– Да, – заверил помощник палача, – это так.
– Скажите, а платья ваших товарищей и ваше одинаковы?
– Конечно, все костюмы совершенно одинаковы, и потому мне кажется, что ваше дело можно уладить.
– Если так, то я сейчас же дам вам сорок франков.
– А я дам вам свой костюм, а на вечер займу такой же у Германа, так как иначе меня не пустят в тюрьму. Ну, а ночью, при постройке эшафота, там уже будет все равно, красная или белая на мне рубаха – ночью все кошки серы.
– Хорошо, – сказал барон, – но вы должны молчать об этом, потому что мне будет очень неприятно, если на празднике узнают, что я надел ваше настоящее платье.
– Не беспокойтесь, никто ничего не узнает, – ответил помощник палача и быстро зашагал через двор.
Барон с радостным нетерпением провожал его взглядом; все шло как нельзя лучше, теперь он сможет быть к полудню в Ла-Рокет, как и обещал.
Помощник палача скоро вернулся с пакетом в руках; он развернул его перед Шлеве, чтобы показать, за что тот платит деньги.
Там была темно-красная рубаха с вышитым на груди серебряным топором, черные бархатные панталоны и соединенные с ними блестящие сапоги.
– Возьмите сорок франков, – сказал барон, протягивая две монеты. – Мы в расчете?
– А вы вернете мне мои вещи?
– Конечно! Но может случиться, что мне разорвут рубаху или обольют вином панталоны.
– Ага, если так, то с вас восемьдесят франков, – воскликнул помощник палача, – чтобы я в случае чего мог заказать себе новое платье. Я не знал, что вы собираетесь в кабак.
Барону ничего не оставалось, как достать еще две монеты.
– Вот вам восемьдесят франков – видите, четыре двадцати франковые монеты. Теперь вы удовлетворены?
– Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков – не так уж много!
Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.
– Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?
– Около одиннадцати.
– А когда начнете строить эшафот?
– Около десяти.
– Когда же гильотина скажет свое слово?
– Завтра в семь часов утра дело будет сделано.
– Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?
– Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.
– Его товарищ бежал, как я слышал?
– Да, к сожалению, – сказал помощник палача, – а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.
– Видели вы когда-нибудь Фукса?
– Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.
– Поосторожней с ним!
– Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?
– С такими людьми шутки плохи.
– Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.
– Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.
– Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.
– С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!
– Желаю вам повеселиться на маскараде!
– А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.
Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.
Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.
Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.
Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо – барон входил в роль.
Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.
Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.
Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.
Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:
– Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.
Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.
Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.
Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее. Барона он не мог узнать, потому что накануне впускал и выпускал его в темноте и не разглядел лица; кроме того барон, как мы уже знаем, до неузнаваемости изменил свою внешность.
– Я хотел бы видеть господина обер-инспектора, – произнес Шлеве голосом, в котором звучало неподдельное горе.
– Это невозможно!
– О, умоляю вас: попросите его принять меня и выслушать только несколько слов; я брат заключенного в Ла-Рокет.
Словосочетанием «заключенный в Ла-Рокет» обозначался приговоренный к смерти, и сторож понял его.
– Вы брат Фукса? В таком случае войдите.
– Да, самый несчастный из всех братьев на свете!
– Покажите свои бумаги, – сказал сторож и, заперев за вошедшим тяжелую дверь, внимательно посмотрел на него.
Часовые мерно шагали взад-вперед неподалеку от того места, где барон Шлеве вед свой разговор с привратником.
– Бумаги?… Добрый господин, я не взял их с собой, скажите это господину обер-инспектору.
– Не пустит, – отрезал сторож и, поколебавшись, добавил: – Но все же пойдемте со мной.
– Я вижу, вы сжалились надо мной, да вознаградит вас за это Матерь Божья, – бормотал Шлеве, следуя за сторожем по тюремному двору, окруженному со всех сторон стенами из красного кирпича. Больше всего он боялся, что кто-нибудь из тюремщиков заметит, что он прячет под плащом какую-то ношу.
