– Большой или Малый?
– Малый. Ее высочество дофина не отходила от него ни на шаг.
– Неужто?
– При этом ее высочество, а она прелестна, вы знаете…
– Увы!
– Так юлила, так лебезила – ах, батюшка! ах, ах! – что его величество при своем золотом сердце не мог перед ней устоять, и после прогулки последовал ужин, и за ужином на него были устремлены наивные глазки дофины. И в конце концов…
– И в конце концов, – бледнея от нетерпения, сказала г-жа Дюбарри, – в конце концов король взял да и не приехал в Люсьенну. Вы ведь это хотели сказать, не так ли?
– Видит бог, так.
– Это объясняется очень просто: его величество нашел там все, что он любит.
– Ну нет, вы сами нисколько не верите в то, что говорите: правильнее будет сказать, он нашел там все, что ему нравится.
– Осторожнее, герцог, это еще хуже; ведь все, что ему нужно, – это ужин, беседа, игра. А с кем он играл?
– С господином де Шуазелем.
Графиня сделала нетерпеливое движение.
– Хотите, графиня, оставим этот разговор? – спросил Ришелье.
– Напротив, сударь, продолжим его.
– Сударыня, отвага ваша не уступает вашему уму, так давайте, как говорится у испанцев, возьмем быка за рога.
– Госпожа де Шуазель не простила бы вам этой пословицы[4], герцог.
– Между тем эта пословица вовсе к ней не приложима. Итак, сударыня, я остановился на том, что партнером короля был господин де Шуазель, причем играл он так искусно и ему сопутствовала такая удача…
– Что он выиграл?
– Нет, проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет, в ту самую игру, которая особенно задевает самолюбие его величества, поскольку его величество играет в пикет весьма скверно.
– Ох, этот Шуазель, этот Шуазель! – прошептала г-жа Дюбарри. – А госпожа де Граммон тоже там была, не правда ли?
– Была, перед отъездом.
– Герцогиня?
– Да, и я полагаю, она делает глупость.
– Какую?
– Видя, что на нее не воздвигают гонений, она дуется; видя, что ее не ссылают, она отправляется в добровольную ссылку.
– Куда же?
– В провинцию.
– Там она будет плести интриги.
– Черт побери, а что ей еще остается? Итак, перед отъездом она, само собой разумеется, пожелала проститься с дофиной, которая, само собой разумеется, очень ее любит. Потому-то она и оказалась в Трианоне.
– В Большом?
– Разумеется, Малый еще не отделан.
– Вот как! Окружая себя всеми этими Шуазелями, ее высочество дофина ясно дает понять, к какой партии она решила примкнуть.
– Нет, графиня, не будем преувеличивать; в конце-то концов завтра герцогиня уедет.
– А король развлекался там, где не было меня! – воскликнула графиня с негодованием, в котором сквозил страх.
– Видит бог, так оно и есть; трудно поверить, но это правда, графиня. Итак, какой же вывод вы из этого делаете?
– Что вы прекрасно осведомлены, герцог.
– И все?
– Нет, не только.
– Так договаривайте.
– Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазелей, иначе мы погибли.
– Увы!
– Простите, – добавила графиня, – я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.
– И к друзьям, графиня; позвольте и мне считать себя в их числе. Итак…
– Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?
– Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.
– Слов мало.
– Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.
– Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?
– Изо всех сил, графиня, но…
– Но что?
– Не скрою, дело трудное.
– Так что же, эти Шуазели неискоренимы?
– Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.
– Вы полагаете?
– Да, таково мое мнение.
– Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря?[5]
– Шуазель – гениальный государственный муж.
– Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!
– Разве я не принадлежу к Академии?
– Полно, герцог, какой из вас академик!
– Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.
– На гениальности господина Шуазеля?
– Вот именно.
– Но в чем вы усмотрели его гениальность?
– А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.
– Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!
– Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.
– А англичан подталкивает к войне!
– Конечно, мир его погубит.
– Что же тут гениального, герцог?
– А как вы это назовете, графиня?
– Самым настоящим предательством.
– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.
– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.
– Вот как?
– По крайней мере в вопросе о парламентах.
– Это дело – самое важное.
– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.
– Вы меня интригуете, графиня.
– А вы не знаете, что это за особа?
– Видит бог, не знаю.
– Между тем вы с ней в родстве.
– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?
– Нет, я имею в виду герцога д’Эгийона, вашего племянника.
– Ах вот как, господина д’Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте?[6] Воистину, это милый молодой человек, да, да, в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.
– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я не знакома с вашим племянником?
– В самом деле, сударыня, вы с ним не знакомы?
– Нет. И никогда его не видела.
– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.
– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий?[7] Ведь он человек умный и высокородный!
– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями негусто. Да, вот уж энергичный человек – о проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…
– Что же?
– Позвольте представить его вам тотчас по приезде.
– Он в скором времени должен приехать в Париж?
– Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.
И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.
Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:
– Вернемся к нашему разговору.
– Как вам угодно, графиня.
– На чем мы остановились?
– На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.
– И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.
– Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.
– Что это значит? – удивилась фаворитка. – Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?
– Ого! – приосанившись, заметил Ришелье. – В политике это называется внести предложение.
– Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.
– Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные, нежные губки!
– По-вашему, герцог, это ответ?
– Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.
– А она закончена?
– Еще минутку.
– Вы колеблетесь, герцог?
– Ничуть не бывало.
– В таком случае я вас слушаю.
– Как вы относитесь к притчам, графиня?
– Это старо.
– Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.
– Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.
– Как хрусталь.
– Идет.
– Вы слушаете, прекрасная дама?
– Слушаю.
– Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.
– Боже! Как вы скучны, герцог!
– Вы, графиня, не верите ни слову из того, что говорите: никогда еще вы не слушали внимательнее.
– Ладно, признаю, что я не права.
– Итак, предположим, что вы прогуливаетесь по вашему прекрасному саду в Люсьенне и вдруг замечаете великолепную сливу, одну из тех слив сорта ренклод, которые вы так любите за их алый, яркий цвет, схожий с цветом ваших щечек.
– Продолжайте же, льстец.
– Итак, на самом конце ветки, на самой верхушке дерева вы замечаете одну из этих слив; что вы предпримете, графиня?
– Потрясу дерево, черт побери!
– Да, но безуспешно: дерево толстое, неискоренимое, как вы давеча изволили выразиться; вскоре вы заметите, что оно и не шелохнулось, а вы только исцарапали свои прелестные белые ручки о его кору. И тут вы, встряхнув головкой тем пленительным движением, какое присуще только вам и цветам, начинаете причитать: «Боже мой! Боже мой! Как бы я хотела, чтобы эта слива упала на землю!» И даете волю досаде.
– Это вполне естественно, герцог.
– Ни в коем случае не стану уверять вас в противном.
– Продолжайте, любезный герцог; ваша притча бесконечно меня интересует.
– Внезапно, обернувшись, вот как сейчас, вы замечаете вашего друга герцога де Ришелье, который гуляет, предаваясь размышлениям.