.
Эти воззрения Басточи полностью отвечали взглядам Кавура, убежденного в том, что «окончательное освобождение» Италии «зависит не только от количества солдат, но и от количества миллионов, которыми она может распоряжаться»[544].
В это время Кавур несколько раз возвращался к мысли сменить портфель министра иностранных дел на министра финансов, и присутствие в его команде столь яркой личности, как Басточи, стало мощным стабилизирующим фактором. Кавур был в курсе дел в финансово-экономической сфере, и шаги Басточи несомненно получили одобрение главы правительства. Поэтому многие направления экономической и финансовой политики, какие реализовывались в Италии в последующие годы, были разработаны еще в период работы правительства Кавура.
При этом общему укреплению итальянской экономики в немаловажной степени содействовал рост европейской деловой активности и мировой экономики в целом. Стремительное развитие торговли промышленно развитых государств в обширном регионе от Атлантики до Центральной Европы и от Южной Европы до Ближнего Востока благоприятствовало экономике Италии. Последовавшее открытие Суэцкого канала и прогресс в развитии парового судоходства еще больше подстегнул деловые связи между Европой и Востоком.
Италия (в том числе и ее южные регионы) оказалась вовлечена в этот процесс и постепенно стала играть значимую роль. Морской транспорт получил мощный импульс для развития. Через несколько десятилетий итальянский военно-морской и торговый флот занял одно из ведущих мест в Средиземноморском бассейне.
«И все же, — делает вывод Ромео, — именно экономическая политика основоположников национального единства открыла Италии выход в современный мир. Политика массированных инвестиций в железные дороги, экономическую и общественную инфраструктуры была важной предпосылкой не столько коммерческого, сколько промышленного развития Италии в целом. Экономическое процветание, конечно же, не последовало за политическим единством так быстро, как ожидалось накануне года объединения, а существенный прогресс в доходе на душу населения в национальном масштабе начал наблюдаться только через сорок лет после провозглашения нового королевства»[545].
Тем самым Ромео призывает объективно оценивать историческое значение деятельности графа Кавура и его современников именно с таких позиций. «И тот, кто посмотрит результаты этой работы на общем фоне последних 100 или 150 лет, — продолжает итальянец, — должен будет вынести, так сказать, „срединное“ суждение об экономической истории современной Италии. Юг Апеннин, как равно и бо́льшая часть страны, избежал исторического риска попасть в зону отсталости, который конкретно присутствовал в 1860 году»[546].
Однако провозглашение единой Италии в начале 1861 года не означало, что в реальности появилось государство, граждане которого разделяют единые ценности и воспринимают интересы государства как свои собственные. В этой части Кавур мог в полной мере разделить слова своего предшественника на посту главы правительства, Массимо Д'Адзельо: «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев… Не торопитесь творить Италию помимо итальянцев»[547].
Несмотря на трудности в становлении нового государства и негативную реакцию правящих элит европейских стран, стремительные процессы по объединению Италии вызвали эйфорию и последующий рост националистических настроений у значительной части населения. Теперь взоры были обращены на Рим и Венецию. Правда, правители Папской области и Австрийской империи были не в восторге от этого и с порога отвергали любые разговоры о передаче этих территорий под власть Савойского дома. Более того, Рим в составе Италии мог означать только одно — конец тысячелетнего Папского государства.
Кавур понимал, что правительство не может дрейфовать по течению, а должно реагировать на общественные и политические настроения, поэтому в конце 1860 года он предпринял серию шагов, включавших конфиденциальные контакты и переговоры, дипломатическую и частную переписку с представителями высшей иерархии Папской области и европейскими деятелями с целью разрешения «римского вопроса».
Как утверждает Холт, «осенью Кавур начал частные переговоры с римским двором при посредничестве Диомеде Панталеони, римского врача, который на папской стороне вступил в контакт с отцом Пассальей, личным другом Пия IX. Эти два человека отправили Кавуру проект соглашения о будущих отношениях между Италией и папством, а затем по собственной инициативе подняли этот вопрос на более высокий уровень, пригласив двух наиболее либеральных кардиналов, Сантиччи и Д'Андреа. В январе 1861 года Кавур был достаточно оптимистичен, чтобы сослаться в письме на надежду „наконец добиться, по прямому соглашению с папой, прочного примирения между Церковью и цивилизацией“. В феврале дела продолжали идти успешно. Кавур написал Пассальи, что, если мир будет достигнут до Пасхи, „радость католического мира будет еще более восторженной, чем та, с которой почти тысяча девятьсот лет назад приветствовали вход Господа нашего в Иерусалим“. В марте произошел поворот. Реакционеры сделали свои шаги в Риме. Пассалья и Панталеони были исключены из процесса переговоров. Папа категорически отказался обменять свою светскую власть на какие-либо гарантии независимости. Его отношение было таким же, как и всегда: „Этот уголок земли мой. Христос дал мне его, и я отдам его только Ему одному“»[548].
