– Но такая клятва кощунственна, – возразила Лоренца.
– Клятва может быть кощунственной лишь тогда, – печально проговорил Бальзамо, – когда ее дают, не собираясь сдержать.
– Я не дам такой клятвы, – настаивала Лоренца. – Иначе мне будет слишком страшно за свою душу.
– Повторяю, не клятва грозит вашей душе, а ее нарушение, – сказал Бальзамо.
– Нет, такой клятвы я не дам.
– Тогда наберитесь терпения, Лоренца, – без гнева, но скорбно вздохнул Бальзамо.
Лицо Лоренцы потемнело – так темнеет заросший цветами луг, когда между ним и небесами пробегает туча.
– Итак, вы мне отказываете? – спросила она.
– Напротив, Лоренца, вы сами отказываетесь.
По телу молодой женщины пробежало болезненное содрогание, единственный признак ярости, бушевавшей у нее в груди.
– Послушайте, Лоренца, – сказал Бальзамо, – я все-таки могу кое-что для вас сделать, причем немало.
– Говорите, – с горькой улыбкой отозвалась молодая женщина. – Посмотрим, как далеко простирается ваше хваленое благородство.
– Господь, случай или рок – это как вам будет угодно – связал нас нерасторжимыми узами; давайте же не будем пытаться разорвать их, пока мы живы, – это под силу лишь смерти.
– Полно, все это я уже слышала, – нетерпеливо перебила она.
– Так вот, Лоренца, через неделю, чего бы это мне ни стоило и чем бы это мне ни грозило, у вас будет компаньонка.
– Где будет? – спросила девушка.
– Здесь.
– Здесь! – вскричала она. – Здесь, за этими решетками, за этими запертыми железными дверьми, у меня будет компаньонка? А почему не надсмотрщица? Не кажется ли вам, сударь, что я просила вас вовсе не об этом?
– Тем не менее это единственное, на что я могу согласиться.
Молодая женщина сделала жест, в котором уже явно сквозило раздражение.
– Друг мой, – мягко возразил Бальзамо, – подумайте хорошенько: ведь вдвоем вам будет легче сносить эту неизбежную тяжесть.
– Ошибаетесь, сударь, до сих пор я переносила только свое горе, но не горе другого человека. Мне не хватало лишь этого испытания, и я вижу, что вы собираетесь подвергнуть меня и ему. Да, вы поместите рядом со мною жертву, такую же, как я, и я стану наблюдать, как вместе со мною она чахнет, бледнеет и угасает от горя; я буду слышать, как она, подобно мне, бьется об эту стену, об эту зловещую дверь, которую я тысячу раз искала ощупью, чтобы узнать, откуда вы сюда входите; и когда новая жертва, моя компаньонка, испробует собственными ногтями крепость этого дерева и мрамора в попытках их разрушить; когда веки ее, подобно моим, истончатся от слез; когда она умрет, как уже умерла я, и у вас будут два трупа вместо одного, тогда вы в своей дьявольской доброте скажете: «Эти юные создания развлекают друг друга, вместе они счастливы». О нет, нет, тысячу раз нет!
И Лоренца с силой топнула ногой.
Бальзамо опять попытался ее утихомирить.
– Полно вам, Лоренца, будьте спокойнее, давайте все обсудим, умоляю вас.
– И он еще хочет, чтобы я была спокойна, чтобы я что-то с ним обсуждала! Палач просит, чтобы истязаемая им жертва вела себя тихо, просит спокойствия у мученицы, которую терзает!
– Да, я прошу у вас спокойствия и кротости, потому что подобные вспышки гнева, Лоренца, ничего не изменят в вашей судьбе, просто сделают ее еще мучительней – вот и все. Согласитесь на мое предложение, и я приведу к вам компаньонку, которая будет дорожить своим рабством, потому что оно подарит ей вашу дружбу. Напрасно вы опасаетесь увидеть перед собою печальное, залитое слезами лицо – напротив, вас встретит веселая улыбка, способная разгладить морщины на вашем лбу. Послушайте, милая Лоренца, примите мое предложение – большего, клянусь, я не могу вам дать.
– Это означает, что вы поместите подле меня какую-нибудь продажную душонку, которой сообщите, что вот, дескать, живет там несчастная безумица, осужденная умереть; вы придумаете мне болезнь и попросите ее: «Поживите взаперти вместе с нею, будьте ей преданны, и, когда безумица умрет, я отплачу вам за ваши услуги».
– О Лоренца, Лоренца! – прошептал Бальзамо.
– Ах, вот что, я, по-видимому, ошибаюсь, не так ли? – насмешливо продолжала девушка. – Я неправильно угадала? Что ж поделаешь – я невежественна, я так плохо знаю мир и все, что в нем происходит. Ну, значит, вы скажете этой женщине иначе: «Следите за нею, эта безумица опасна, сообщайте мне обо всем, что она думает и делает, следите за нею, когда она бодрствует и когда она спит». За это вы дадите ей столько золота, сколько она пожелает, – оно ведь для вас ничего не стоит, вы же сами его делаете.
– Лоренца, вы заблуждаетесь; ради всего святого, прочтите лучше, что написано у меня в сердце. Ведь привести к вам компаньонку – это значит поставить под удар силы столь могущественные, что вы содрогнулись бы, если бы не питали ко мне такой ненависти. Привести к вам компаньонку – я уже говорил вам об этом – значит рисковать моей безопасностью, свободой, жизнью, и все это только для того, чтобы хоть немного развеять вашу скуку.
