Доктор с легкой улыбкой отвел руку:
— Не стоит, Маркета. Вот съезжу сейчас в Тврдец, куплю снадобья, дам твоей Михалке, она запрыгает — вот тогда и отблагодаришь. А то и не понадобится: сама выздоровеет. Вон какая румяная.
— Дай вам Отец здоровья, пан доктор, дай вам Отец здоровья… Пошли, егоза.
Бражек с легкой улыбкой смотрел вслед маме с дочкой, пока за ними не закрылась дверь кабинета. После чего улыбка застыла неловкой гримасой, а движения рук, которые он продолжал протирать платком, стали дерганмыи и нервными.
«И сюда добралось, в нашу-то глушь… Циркачи, это все бродячие циркачи… Говорил я отцу Йохану — гнать их надо, гнать! Теперь остается бежать самому. Бежать».
Все симптому налицо. Легкий румянец продержится на лице девочки еще несколько дней. Потом он превратится в заливающую все тело красноту, порозовеют белки глаз, усилится кашель, затуманится разум, как у пьяного — и с этого момента девочка станет смертельно опасной для своих родных. Прежде, чем на теле начнут появляться гнойные язвы, и веселая девочка Михалка упадет от слабости и умрет, она успеет заразить множество народа.
А жара так и не появится, все верно. У заболевших Алой чумой жара не бывает никогда.
Доктор Бражек сгреб в сумку все, что могло ему пригодится: деньги, наиболее ценные ингредиенты, диплом Староварского университета, вышел из дома, стараясь не подавать вида, вскочил на свою рябую кобылу Весенку и ударил ее каблуками.
От Алой чумы нет лекарства. Девочка все равно обречена. Убить ее и сжечь тело крестьяне все равно не согласятся, глупые, темные люди. Значит…
Бежать. Бежать. Бежать.
В деревенских воротах, доктор, невольно прибавивший ход, чуть было не сбил незнакомца, который еле успел отпрыгнуть в сторону.
— Проклятые бродяги… — прошипел Бражек. От них все беды.
Бродяга, зябко кутавшийся в плащ, несмотря на летнюю погоду, задумчиво посмотрел вслед удалявшегося всадника, но ничего не сказал. Вообще никак не отреагировал. Поправил широкополую шляпу и зашагал вдоль по улице, обходя гусей и привольно развалившуюся в луже свинью Агнешки Диновар.
— Добрый день, — поприветствовал он оказавшегося рядом старика Мартина, — Не подскажет ли уважаемый пан усталому путнику, где в вашей замечательной деревне можно остановиться на ночь?
— Что тебе сказать, добрый путник… — оперся Мартин о клюку, — Малые Гнищи — деревенька маленькая, сам видишь, гостиниц для проезжающих не построено…
— Куда уж мне в гостиницу, — бледно улыбнулся незнакомец, — Мне бы место на лавке, чтобы самому лечь, да под лавкой, чтобы котомку положить. Нет, так и охапке сена буду рад, лишь бы крыша над головой, да дождь не мочи…
Оборвав речь, бродяга зашелся в приступе кашля.
— Ты, укуси меня гусь, совсем больной, добрый путник.
— Ни… Ничего страшного. Мой кашель никому не причинит вреда.
— Ну, если так… Попробуй постучаться в любую избу: народ у нас добрый, кто хочешь тебя приютит. Только вон туда не ходи: там доктор Ктибор Бражек живет, а он только что ускакал по делам. И вон туда не ходи: у Бозидара мякины на обмолоте не допросишься, задаром никого на постой не возьмет. И еще туда не ходи: у Вилема молодая жена только что родила, так он над ней и малышом трясется, больного и близко не подпустит. И к Джейрку тем более не ходи…
Во время этого перечисления незнакомец медленно обвел взглядом деревенские дома, сначала справа налево, а потом, все также медленно — слева направо. Как будто хотел запомнить их. Или выбирал что-то.
— …прошлым летом, когда Рехор ехал в город за новой бочкой для пива…
— Прошу прощения, уважаемый пан, а кто живет вон там?
Костлявый палец указал на один из домов, внешне ничем не отличавшегося от своих соседей.
— Там? Там можешь счастья попытать. Марек Бедарш — человек добрый, правда, сына Отец ему не дал, три дочки…
Витиевато поблагодарив, бродяга зашагал к дому Бедаршей, глухо кашляя на ходу.
Маркета Бедарш как раз доставала из печи горшок с тушеной капустой, когда в дверь постучали.
— Сейчас, сейчас! — прокричала она, толкнула в угол ухват и, вытирая руки фартуком, раскрыла входную дверь, — Добрый день, уважаемый пан.
— Добрый день, пани.
Женщина чуть посторонилась, но незнакомец не заметил приглашения и в дом не вошел.
— Не будет ли настолько добра уважаемая пани, что впустит в дом на постой бедного странника, которому негде переночевать? Возможно также, уважаемая пани окажется настолько добра, что угостит голодного странника тарелочкой каши?
— Входите, входите, добрый пан. Неужели мы не люди?
Коротко поклонившись, бродяга прошел в дом. Снял шляпу и плащи и повесил на крючках у двери. Сел на табурет.
— Как называть доброго пана? — спросила Маркета, накладывая капусту в глиняную миску.
— Люди называют меня Арностом, добрая пани.
Женщина искоса поглядывала на бродягу. Муж дома, кормил свиней, так что опасаться ей нечего. А раз так — отчего ж и не приветить несчастного человека?
