По наружности Клавьер, со времени своего пребывания в Париже, заметно изменился. Манеры его стали мягче и приятнее, или, вернее, маленькая, толстая фигурка суетливо старалась произвести более приятное впечатление. Но это была только дипломатическая маска, скрывавшая выражение почти дикой энергии на его лице. Странный демократический костюм, в котором он появлялся, будучи лондонским эмигрантом, был заменен очень приличным и изящным платьем, а вместо серой с широкими полями и огненно-красным бантом шляпы, на голове его была самая модная парижская шляпа.
На обращенные к Генриетте любезности Клавьера и извинения, что он опять уводит от нее Мирабо в ожидающее его общество, Генриетта ответила тихим и печальным покачиванием головой, а потом сказала, что вот уже несколько недель как она привыкла к такой цели его посещений, и что ей только хотелось бы знать, куда все это приведет и чья сегодня очередь в обществе друзей: черных ли, клуба ли американцев, белых, красных и светлых друзей ажиотажа всего мира.
Генриетта проговорила эти вырвавшиеся у нее вопросы быстро и с выражением такого забавного негодования, что оба приятеля стали громко смеяться, а Мирабо с лаской взял ее руки, желая смягчить гнев милой подруги.
– Сегодня, во всяком случае, граф вернется к вам поздно, – сказал Клавьер с лукавой усмешкой. – Именно сегодня соберутся на общий банкет все те элементы, которые вы так прелестно, хотя с гневом и не переводя дыхания, изволили перечислить, и граф Мирабо как наибольший общий любимец должен помогать чествовать это собрание. Общество «друзей черных» слилось сегодня с «клубом американцев» для совместного обеда в прекрасном помещении клуба. Будут произнесены обильные речи, причем рассчитывают на несколько великолепных раскатов грома, которые должны прогреметь из уст нашего друга Мирабо. Труд его будет вознагражден, потому что все, чего желают «друзья черных» – уничтожения рабства и торговли невольниками – новый «клуб американцев» намерен поддерживать всеми своими средствами. Члены обоих обществ хотят тут же, на банкете, учредить денежную подписку для достижения этой цели. В деньгах также недостатка не будет, так как между приглашенными почетными гостями фигурируют самые блестящие и громкие имена биржи. Вы верно заметили, мой умный соотечественник из Женевы, господин Паншо, то же будет с нами, во главе самых крупных друзей биржевой игры в Париже; с ними же появятся несколько выдающихся литераторов и философов-маркизов настоящей эпохи, как называет их Шамфор. Не правда ли, для такого общества можно на несколько часов покинуть жену и ребенка?
Генриетта, раскрасневшись, улыбалась и смотрела на Мирабо с выражением вполне восстановившегося искреннего дружелюбия.
– А знаешь ли, что и Калонн будет? – начал опять Клавьер, обращаясь со значительными взглядами к Мирабо. – Я только что из кабинета министра, обещавшего мне наверное свое присутствие в клубе американцев.
– А-а, это для меня весьма желательно! – воскликнул с живостью Мирабо. – Таким посещением нашего круга господин министр финансов не увеличит числа своих друзей при дворе и среди высшего дворянства. Пора, чтобы он понемногу приподнимал маску с этой стороны. Если до сих пор он как гениальный игрок бросал полными горстями государственные деньги, то теперь он должен будет обнаружить, что деньги эти могут быть вновь обретены плодотворным образом лишь тогда, когда их постараются извлечь из радикальной реформы всего государственного строя!
– Для этого я работаю над ним ежедневно и ежечасно, – возразил Клавьер, оскаливая зубы, – и такой поворот близок, он не заставит себя ждать, могу тебя уверить.
– Если он близок и настанет, не будет ли это заслугой неодолимого демона, именуемого Клавьером? – сказал Мирабо, улыбаясь. – В самом деле, Клавьер, из всей массы твоих дьявольских идей самой счастливой всегда будет та, что ты сумел сделаться тайным секретарем министра финансов. Через это в самую решительную и опасную минуту ты стал тайным мастером государственного переворота, которого мы ждем с часу на час, подобно земледельцу, жаждущему грозы и дождя для своих засохших семян. Но почему же ты еще не в форме министерства, будучи уже окончательно назначен тайным секретарем господина де Калонн?
– Для этого я недостаточно чиновник, – возразил Клавьер. – Я исполняю с некоторых пор все финансовые работы, которыми министр очень доволен и которые приведут его на желаемую нами точку. Вчера я окончил новый финансовый план для Франции и немедленно вручил его Каллону. Многое из твоих идей, Мирабо, влилось туда, и я думаю, что и ты останешься доволен этим сваренным мною волшебным напитком, сильное действие которого поставит Францию на совсем иную политическую ногу.
При этих словах Клавьер пронзительно захохотал, как бы восхищаясь сам, по обыкновению, только что сказанным. Затем он стал приглашать Мирабо удалиться, заметив, что сегодня им не следует заставлять ждать себя, потому что он должен произнести на банкете приветственную речь.
– Идем же скорее, Мирабо, – сказал Клавьер, – и поддержи перед госпожой Нэра мои извинения и просьбу снять свой гнев с моей головы.
