Жозефина собралась было ответить, что у нее есть деньги, подаренные ей незнакомцем, и вдруг спохватилась, что если она признается в этом, монету тут же отнимут, и тогда ящик с красками будет для нее потерян навсегда.
– Я ничего не утаила и у меня ничего нет! – скороговоркой выпалила она, отведя взгляд.
– Ты краснеешь, змея, значит, ты лжешь!
– Мое предчувствие оправдывается, – сказал Шварц, торжествуя.
Жозефина не могла больше владеть собой и разрыдалась.
– Отчего ты плачешь, лгунья? Снимай свои платья, я их обыщу! – приказала начальница строгим голосом.
Девочка давилась рыданиями и не могла вымолвить ни слова.
– Слышишь ли ты? Снимай платья! – повторила начальница громче. – Или позвать для этого кастеляншу?
Жозефина никак не могла решиться исполнить это строгое приказание.
– Может быть, не здесь? – нерешительно спросила начальница, поглядывая на господина церковного смотрителя.
– Как, эта тварь осмеливается противиться? – воскликнул господин Шварц с еще большей злобой, нежели начальница. – Эта тварь думает, что на нее обратят внимание, что она уже взрослая, что у нее может быть стыд и своя воля!
Более не колеблясь, начальница схватила девочку за руку и потащила в соседнюю комнату, где сорвала с нее корсаж и юбчонку, прежде чем несчастная девочка смогла произнести хотя бы слово.
Вдруг что-то со звоном покатилось по полу.
– Вот оно! – почти в один голос воскликнули начальница и смотритель из соседней комнаты.
«О Боже милосердный, заступись за меня!» – произнесла мысленно девочка.
– Золотая монета! – с ужасом воскликнула начальница и подняла блестящий дукат. – О змея! О негодная тварь! Золотая монета! И молчит, воровка! О я, несчастная! В моем доме, обители благочестия, свершаются подобные дела.
Злая фурия закрыла лицо руками и сделала вид, будто вытирает слезы, одновременно обратив глаза к небу.
– Золотая монета! – повторила она почти беззвучно и, вернувшись к смотрителю, показала ему дукат. – Какой стыд! О, это ужасно!
– Утешьтесь, мой благочестивый друг! Я почти был уверен в этом. Мир исполнен греха! Подумать только, так молода и уже так опасно испорчена!
– О, я не переживу такого стыда! Ее величество, попечительница нашего заведения, конечно же обо всем узнает. А эта неблагодарная змея не сумела даже понять благородной цели, с какой был устроен этот базар.
– Я вполне поняла ее! – проговорила Жозефина, успевшая одеться и войти в комнату. – Мне подарили коралловую нитку, но я снова положила ее на место, чтобы еще раз продать.
– И присвоить себе деньги, – сказал господин Шварц.
– Но я с радостью отдала бедным погорельцам свои картинки, свои милые цветы.
– Змея! – воскликнула начальница, задыхаясь от гнева. – Негодная тварь! Ты осмеливаешься опять лгать? Ведь эта монета выпала из твоего корсажа!
– Мне подарили ее, – отвечала Жозефина твердым голосом.
– Это уже превосходит все границы! – возмущенно произнес господин церковный смотритель.
– Подарили! Ей! – захлебываясь от гнева, возопила начальница. – О Боже, помоги мне собственными руками задушить эту змею!
– Позвольте, мой благочестивый друг, – прервал ее господин Шварц с таким выражением, будто ему пришла в голову хорошая мысль. – Позвольте мне задать ей вопрос.
Начальница молча кивнула, не имея более сил выражать свой гнев, тогда господин смотритель вперил твердый взор в несчастное дитя.
– Ты утверждаешь, что золотую монету тебе подарили. Кто же этот человек?
– Господин с черной бородкой, – отвечала Жозефина. – Я поступила дурно, что сразу не сказала об этом, но я боялась, что у меня отнимут монету.
Правдивость девочки еще больше усугубила ее положение.
– Отнимут монету! – с новой силой вскричала уязвленная начальница. – Эта змея осмеливается меня подозревать!
– Кто же этот щедрый господин, подаривший тебе дукат? – продолжил допрос господин полицейский секретарь. – Как его зовут?
– Не знаю, – отвечала девочка.
– Ага, вот оно что! Она украла и, как все опытные воровки, для своего оправдания ссылается на какого-то незнакомца, которого никто никогда не видел… Ну, благочестивый друг, накажите ее. На этот раз мы не доведем ее проступок до суда, но если такое повторится, то ей не миновать исправительного дома.
– Вы можете думать, что хотите, сударь, но эту золотую монету мне все-таки подарили! – дрожа от обиды, воскликнула Жозефина с детским гневом.
Бессовестный смотритель так оскорбил ее своими словами, что она готова была броситься на него, лицо ее побледнело, губы крепко сжались.
– Вот увидите, – твердо сказала она, – незнакомец придет сюда, он обещал мне, и тогда вы сможете убедиться, что я невиновна.
– Ты надеешься этим дерзким обещанием отсрочить свое наказание и успокоить меня, – сказала начальница, – но ты будешь подвергаться наказанию до тех пор, пока твой незнакомец не явится сюда и не подтвердит твою ложь.
– Вот и отлично! – удовлетворенно воскликнул церковный смотритель. – Она сама вынесла себе приговор, и наказание ее продлится неопределенно долго!
