– Он сделает больше этого, – возразил значительно де ла Марк. – Вы знаете, что в этом отношении я принял на себя ведение ваших дел и не успокоюсь, пока не обеспечу вполне ваших интересов.
– Конечно, – небрежно ответил Мирабо. – У человека должны быть деньги. Если монархия их не имеет, то у спасителя монархии они должны быть! Однако не утруждайте себя чрезмерно, мой добрый граф де ла Марк. Вы знаете, что, в сущности, я очень мало придаю значения деньгам. Столько их прошло у меня в жизни сквозь пальцы, что мне все равно, откуда и куда они идут. Я заметил, что они всегда каким-то образом вновь появляются в кармане. Самые лучшие деньги те, о которых ты не знаешь, откуда они взялись. Всегда в точности знать, откуда получишь деньги, – это несчастье. Я вам, кажется, не рассказывал, как в конце прошлого года Лафайетт пришел ко мне, и хотя мы давно не виделись, вдруг, точно выстрел из пистолета, предложил мне сумму в пятьдесят тысяч франков. Мои денежные затруднения тогда были ужасного свойства, что, конечно, могло быть известно. Но эти деньги должны были быть ассигнованы из штатных королевских сумм, которыми Лафайетт в качестве национально-гвардейского владыки Франции распоряжался, кажется, по своему усмотрению. Дело это было мне неприятно, и я отказался.
– Весьма важно, однако, граф Мирабо, привести наконец ваши дела в порядок, – серьезно заметил де ла Марк. – Вы обещали мне составить список всех ваших долгов, и я вновь прошу вас об этом.
– По вашему настоянию я начал это скучное занятие, – смеясь ответил Мирабо. – Не путаясь в бесконечных подробностях, я высчитал, что общая сумма моих долгов доходит до 208 000 франков. Представьте, что в числе моих неоплаченных счетов есть еще счет за свадебное платье моей жены. Если бы гордая Эмилия де Мариньян знала это, то, наверное, оставила бы всякую мысль о примирении со мной. Однако давно уже не видел я ее в национальном собрании.
– Потому что вы сами стали там редким гостем, – засмеялся де ла Марк.
– Я там говорю лишь в чрезвычайных случаях, что достаточно для этого загнивающего собрания, – возразил Мирабо, сделав гордое движение рукой.
– Однако вернемся к нашему предмету, – начал вновь де ла Марк. – Недавно я имел случай беседовать с королем. Он признал, что граф Мирабо по силе и таланту может служить органом восстановления расстроенной монархии. По-видимому, он был готов на всякую жертву, чтобы такого человека приковать к своему престолу.
– Делайте со мной что хотите, любезный граф, – ответил Мирабо. – Если вы этого непременно требуете, то позволяю даже подкупить себя, но лишь с тем условием, что буду защищать монархию не иначе, как с трибуны национального собрания всякими, в высшей степени неподкупными способами. То, что я делал до сих пор, было, верьте мне, единственно верным для удержания и восстановления монархии.
В эту минуту путники достигли Отейля, где на время должны были расстаться. Ранее было условлено, что де ла Марк в экипаже отправится вперед в Сен-Клу для извещения о предстоящем прибытии Мирабо. Последний должен был быть приведен к королеве с такой таинственностью, что даже самые доверенные приближенные Марии-Антуанетты не должны были ничего знать. А потому Мирабо должен был прибыть один, с соблюдением величайшей тишины, к указанным ему воротам парка Сен-Клу.
В Отейле с некоторых пор жила прелестная маркиза д’Аррагон, племянница Мирабо, которую со времени смерти своего отца он почти не видел и в доме которой должен был остановиться, чтобы потом на приготовленной для него лошади отправиться к назначенному часу в Сен-Клу.
Вскоре всадник сел на лошадь и бросил взгляд на свежесть своего костюма, в котором должен был предстать перед королевой. И сегодня на нем был костюм третьего сословия лишь с некоторыми элегантными деталями, галстуком и жилетом.
Был прекрасный солнечный июльский день. Бледные и желтые в последнее время от разных потрясений и нездоровья щеки Мирабо вновь оживились сегодня свежим румянцем. Вся фигура его дышала почти юношеской отвагой. Образ королевы, казалось, манил его издали и он мчался вперед по большой дороге.
XII. Спаситель монархии
У назначенных ему ворот дворцового парка в Сен-Клу Мирабо остановил свою лошадь. Доверенный камердинер королевы уже ожидал его и, едва Мирабо соскочил с седла, принял лошадь, чтобы отвести ее в одну из находившихся поблизости конюшен. Затем вновь подошел к нему и, выражением лица рекомендуя молчание и осторожность, открыл вход в сад, указывая на одну из самых темных, густо заросших аллей, по которой им следовало идти. Пройдя ее молча, избегая малейшего шума, они направились к частному саду королевы. Здесь, на возвышении, живописно окруженный акациями и платанами, находился павильон, в который, указав на него молчаливым к почтительным знаком, проводник вошел и тотчас же вновь вышел, прошептав едва слышно, что ее величество королева ожидает графа Мирабо.
Быстрыми и смелыми, полными надежды шагами Мирабо вошел в павильон.