Почему-то никак не удавалось понять, кто Арност такой. Потертая, местами залатанная одежда, какую мог носить любой: крестьянин, горожанин… Стоптанные сапоги могли бы принадлежать и горожанину и солдату и даже монаху.
Сам бродяга был худ, почти костляв. Впалые щеки, бледное лицо, как будто летний загар не приставал к нему, блеклые выцветшие глаза, острый, чуть крючковатый нос. Весь облик был каким-то смазанным, невзрачным. Даже возраст понять было трудно: иногда Арност выглядел молодым, почти юношей, стоило ему шевельнуться, как тени ложились по-другому, и бродяга становился похож на старика. Серые, как будто присыпанные пылью волосы тоже не помогали.
— Что слышно в мире, добрый пан?
Тонкие бледные губы чуть раздвинулись в улыбке:
— Прошлым летом, когда Рехор ехал в город за новой бочкой…
— Это я уже слышала, — засмеялась Маркета, — Старый Мартин, вижу, вам уже встретился. А вообще? Как здоровье нашего короля, да продлит Отец его годы, что в стране происходит?
— Его величество уже очень давно не присылал мне приглашений посидеть, выкурить трубочку-другую табаку за бутылочкой сливовки, так что… Насколько я знаю: Матиуш Третий жив, скорее всего и здоров. А в стране… По стране ходит Алая чума.
— Спаси нас Отец! Опять?
— Да. В Звенижече видели заболевших, да по дороге сюда я встретил бродячий цирк, в котором заболели акробат и клоун.
— Откуда ж ты шел, добрый пан?
— Из Звенижеча и иду…
— МАРКЕТА!!! — прогремел крик Марека, — Или сюда! Бегом!
— Прошу прощения, уважаемый пан, муж зовет.
Крестьянка убежала. Арност посмотрел ей в спину, взял ложку, но, вместо того, чтобы зачерпнуть остывающую перед ним капусту, прислушался.
Где-то в доме еле-еле слышно раздавался детский кашель.
Бродяга криво улыбнулся.
— Ты знаешь, ЧТО это значит?!
— Не пугай ребенка!
Марек, огромный плечистый парень, в белой рубахе с закатанными рукавами, подхватил испуганную дочку и поднес к лицу жены:
— Видишь? Видишь?!
— Да что, что мне видеть?!
— Вот здесь, на шейке — видишь, я спрашиваю?
Маркета присмотрелась. Действительно, на розовой кожице были видны маленькие бледные пятнышки, бегущие цепочкой вдоль сонной жилки. Совсем неприметные, не приглядишься — так и не заметишь…
— Что это?
— Это?! Это признак заразы! Я на войне повидал таких. У нашей дочки — Алая чума!
— Нет! — женщина прижала ладони ко рту, — Не может быть… Доктор Бражек сказал — простыла…
— Доктор Бражек?! Этот мерзавец, недостойный своего имени, сбежал из деревни!
Девочка робко кашлянула. Как будто отзываясь, послышался громкий надрывный кашель из-за двери. Марек замер:
— Кто это там?
— С-странник…
— Странник?!
Крестьянин схватил первое, что попалось под руку: огромные вилы, и влетел на кухню.
— Добрый день, уважаемый пан, — вежливо склонил голову Арност, тут же зашедшийся в очередном приступе кашля.
Горе и гнев — все это помутило разум Марека. Он забыл, что заразный чумной выглядит иначе, что признаки болезни проявляются только на третий день, сейчас он видел в бледном незнакомце воплощение пришедшей к ним в дом беды.
— Ты! — вытянул он руку, — Это ты принес заразу в мой дом! Убирайся!
— Твои обвинения, добрый пан, — хладнокровно произнес бродяга, — беспочвенны и обидны.
— Пошел вон! — крестьянин в ярости замахнулся вилами. Подбежавшая сзади дочка вцепилась в штанину отцу. Взгляд Арноста цепко оглядел девочку.
— Я уйду, добрый пан, — поднял он глаза, — и воспользуюсь гостеприимством в другом месте. Прошу прощения, добрая пани, что не успел по достоинству оценить твою капусту, уверен, она вкусна…
— ВОН!
Бродяга снял шляпу и плащ и вышел за дверь. Молча.
Марек бессильно опустился на скамью. Обхватил голову руками. Девочка, не понимавшая, что происходит, дернула его за рукав:
— Папа, не кричи. Дядя хороший…
Взревев, крестьянин, вскочил и бросился на улицу, без особой цели, просто, чтобы движением погасить горе, разгорающееся в груди. Распахнул дверь — и замер.
Бродяга, который просил ночлег и пищу, спокойно шагал к околице деревни.
Крестьянин мертво посмотрел ему вслед, пока странник не скрылся за деревьями, после чего повернулся и, деревянно шагая, прошел в дом. Подошел к столу. Рука слепо нашарила за пазухой тяжелый серебряный крест, Марек сжал его покрепче и дернул, срывая с шеи. Положил на стол и наклонился, нащупывая топор.
— Что ты делаешь? — испуганно спросила Маркета.
Лезвие топора впилось в крест, разрубая его на две неравные части.
— Что ты делаешь, Марек?!
— Не человек, — хрипло произнес муж, нарубая крест крупными кусками, — Это был не человек. К нам в дом приходила сама Алая чума.
— Спаси Отец…
— Нашу дочку он не спас. Но я не позволю этой твари разносить заразу и дальше.