– Скуку! – воскликнула Лоренца и расхохоталась так дико и страшно, что Бальзамо вздрогнул. – Он называет это скукой!
– Ладно, пусть будут страдания. Да, это правда, Лоренца, вы тяжко страдаете. И все же повторяю: придет день, когда всем вашим страданиям наступит конец, когда вы станете свободны и счастливы.
– А скажите, – спросила девушка, – быть может, вы согласитесь отправить меня назад в монастырь? Я дам обет.
– В монастырь?
– Я стану молиться – сначала за вас, потом за себя. Там я тоже буду взаперти, это правда, но у меня будет сад, свежий воздух, простор, наконец, кладбище, где я смогу прогуливаться меж могил и заранее подыскивать себе место. У меня будут подруги, занятые собственными несчастьями, а не моим. Позвольте мне вернуться в монастырь, и я дам вам какую угодно клятву. Монастырь, Бальзамо, я смиренно молю вас о монастыре!
– Лоренца, Лоренца, нам нельзя расставаться. Мы связаны, связаны друг с другом – понимаете вы это? Не просите меня ни о чем, что находится за пределами этого дома.
Бальзамо произнес эти слова сдержанно и мягко, но с такой непреклонностью, что Лоренца перестала настаивать.
– Значит, не хотите? – удрученно спросила она.
– Не могу.
– Это окончательно?
– Окончательно, Лоренца.
– Что ж, тогда другое дело, – улыбнувшись, промолвила она.
– О, милая Лоренца, улыбнитесь еще раз, и я сделаю для вас все, что вы пожелаете.
– Вот как? Я улыбнусь, и вы сделаете все, что я пожелаю, – при том лишь условии, что я буду делать угодное вам. Ладно, будь по-вашему. Постараюсь, насколько это в моих силах, быть благоразумной.
– Говорите же, Лоренца, говорите.
– Вы только что сказали, что настанет, мол, день, когда ты, Лоренца, перестанешь страдать, когда ты сделаешься свободной и счастливой, – ведь так?
– Верно, я так сказал, и клянусь небом, что жду этого дня с не меньшим нетерпением, чем ты.
– Этот день может наступить очень скоро, Бальзамо, – проговорила молодая женщина с таким ласковым выражением лица, какое муж видел у нее лишь во время сна. – Видите ли, дело в том, что я устала, невероятно устала, вы должны это понять – я ведь так молода, а уже перенесла столько страданий! Так вот, друг мой – вы же утверждаете, что вы мой друг, – послушайте меня: подарите мне счастливый день, о котором вы говорили, уже теперь.
– Я вас слушаю, – в невероятном смятении проронил Бальзамо.
– Я завершаю нашу беседу просьбой, которую мне следовало бы высказать с самого начала, Ашарат.
Молодая женщина вздохнула.
– Говорите же, друг мой.
– Когда вы делали опыты на несчастных животных и твердили при этом, что они нужны для человечества, я часто замечала, что вы обладаете секретом смерти – будь то от капли яда или от взрезанной вены – и что смерть эта всегда была легкой и молниеносной; несчастные и невинные создания, осужденные, как и я, на тяготы заточения, внезапно получали свободу ценою смерти, и это было первое благодеяние, какое доставалось им с минуты их рождения. И вот…
Девушка побледнела и замолчала.
– И вот, Лоренца? – откликнулся Бальзамо.
– И вот я прошу вас, сделайте и со мною, повинуясь законам человечности, то, что вы делали иногда с несчастными животными в интересах науки, сделайте это для друга, который от всей души вас благословит, который станет в бесконечной признательности целовать вам руки, если только вы исполните его просьбу. Сделайте это, Бальзамо, я стою перед вами на коленях, я обещаю вам, что в моем последнем вздохе будет больше любви и радости, чем вам удалось пробудить во мне за всю мою жизнь, я обещаю вам, что покину эту землю с чистой и сияющей улыбкой. Бальзамо, заклинаю вас душой вашей матери, кровью Господа нашего, всем, что есть доброго, заветного и святого в мире живых и в мире мертвых, заклинаю вас, Бальзамо, убейте, убейте меня!
– Лоренца! – воскликнул Бальзамо, обнимая женщину, вскочившую на ноги. – Лоренца, ты бредишь! Убить тебя – мою любовь, мою жизнь!
Отчаянным усилием Лоренца вырвалась из объятий Бальзамо и упала на колени.
– Я не встану, пока ты не согласишься выполнить мою просьбу, – продолжала она. – Убей меня – незаметно, легко и безболезненно; ты же говоришь, что любишь меня, – так даруй же мне милость и усыпи меня, как ты часто это делал, но только не дай мне пробудиться и снова вкусить отчаяние.
– Лоренца, друг мой, – проговорил Бальзамо, – ради бога, разве вы не видите, что разрываете мне сердце? Как! Неужели вы до такой степени несчастны? Полно, Лоренца, опомнитесь, не нужно предаваться отчаянию. Увы! Неужели вы и впрямь меня ненавидите?
– Я ненавижу рабство, оковы, одиночество, а вы сделали меня рабой, несчастной и одинокой, – значит, я ненавижу и вас.
– Но я же слишком люблю вас, чтобы видеть, как вы умираете. Лоренца, вы не умрете, я займусь вашим врачеванием, и – это будет самое трудное из того, что мне приходилось делать до сих пор, – я заставлю вас любить жизнь.