К этому переговорному процессу примешивалась общая дискуссия о столице объединенного итальянского государства. Выбор центра королевства был весьма сложной задачей. Жители Сардинии полагали, что Турин, столица Пьемонта и резиденция короля, должен символизировать новое государство и стать его столицей. Тосканцы говорили, что Флоренция — средоточие традиций и великой культуры, а также располагается ближе к центру полуострова. Ломбардцы оспаривали аргументы одних и других и доказывали, что Милан издавна исторически символизировал Италию (ведь именно здесь Наполеон I был провозглашен королем Италии) и поэтому с учетом статуса, политического и экономического потенциала должен стать столицей. Жители юга утверждали, что Неаполь объединяется на равных с Турином, является самым густонаселенным городом полуострова, имеет прямой выход к морю и географически находится дальше всех крупных итальянских городов от возможных противников на континенте.
При этом многие политики, военные и значительная часть населения во всех уголках Апеннин смотрели именно в сторону Рима как на столицу государства. Этому способствовало то, что на протяжении столетий идеологи Risorgimento и борцы за объединение страны полагали, что Рим — духовная суть Италии и ее естественная столица. К ним примыкал и Кавур. Он также видел Рим в качестве столицы единого итальянского государства, который символизировал центр древнего мира и духовную столицу во времена Средневековья. Этот город, по мнению главы правительства, уравновешивал предпочтения пьемонтцев, ломбардцев, тосканцев, неаполитанцев, сицилийцев. Географическое расположение города в центре полуострова превращало его в наиболее удобный пункт сосредоточения и функционирования органов высшей власти. Поэтому глава правительства предложил Пию IX добровольно отказаться от светской власти и стать исключительно духовным лидером.
Итальянцы, утверждал Кавур, глубоко верующие католики, и у них не должно быть разрыва между моральным лидером, каковым является папа, и светским правителем, а им также является папа. Такое состояние дел много веков приводило к борьбе понтификов с главами других государств, что не шло в плюс делам духовным и мирским. Государства заключали специальные соглашения (конкордаты) с Римской курией, в которых пытались разграничить сферы влияний и полномочий. Это вызывало постоянное раздражение и недоверие, поэтому с течением времени одна часть мира ушла от Римско-католической церкви, а другая — Италия, Испания, Португалия — вступила в полосу упадка и дегенерации.
Кавур утверждал, что церковь должна освободиться от взаимного давления с государством и стать свободной («свободная церковь в свободной стране»[549]). Пий IX может взять на себя эту благородную и возвышенную миссию. Король Виктор Эммануил II поддержит его в этом, а Италия — единственное государство в католическом мире, которое может поспособствовать папе выполнить эту историческую миссию. Церковь, освободившаяся от несвойственной ей светской власти, не потеряет себя, а, наоборот, освежится, омолодится. Она была сильна во времена, когда демонстрировала свою моральную силу и превосходство, а не в те периоды истории, когда, одетая в великолепные одежды, пребывая в сытости и роскоши, занималась только обогащением.
Кавур резонно полагал, что для части верхушки Ватикана его предложения будут сродни уходу с политической сцены, но для епископов и низшего духовенства это будет истинным благом. Когда у главы правительства интересовались, что при этом государству надо будет много уступить, а церковь вновь приобретет моральную силу, то Кавур отвечал, что не боится «свободы ни в одном из ее проявлений»[550].
Однако переговоры с Ватиканом ни к чему не привели. Хотя в окружении понтифика были люди, которые соглашались на союз с властями Италии, а Кавур хитро предложил за сделку огромные деньги[551], кардинал Антонелли в конечном итоге заблокировал дальнейшие переговоры, а Пий IX, разгневанный очередной «ампутацией» территории его государства, поддержал первого министра. Противостояние Турина и Рима перешло на новую ступень. 18 марта 1861 года Пий IX издал энциклику