемуазель де Таверне, чей голос ему понравился, но я вовсе не утверждал, будто его величество велел мне вручить его этой юной особе.
– В таком случае я совершенно ничего не понимаю, – в полном отчаянии произнес барон. – Ты говоришь какими-то загадками, и я в полном недоумении. Зачем отдавать тебе ожерелье, если ты его не передашь ей? Зачем давать поручение, если ты не должен вручать ей ларец?
Ришелье возопил, словно увидел паука:
– Бог мой, что за деревенщина! Деревенский простак!
– О ком это ты?
– О тебе, любезный мой друг, о тебе. Ты, барон, словно с луны свалился.
– Я не понимаю…
– Вот именно, не понимаешь. Дорогой мой, запомни, когда король делает подарок женщине и поручает это господину де Ришелье, подарок делается с самыми благородными намерениями, а поручение исполняется наилучшим образом. Я ларцы не вручаю, мой милый, это дело г-на Лебеля. Ты знаешь г-на Лебеля?