– Вы знаете это по опыту?
– Да, к несчастью! Я вас уже спрашивала, слыхали ли вы о мадемуазель Барбе? У ее дверей тоже стояли их светлости, и она, думая, что это будет продолжаться вечно, наслаждалась с одним, не обращая внимания на других. Теперь никто не знает прекрасной Барбы, но все знают старую Адамс, служащую в цирке из нужды, а между тем обе они одно и то же лицо. Я скажу его светлости, что вы рады его видеть и что он может тотчас войти.
– Но я еще в трико, милая Адамс.
– Не беда, фрейлейн Лиди, его светлости не пристало ждать в коридоре. Он может простудиться и умереть. К тому же трико – тоже одежда, да на вас еще и накидка.
Старуха неслышно исчезла и подошла к двери Беллы, которая старалась пококетливее надеть на голову шляпу; она не сняла длинной черной амазонки, а только приподняла немного юбку, с удовольствием разглядывая свои элегантные сапожки. Ее ножки действительно были восхитительны, и маленький сапожок из бронзовой кожи с золотой вышивкой выглядел очень изящно.
Белла с удивлением подняла глаза на вошедшую, хотя отлично знала, зачем та пришла.
– Мадемуазель Белла, – сказала старуха, стоя в дверях, – вас спрашивает старый господин.
– Старый господин? Кто такой?
– Он не хотел назвать своего имени. – Особенно важным он не выглядит.
– О, если это господин камергер, то его величия с меня достаточно. Впустите сюда на минутку старого господина, милая Адамс.
Старуха поспешила назад в коридор. Она почтительно отворила дверь и пропустила обоих господ вперед, позволив каждому идти по уже знакомой ему дороге.
Старый лорд отлично знал нужную ему дверь и с легкостью юноши влетел в уборную прелестной Лиди, которая встретила его полусердитым-полуласковым взглядом.
– Моя маленькая солнечная девочка, – с восхищением повторял старый влюбленный лорд свое обращение на всех известных ему языках, пожирая блестящими глазами едва прикрытые прекрасные формы девушки.
– Это не дело, лорд Уд. У меня могут быть неприятности. В уборных дам запрещено принимать, к тому же я не закончила еще свой туалет.
– Прекраснейшая из артисток еще в трико! – Старый посланник кинулся с жаром целовать руки Лиди. Она великодушно позволила ему это, хотя отлично видела, что старый господин старается еще и приподнять накидку, чтобы хотя бы мельком бросить взгляд на то, что она скрывала, на то, что возбуждало в нем желания, которые едва ли можно было предполагать в столь старом теле.
– Вы очень любезны, лорд, но я все-таки должна вас попросить посидеть в этом кресле, пока я не приведу в порядок свой туалет.
– Не могу ли я немножко помочь вам? – спросил старый дипломат.
– Вы немножко посидите спокойно и подождите меня, – очаровательно улыбнулась прелестная Лиди и без лишних церемоний усадила старого лорда в кресло, стоявшее возле стола.
– Вы безжалостны, Лиди, я хотел бы увезти вас на маленький ужин вдвоем.
– Вдвоем! А мы там не умрем со скуки? Ха-ха-ха. – Прекрасная наездница смеялась так заразительно, что старый лорд не мог рассердиться на ее грубоватую шутку и смеялся вместе с ней.
– Вы настоящая злая нимфа, но на вас невозможно сердиться. Следует все принимать как есть.
– Конечно! – Лиди, танцуя, снова подлетела к креслу, на котором сидел лорд Уд. – Сегодня здесь держали пари. Янс и Белла поспорили: англичанка обещала явиться завтра вечером в изумрудном уборе, который отец Фельтона возвратил придворному ювелиру. Лорд Уд, мой милый Уд доставил бы мне несказанное удовольствие, если бы вместо Янс в этом уборе явилась я.
– Несказанное удовольствие? Убор, дитя, не стоит своей цены, камни в нем по большей части мелкие.
– Пятьдесят тысяч франков – сущая безделица. Разве я не стою их?
– В тысячу раз больше, моя возлюбленная Лиди! – отвечал лорд. Кокетка гладила его лицо, вопросительно заглядывая ему в глаза. – Вы увидите это!
– О драгоценный мой человек! – радовалась уверенная в победе Лиди.
В то время как в этой уборной десятки тысяч бросались за минутное возбуждение чувственности, по темным улицам бродили едва прикрытые лохмотьями дети и женщины в поисках растопок; больные с ввалившимися щеками мужчины рылись в мусоре, чтобы получить несколько грошей за найденные там тряпки и бумаги.
Камергер Шлеве застал черноглазую Беллу в тальме и шляпе и был принят весьма любезно. Легкий выговор за сказанное накануне ожидал его впереди. Когда эта пара хотела выбраться из уборной, чтобы сесть в ожидавший их на боковой улице экипаж, внезапно раздался душераздирающий крик.
– Верните мне мое дитя! Оно здесь, в цирке!.. Нищая графиня продала его наезднику.
– Но ведь я уже сказала вам, что здесь нет никакого ребенка, – сердито отвечала Адамс.
– Вы лжете!.. Я хочу взять моего ребенка!.. – снова раздался отчаянный крик Маргариты.
Шлеве замер; ему показалось, что голос ему знаком.
– Пойдемте, пойдемте, барон, – торопила его Белла.
– Я должна запирать, успокойтесь же, здесь нет никакого ребенка.