После этого господин полицейский секретарь учтиво раскланялся с благочестивой начальницей. Та поблагодарила его за совет и помощь; когда же господин Шварц удалился, она повернулась к Жозефине, с яростью схватила ее за плечи костлявыми руками и принялась трясти, желая выместить всю свою ярость на хрупком юном теле.
Но Жозефина внезапно выпрямилась и, бледная как смерть, приняла оборонительную позу.
– Не трогайте меня, – воскликнула она, – я невиновна!
– Как! Ты осмеливаешься поднять на меня руку? Ты угрожаешь мне?
– Не бейте меня, на этот раз я вам не дамся! Если бы я чувствовала за собой вину, я покорилась бы и приняла наказание безропотно, хотя бы и более суровое; но я невиновна, и вы не должны меня наказывать!
– Вот когда проявилось все твое коварство, лицемерная воровка! Я заменяю тебе мать, а ты осмеливаешься…
– Заменяете мне мать?! – с горечью воскликнула девочка. – Боже мой, да разве вы когда-нибудь обходились со мной, как со своей дочерью, разве хоть раз назвали меня ласковым именем?
– Никогда и ни разу, потому что ты этого не стоила, змея! Прочь с моих глаз! Ступай тотчас же на чердак, там ты подвергнешься наказанию. С тебя снимут это хорошее платье и наденут дурное, чтобы каждый знал, что ты преступница; ты будешь ходить босая и носить воду благочестивым помощницам и учителям и вообще будешь исполнять все, что они тебе прикажут.
– Я это исполню, – дрожащим голосом проговорила бедная Жозефина, но затем, рыдая, бросилась к ногам начальницы. – О, сжальтесь надо мной! Клянусь всеми святыми, я невиновна! Не посылайте меня на чердак, там так страшно!
Начальница, наслаждаясь горем бедной девочки, назидательно сказала:
– Именно потому, что наказание это кажется тебе таким ужасным, ты и претерпишь его. Я сумею тебя смирить, дерзкую злую тварь. Прочь с моих глаз! На чердак!
Начальница позвонила. Вошел сторож.
– Эта безбожница отправится сейчас на чердак и пробудет там неопределенно долго, – сказала она, указывая на Жозефину. – На сухом хлебе и воде она научится каяться и молиться.
– Каяться и молиться необходимо, – благоговейно подтвердил сторож.
– Она будет носить самые старые и худые платья, которые отбирает кастелянша, и будет босиком исполнять все службы.
– Все, что прикажет благородная начальница, будет исполнено в точности.
– Не давать ей ни свечей, ни книг, ни пера, змееныш этот должен только каяться, молиться и тем исправляться.
– Молитва и покаяние – лучший способ спасти душу, – поддакнул сторож.
Не удостоив больше Жозефину ни единым словом, начальница надменным жестом указала ей на дверь. Сторож хотел схватить девочку, но Жозефина отпрянула.
– Не трогайте меня, я сама пойду.
Затем она повернулась к начальнице и голосом, идущим из глубины ее сердца, произнесла:
– Да простит вас Бог и да защитит он меня.
С этими словами она вышла из комнаты в сопровождении удивленного сторожа.
В узких извилистых коридорах воспитательного дома было темно. Жозефина знала, какому наказанию она подвергнута. Однажды она уже провела трое суток в уединенной комнате на чердаке из-за одной девочки, ложно обвинившей ее. Но на этот раз наказание было неизмеримо длительнее.
С наступлением ночи стало холодно. Девочка вошла к кастелянше и обменяла свою одежду на изодранные лохмотья. В таком виде она поднялась по крутой лестнице в сопровождении кастелянши, которая светила ей и несла с собой кружку воды.
Вот и чердак – темный, страшный. Там стояла старая сломанная мебель, висела ненужная одежда, хранилась непригодная посуда.
Там водились голодные злые крысы.
Пройдя по темному длинному переходу, они достигли наконец комнаты.
Кастелянша отворила дверь, и Жозефина с трепетом вступила в темную, холодную, пустую каморку. У задней стены находилось ложе, устроенное из гнилой соломы; потолок над постелью круто спускался, так что лежащий здесь, забывшись, мог сильно стукнуться головой.
Кастелянша поставила кружку с водой, положила рядом кусок черствого хлеба и вышла, заперев дверь на ключ.
По телу Жозефины пробежала дрожь. Да и какая девочка в тринадцать лет не остолбенеет от страха, оказавшись запертой в комнатушке на огромном пустом чердаке, наедине с мышами и крысами.
Жозефина не смела приблизиться к соломенному ложу и закутаться в ветхое шерстяное одеяло. Сквозняк шелестел каким-то сухим мусором, качались и поскрипывали чердачные ставни, отовсюду чудились неведомые и потому страшные шорохи. Крысы и мыши, почуяв хлеб, затеяли беготню у самых ног девочки. Писк их был до того отвратителен, что ребенок, плача от страха, прижался в угол и не смел шевельнуться…
Рано утром пришла кастелянша и выпустила ее, чтобы она могла исполнять свою работу.
Нежными детскими ручками, босая, Жозефина должна была носить из колодца воду и исполнять все, что ей приказывали. Прочие девочки смеялись над ней и показывали на нее пальцами.