Когда он вошел, Мария-Антуанетта встала с кресла, стоявшего в углу салона, и медленно пошла к нему навстречу. Она была совершенно одна. Глубокая тишина и уединение царствовали в павильоне.
На глубокий поклон Мирабо королева ответила с очаровательной прелестью и достоинством, не покинувшими ее даже теперь, в сильной, как видно, борьбе противоположных чувств. А Мирабо с восторгом взирая на королеву, понял различные чувства, волновавшие ее. Он ясно видел, что происходило в ее душе. Видел ужас, покрывший бледностью щеки, пробегавший легкой дрожью по ее чудной, слегка к нему наклоненной фигуре, а глазам ее придававший боязливое, неуверенное выражение.
Мирабо вспомнил, что королева не переставала соединять с его личностью все ужасы, перенесенные ею в ночь на пятое октября в Версале. Девять месяцев едва прошло с тех пор, как ей представляли страшного члена национального собрания ужасным чудовищем, сказав, что это Мирабо ворвался тогда во главе шайки разбойников в опочивальню королевы с целью убить ее! Национальное собрание сняло с него всякое в этом подозрение, но он видел, что королева затаила его глубоко в своем сердце.
С такими мыслями и в гордом сознании, что теперь королева должна быть уверена в нем и в его преданности, по лицу его пробежала улыбка, невольно смутившая королеву. Легкой плавной поступью с неизъяснимой прелестью подвинулась она на шаг ближе к нему, и теперь решение сказать ему любезное, приятное слово далось ей легче.
Она еще раз пристально посмотрела на него, затем голосом, сначала как будто принужденно любезным, но скоро принявшим свое свободное, естественное выражение, сказала:
– По отношению к обыкновенному врагу, к человеку, который поклялся уничтожить монархию, не считая ее достойной для великой нации, делаемый мною в настоящую минуту шаг был бы, конечно, строго осужден; но когда говоришь с таким Мирабо, то все робкие сомнения исчезают, уступая место надежде прийти с ним к соглашению во всем, что ныне осталось еще хорошего. Действительно, господин граф, вы не всегда были нашим другом! – произнесла тихо и серьезно королева. – Правда ли, что наконец теперь мы можем причислить вас к тем немногим верным, которые хотят поддержать престол Франции? В добрый час, граф! Рассчитывайте на нас, как мы будем на вас рассчитывать. Но разве еще не поздно спасти монархию?
– Нет, ваше величество! – воскликнул Мирабо восторженно и выпрямляясь во весь рост. – Именно теперь найден для монархии источник жизни – свобода.
– Свобода? – повторила королева с испугом, но, успев тотчас побороть вырвавшееся наружу впечатление, она спокойно смотрела на него, ожидая ответа.
– Монархия, ваше величество, может быть сохранена только свободной; свобода же может существовать только монархией! – воскликнул Мирабо. – Прежде я хотел лишь народной свободы и забывал о троне. Не знаю, моя ли была в том вина… О, да, я был виновен, очень виновен! Я содействовал страданиям, вызвавшим слезы на глазах, всех осчастливливающий блеск которых никогда не должен был бы омрачаться слезами. Однако лицезрение этих страданий укрепило мое сознание и силы. Теперь я чувствую в себе исполинские силы Атласа, способного нести на своих плечах монархию, если только в грудь ее вдохнуть дыхание свободы.
– Вы говорите о наших страданиях, – тихо сказала королева, – но и вы уже страдали из-за нас! С большим удовольствием король и я заметили ваши усилия при оспаривании в национальном собрании права короля объявлять войну или мир. Прекрасные, великие слова ваши в конце концов побороли противодействие ваших и наших противников. Да, у нас теперь общие противники, граф Мирабо, и это должно бы внушить нам доверие к вам. Однако якобинцы – злые люди. Вы уже вызвали против себя уличные сцены, и даже, как я слышала, угрожают вашей жизни. Между тем вы все-таки принадлежите к ним, состоя членом собрания этих господ в старой церкви монахов-якобинцев на улице Сент-Оноре! Не будете ли вы добры объяснить мне это?
– Не долго еще, ваше величество, якобинцы захотят иметь меня среди своих членов, – спокойно отвечал Мирабо. – Но до тех пор, пока они силой не изгонят меня, я останусь среди них.
Я, конечно, редко посещаю клуб, однако необходимо изучать морские бури, если хочешь иметь счастливое плавание. Чтобы вырвать монархию из этих ураганов, необходимо ослабить якобинцев, потому что они-то рвут и терзают монархию всеми силами. Кто же захочет бороться с бурей, тот, несомненно, погибнет. С бурей не борются, а только изучают то направление, в котором можно направить свой корабль во время бури. Тогда путь будет прекраснее, а плавание легче, потому что ураган прочистит воздух и вновь откроет небесную лазурь. Вот каково мое отношение к якобинцам, ваше величество!
При этом объяснении королева не могла удержаться от легкого выражения ужаса. Она крепче скрестила руки на груди и молчала, как бы ожидая продолжения речи Мирабо.
– Говорят, что якобинцы посягают на мою жизнь, – начал вновь Мирабо после минуты робкого молчания. – Они расклеивают на улицах листки против меня, в которых клеймят меня как изменника народа. Когда с ораторской трибуны я говорил об исключительном праве короля решать вопросы о войне и мире с другими государствами, народ уже иска