– Это она, – прошептал узнавший наконец Маргариту Шлеве и остановился, не зная, на что решиться.
Несчастная мать не обращала на него внимания, и со страхом и тоской простерла руки к Белле.
– Помогите мне, сжальтесь, – закричала она, падая перед Беллой на колени.
Вальтер подошел, чтобы поднять Маргариту. Ему не нравилось, что несчастная вымаливала то, чего, по его мнению, должна была требовать. Он хотел обратиться к покровительству законов, не зная, что Маргарите следовало избегать всякого столкновения с ними.
– Кого ищет эта несчастная? – спросила Белла.
Гардеробщица сделала ей знак удалиться, как бы желая сказать тем самым, что здесь она и одна справится или что эта девушка безумна.
– У вас ведь есть защитник, – Белла указала на Вальтера. – Пойдемте, барон.
– О Боже! – Несчастная в отчаянии закрыла лицо руками. – Неужели никто мне не поможет!
Шлеве узнал дочь Эбергарда. Он охотно прибрал бы ее к рукам, но Белла тащила его вперед, да и здесь нельзя было силой завладеть Маргаритой. Однако Шлеве надеялся снова напасть на ее след, он был уверен, что она не раз еще придет в цирк.
Вальтер неприязненно посмотрел на старую Адамс.
– Ты ничего тут не узнаешь, – обратился он к Маргарите. – Нищая графиня или солгала, или дитя запрятано так, что отыскать его самой невозможно. В обоих случаях надо обратиться в полицию.
– Лучше идите домой, милое дитя. Дождитесь утра и тогда уже действуйте! – сказала гардеробщица, вспомнив почему-то прочтенную вечером в газетах историю. – Успокойтесь, все откроется, и вы получите ваше дитя!
– Мое дитя! – прошептала прекрасная Маргарита. – Бог и люди покинули меня. – Она пошатнулась, все поплыло у нее перед глазами.
– Жалко ее! – сказала старая Адамс. – Право, мне жалко ее! Ведь ей едва ли исполнилось восемнадцать лет. И она такая хорошенькая! Могла бы еще составить себе счастье.
Вальтер пытался успокоить и приободрить Маргариту. Он отер ее слезы, которые текли по бледным щекам, и крепче закутал в старый платок.
– Успокойся, Маргарита! – тихо уговаривал он. – Я никогда не оставлю тебя. Мы вместе добьемся своего. Ты ведь всегда была такой мужественной и так сильно надеялась на Бога. Во мне ты имеешь верного друга и обижаешь меня, когда говоришь, что все оставили тебя.
– Вальтер, – прошептала Маргарита, отирая слезы, – я очень благодарна тебе, но дай мне выплакаться.
Вальтер замолчал, и тут ему показалось, что он слышит над головой молодой женщины чей-то голос: «Согрешила – теперь страдай». Он схватил несчастную за руку и осторожно вывел из цирка.
XXXIII. Лев на свободе
На следующий день на улицах города царило оживление. Народ толпился возле вывешенных на углах афиш, где крупными буквами было напечатано объявление о необыкновенном спектакле в цирке, во время которого господин Лопин даст невиданное до сих пор представление со львами. Смелый укротитель обещал публике войти в клетку со своим ребенком и подтвердить старое предание о том, что львица не только не причиняет вреда беспомощному младенцу, а даже покровительствует ему.
– Этот Лопин посмелее мисс Брэндон, – заметил какой-то господин в толпе.
– Пока в один прекрасный день не останется навсегда в клетке, – добавил другой. – О Брэндон ничего не слышно; бьюсь об заклад, она накормила собой львов.
– Это стало бы известным; верно, она удалилась на покой, ведь занятие ее было прибыльным. Кажется, уже больше нет билетов?
– Я и даром не стану смотреть на это, – воскликнула немолодая работница. – Полиция должна запретить такое! Проклятый француз хочет взять собственное дитя в клетку – это просто стыд. Да он просто выродок. Господь не должен давать детей таким людям.
– Совершенно справедливо, – поддержал работницу мужчина, шедший рядом с дамой.
– А у вас много детей?
– Десять, но я не дала бы ни одного этому мерзавцу, если бы он выложил передо мной и сто талеров! А сто талеров – хорошие деньги для бедного человека, и я никогда не держала их в своих руках!
Одни смеялись над расходившейся женщиной, другие соглашались с ней, но большинство, не обращая на нее внимания, спешили брать билеты.
Вечером народ со всех сторон валил к цирку. Лопин был доволен – сбор обещал быть полным, чего и добивался предприимчивый француз.
Однако полиция посетила владельца цирка, обеспокоенная, не будет ли представление слишком бесчеловечным. Но ловкий француз объяснил, рассыпаясь в любезностях, что представление опасно только с виду, а на самом деле ни он, ни его ребенок не подвергаются ни малейшему риску.
Цирк наполнялся. В нижних рядах обитые шелком кресла занимали офицеры и богатые кутилы. В дипломатической ложе молодой лорд Фельтон, отец которого, к счастью, уехал, с почтительным поклоном уступил место у барьера лорду Уду. Мысленно он проклинал старого дипломата, так как только что узнал от придворного ювелира Розенталя, что лорд опередил его, купив изумрудный убор. На часть денег, оставленных Фельтону отцом с определенными указаниями, он тотчас же купил убор почти такой же ценности, так что, благодаря пари двух наездниц, Розенталь имел немалую прибыль. Но очаровательная Янс все-таки проиграла, и это сердило молодого лорда.