Сандок указал Эбергарду на дверцу, ведущую в трюм.
– Это место для бедных негров, – сказал он. – Их набивают сюда как сельдей в бочонок.
Эбергард отворил дверцу, и они спустились в трюм. Здесь не было ни одного окна – волны бились о верхние балки, полусгнивший тростник покрывал пол, не было ни одной скамейки, словом, ничто, кроме зловония, не свидетельствовало, что тут неделями находятся десятки, если не сотни людей.
Эбергард приказал уже подниматься наверх, как Сандок вдруг быстро прошел в кормовую трюма к дверце, не заметной для всякого другого. После сильного толчка дверца отворилась, за нею был уступ; во тьме казалось, что за ним ничего нет.
– Хозяин! Факел сюда! – закричал Сандок.
Подошел матрос с факелом. Сандок наклонился и издал крик, каким обычно черные выражают свое удивление. На полу стоял тяжелый мешок.
– Золото, хозяин! – торжественно проговорил Сандок!
– Это был мешок из сокровищницы Монте-Веро.
– Теперь нет сомнений, – сказал Эбергард, – что разбойники на этом корабле! Просто они отлично спрятались.
В эту минуту наверху послышались крики и шум. Эбергард прислушался. Матросы подбежали к выходу, чтобы сбросить лестницу и стрелять в каждого, кто приблизится к люку.
– Вот они, мошенники! – послышался голос Мартина.
Эбергард в сопровождении матросов поспешно поднялся наверх. Оглядевшись, он тотчас понял, в чем дело.
Мартин, стоя у борта, смотрел на воду, слабо освещенную факелом. Шагах в пятидесяти от корабля на волнах качалась большая лодка, которую Эбергард считал разбитой при падении мачты. В лодке стоял Фукс, Рыжий Эде и дочь Гирша, на корме у руля сидел Марцеллино. Мартин приказал спустить лодку со своего корабля, чтобы догнать разбойников. Он хотел спасти и их, и сокровища. Но князь Монте-Веро остановил его.
– Они идут на смерть, Мартин, предоставь их воле Божьей, – сказал он, глядя на качающуюся среди волн шлюпку.
– Когда мы уплывем, господин Эбергард, они возвратятся на шхуну и спокойно отправятся дальше вместе с награбленной добычей. Позвольте хотя бы пустить пулю в этого проклятого черного дьявола. – И Мартин, схватив из рук матроса ружье, спустил курок, прежде чем Эбергард мог помешать ему.
За выстрелом последовали дикий крик, проклятия и призывы на помощь. Шлюпка покачнулась так сильно, что непременно опрокинулась бы, не будь на дне мешков с золотом.
Пуля попала Мерцеллино прямо в грудь, он резко вскочил и в судорогах повалился за борт. Плеск воды говорил о том, что черный дьявол борется со смертью под покрытой мраком водой.
Через несколько минут мир освободился от него.
Капитан невольничьего корабля, казалось, не обращал внимания на происходившее на палубе. А Фукс и его приятели, схватив весла, погоняемые смертельным страхом, старались изо всех сил уйти подальше от «Германии».
Но их бот сделался игрушкой волн, и хотя усилиями двух преступников удалось увеличить на какое-то время расстояние между ним и кораблями, но было безумием надеяться спастись на такой скорлупе среди разъяренной стихии. А потому князь Монте-Веро смотрел на них, как на людей, обреченных на неминуемую гибель, с мыслью о прощении, сознавая, что они принимают наказание от руки самого Бога.
Когда шлюпка исчезла из виду, Эбергард возвратился со своей свитой на «Германию» и приказал капитану невольничьего корабля плыть к Африке. Капитан скрежетал зубами, но уже ничего не говорил о возмещении убытков.
Эбергард подождал до утра и, убедившись, что воссоединение шхуны и шлюпки невозможно, на рассвете приказал рулевому держать путь в Европу.
Князю еще многое оставалось совершить в его немецком отечестве. Он думал о своем бедном потерянном ребенке, и горячая слеза скатилась по щеке. Он отдал бы все миллионы Монте-Веро и свои бразильские копи, с радостью променял бы свое могущество на бедность, если бы мог таким путем исполнить самое заветное, вымаливаемое у Бога желание – найти свою дочь.
Князь Монте-Веро, конечно, знал, с какими несчастьями сопряжена бедность и какие последствия влечет за собой беспомощная нищета, но он не подозревал и сотой доли того, что вынесла Маргарита.
Какую же безграничную скорбь должен был он испытать, когда исполнилось бы самое горячее его желание, когда он наконец увидел бы свое дитя…
XXXII. Цирковые наездницы
Это было в тот вечер, когда Маргарита и Вальтер находились в погребке преступников. Альбино рассказал, что видел утром нищую графиню; она торопливо кралась вдоль стен, что-то пряча под платком.
Графине удалось продать украденное дитя наезднику Лопину. Лопин хотел усыновить ребенка, и торг состоялся. Маленькое существо, выдаваемое публике за родного ребенка, должно было, пока оно еще не могло само двигаться, придать особый интерес и оригинальность представлениям в клетке со львами, которых Лопин перекупил у Леоны. Мы увидим дальше, какое воздействие умел оказывать этот человек на чувства зрителей.