Наконец они достигли двери, ведущей внутрь тюрьмы. Сторож отпер ее. Часовой окинул барона пристальным взглядом, тот быстро проскользнул в коридор.
– Замолвите за меня словечко, – жалобно попросил он сторожа. – Мне так тяжело, так жаль брата!
– Нашли, кого жалеть! – бросил на ходу сторож.
– Что поделаешь, я не могу отвечать за его поступки, хотя сам в своей жизни мухи не обидел…
– Постойте здесь, – сказал сторож и направился в кабинет начальника тюрьмы.
Шлеве чувствовал неуверенность, даже робость, но усилием воли взял себя в руки. Фукса необходимо освободить любой ценой, потому что через три дня после этого особняк на улице Риволи должна посетить смерть.
Господин д'Эпервье вышел в коридор. Он уставился на закутанного в широкий плащ барона и с трудом узнал его.
– Подойдите ближе! – приказал он.
Привратник удалился, и Шлеве поспешно вошел в кабинет начальника тюрьмы.
– Слава Богу, – проворчал он, когда д'Эпервье запер за ним дверь. – Ну, теперь все в порядке!
– Так это в самом деле вы, господин барон?
– Комедия с переодеваниями, мой милый господин д'Эпервье. Вот ключ, благодарю вас. Теперь позвольте мне проститься с заключенным.
Начальник тюрьмы торопливо привязал к ключу прежний номер и с облегчением сказал:
– Я сегодня всю ночь не спал.
– Охотно верю вам, милейший! И со мной было бы то же самое, если бы мне предстояло такое зрелище, каким вы будете наслаждаться сегодня вечером.
– Боюсь, что вся эта история выйдет мне боком. Своими кровавыми злодеяниями Фукс привлек внимание всего двора, и сам император выразил удовлетворение по поводу поимки этого опасного преступника.
– Все это бабьи сказки, милый д'Эпервье! У императора достаточно забот и помимо Фукса! Повторяю вам, что к предстоящему происшествию вы будете совершенно непричастны.
– И все-таки это может стоить мне головы.
– Видеть Леону и затем умереть – не вы ли об этом мечтали, достойнейший господин начальник? – с дьявольской улыбкой спросил Шлеве. – Не вы ли говорили, что нет наслаждения выше этого?
– Пойдемте, господин барон.
– Известно ли Фуксу содержание приговора?
– Нет, он узнает его только сегодня вечером, в одиннадцать часов.
– Когда наше свидание закончится, из камеры меня выпустите вы?
– Это моя обязанность.
– Но при самом свидании не будете присутствовать?
– Это не входит в мои обязанности.
– Отлично! Вы как начальник тюрьмы не будете нести никакой ответственности.
– Вы полны сострадания, господин барон!
– И самоотверженности, добавьте. Да-да, мой милый господин д'Эпервье, и все это – во имя человеколюбия.
Начальник тюрьмы принужденно усмехнулся; он отлично понимал, что, спасая Фукса, Шлеве преследует какие-то свои, далеко идущие цели.
Оба они вышли в коридор, где, переговариваясь, стояло несколько тюремщиков.
Те вытянулись и отдали честь, когда господин обер-инспектор вместе с посетителем прошел мимо.
– Гирль, – позвал д'Эпервье одного из них, – отворите камеру заключенного Фукса. Брат пришел проститься с ним.
Все трое двинулись по коридору. Сторож остановился у одной из дверей, отпер замок и отворил ее.
– Можете войти, – сказал обер-инспектор, обращаясь к Шлеве. – Вам дается для свидания десять минут.
– О Боже, – со вздохом проговорил Шлеве, притворяясь сильно взволнованным, – я не переживу завтрашнего дня.