Они торопливо попрощались с Генриеттой, молча ответившей им на поклон и усевшейся опять у кроватки маленького Коко, скрывая в ухаживании за кричавшим больным ребенком свою собственную печаль.
Быстро шагая, Мирабо и Клавьер дошли до Монмартрского бульвара, чтобы оттуда направиться в предместье, где в отдаленной улице находился небольшой дом, окруженный садом, недавно нанятый «клубом американцев» для своих собраний.
По дороге Мирабо, по-видимому, с известным намерением навел опять разговор на министра финансов, стараясь в точности узнать у Клавьера, когда именно господин Калонн прибудет на банкет и останется ли он на нем до конца.
– Министр обещал мне, – ответил Клавьер, – прослушать мою речь и обещал явиться ровно в шесть часов и пробыть до конца обеда, чтобы приглядеться и прислушаться к таким выдающимся умам, как Кабанис, Кондорсэ, Гольбах, Лафайетт и другие, которые не преминут явиться.
Мирабо посмотрел на часы и, остановясь на углу одной улицы, заявил, к немалому удивлению Клавьера, что он должен еще расстаться с ним на некоторое время и, вероятно, появится лишь к концу обеда.
– Так что, речь мою ты слышать не желаешь? – спросил Клавьер с возбуждением. – Откуда же это внезапное и странное отречение от дела, которому, казалось, ты вполне сочувствовал?
– Я непременно приду к концу банкета, – возразил Мирабо, улыбаясь, – и буду еще иметь возможность судить о действии твоей речи. Это не есть равнодушие к твоему сильному ораторскому таланту, которым никто не восхищается более меня, равно как не есть нечувствительность к великим идеям, которые ты хочешь изложить и из-за которых мы когда-нибудь, грудь с грудью, рука в руку, сразимся с тобой. Но теперь я должен удалиться; меня призывает час свидания. Он бьет для меня сегодня, и я должен им воспользоваться, чего бы это ни стоило.
– Теперь я понимаю твои расспросы насчет посещения Калонном «клуба американцев»! – воскликнул Клавьер, пристально глядя на Мирабо своими пронизывающими глазами. – Ты хочешь навестить госпожу Калонн в отсутствие ее повелителя? Но умоляю тебя, Мирабо, не делай глупостей, выбрось из головы эту дурь, выдуманную тобою просто из шалости. Министр, хотя сам сумасброднейший и бессовестнейший bonvivant Парижа, ревнует свою жену и с подозрительностью дьявола стережет нежное, прекрасное создание. Если он только заподозрит тебя, все твои едва начинающиеся отношения с ним будут поставлены на карту, и мне не удастся более возбудить его интереса к тебе, а это, конечно, принесло бы свои плоды.
– Ну, я уж таков, – возразил Мирабо, еще раз посмотрев на часы и показав своему другу, что сейчас пробьет шесть. – Ступай Клавьер, говори свою речь о свободе, человеческом достоинстве и полных карманах или же об искусстве обратить всеобщее банкротство в прииски золота и свободы. А я тем временем пойду, куда меня влечет, к прекрасной, требующей утешения госпоже де Калонн и прочту ей лекцию о праве женщины быть свободной и счастливой. Когда я недавно встретил ее на обеде у графини де Рианкур, а ее экипаж за ней не прибыл, я просил позволения довезти ее до ее отеля в моей карете. А тебе ведь известно, что всякая женщина, безусловно, потеряна, если она хоть раз проедет со мною в карете. Когда мы нежно расставались, госпожа Калонн разрешила мне навещать ее в известные дни, когда она одна, и вот сегодня мне было бы особенно приятно воспользоваться этим приглашением. В этих делах я устоять не в силах и буду пользоваться каждым удобным случаем, даже если бы мне угрожала за это потеря вечного блаженства. Ныне, когда все в Париже играет на бирже, я хочу помочь прелестной жене министра финансов извлечь ее несколько процентов наслаждения из своей печальной жизни, потому что тебе так же хорошо известно, как и мне, в каких дурных отношениях госпожа Калонн со своим мужем, несмотря на то что всего два месяца, как праздновали свою свадьбу.
– Да, это был действительно печальный день свадьбы! – возразил Клавьер с громким хохотом, взяв Мирабо под руку и намереваясь пройти с ним еще несколько шагов, в надежде, что ему удастся удержать Мирабо и одновременно с ним появиться в зале «клуба американцев». – В этот день прекрасная дама была сильно оскорблена министром финансов, – начал опять свою болтовню Клавьер. – Скверное должно было это произвести впечатление, когда супруг во время свадебного пира и когда уже карета подана, чтобы отвезти его домой с ожидающей счастья супругой, садится еще за партию ломбра и играет, играет с той страстью, которая овладевает нашим милым министром, как только он дотронется до карты. Ни смущенные лица родителей молодой, ни сама молодая, не знающая куда деться от гнева и стыда, ни друзья, дергающие его за рукав, никто не в силах был оторвать министра от игры, принявшей для него самый интересный оборот. Наконец мать молодой супруги требует, чтобы он шел; он просит еще минуту, убеждая ее с дочерью садиться в экипаж и обещая тотчас пос