Цирк располагался в одной из боковых улиц, выходящих на Фридрихштрассе, неподалеку от которой находился погребок преступников. Читателю уже знаком этот цирк – именно там Эбергард посетил Леону.
В помещениях, отделенных от арены занавесом, через который проходили актеры, царило смятение.
Комнаты наездниц отделял от мужской гардеробной широкий коридор, в который можно было попасть с наружной лестницы между столбами.
В дамской гардеробной три примадонны цирка Лопина спорили между собой. Борьба за первенство велась посредством связей.
Кокетливая Лиди, миловидная немочка с небесно-голубыми глазами и неизменной пленительной улыбкой на лице, выглядела в своем прозрачном трико, слегка прикрытом воздушной юбочкой, и с крылышками за плечами, такой же светлой и сияющей, как ее имя на афише: Дитя солнца.
Рядом с нею, помахивая изящным хлыстом, стояла черноглазая француженка Белла из парижского цирка Наполеона. Ее величественная фигура в черном, с длинным шлейфом, платье составляла контраст с грациозной Лиди. Волевое лицо, красоту которого еще более оттеняли роскошные, гладко зачесанные волосы, говорило о южном происхождении француженки и ее неукротимом характере.
Третьей была англичанка мисс Янс. Она с гневом бросила на пол душистую корзинку, из которой во время представления бросала офицерам цветы, и с яростью топнула хорошенькой ножкой.
– Этот Фельтон! – воскликнула она сердито. – противный! Я не прощу ему этого!
– Что случилось, мисс Янс? – насмешливо спросила на ломаном немецком француженка. Она уже с утра знала о том, что старый лорд Фельтон приехал из Лондона, чтобы ограничить несколько необузданную расточительность секретаря английского посольства и положить конец его легкомысленным связям; она также знала, каким оригинальным образом старый лорд заплатил долги своего сына.
– Что случилось, мисс Янс, почему вы так сердитесь?
– Черт возьми, – не унималась наездница, в гиеве рванув свое украшенное цветами платье, – этот Фельтон ни на что не годен.
– О, это уже старая история, милая Янс, – сказала небрежно Лиди, глядя в зеркало на игру своих бриллиантовых серег. – С секретарями никогда не следует связываться.
– О, я знаю, что вы вербуете лорда Уда!
– Вербовала, хотите вы сказать, милая Янс! – засмеялась Лиди с сознанием собственного превосходства, что еще более рассердило англичанку. – На последнем ужине у старого влюбленного дурака принц Вольдемар лежал у моих ног.
– Ложь, ложь, – закричала мисс Янс, подступая к Лиди, – совершеннейшая ложь! Принц Вольдемар не лежит ни у ваших ног, ни у моих, ни у ног француженки, он продолжает лежать у ног Леоны, этой отцветшей укротительницы.
– Ну, значит, это был принц Август, я перепутала их, – поправилась Лиди.
Между тем Белла, не слушая ее, закричала:
– Принц Вольдемар не любит никого, и Леону он давно забыл. Принц Вольдемар – святоша! Ха-ха-ха!
– Иначе говоря, он любит всех! – рассмеялась хорошенькая Лиди. – Это был принц Август. Я не спросила его имени, я часто путаю моих поклонников. Впрочем, это мне не вредит – я никогда не перепутаю того, кто подносит драгоценные украшения, с тем, кто бросает только букеты.
– А я предпочитаю старого благочестивого камергера и принцу, и богатому лорду, отец которого приезжает, чтобы наказать сына! – проговорила Белла.
– Черт возьми, не говорите мне о лорде Фельтоне! – закричала с угрозой белокурая англичанка, вынимая цветы из волос.
– Я говорю только правду, моя милая, – отвечала Белла, играя хлыстом. Этот жест придавал особую весомость ее словам – горячая наездница однажды уже обошлась с лицом соперницы так же, как с крупом своей лошади. – Вы же сами назвали благородного юного лорда противным.
– Я могу назвать его как угодно, но другие не смеют.
– В таком случае я вынуждена сказать вам кое-что, что вас рассердит, но я не боюсь вашего гнева! Меня не удивляет ваше поведение, мисс Янс, потому что, являясь несколько дней владелицей изумрудного убора в пятьдесят тысяч франков, вы уже считаете, что возвратить его, по требованию благородного лорда-отца, несколько унизительно и убыточно.
– О злая тварь! – Мисс Янс затопала ногами. – Змея! Кто сказал вам об изумрудном уборе?
– Вы надели его три раза, а теперь он исчез без следа.
– Я его продала, мне нужны были деньги для бедного милого Вилли.
– Как трогательно, какая щедрость! Пятьдесят тысяч франков? Вилли, бедному, полоумному кассиру господина Лопина! Знаете ли вы, мисс Янс, какую недостойную шутку сыграл ювелир Розенталь со старым лордом Фельтоном, чтобы отомстить ему за то, что он снова должен был взять ваш убор?
– Расскажите, Белла, расскажите! – закричала Лиди, между тем как англичанка, побледнев сквозь румяна, стала внимательно прислушиваться. – Очень интересная история.
– Посудите сами: он выставил ваш изумрудный убор, которым вы так восхищались, когда вы его надевали, на таком видном месте, что все, кто проходит, замечают: «Это убор Янс Фельтон»: