Мы знаем о гнусных намерениях Леоны, которая рассчитывала одним ударом уничтожить графа Монте-Веро и завладеть его несметными богатствами или, в случае неудачи, удалить его с помощью барона от двора.
Аббатиса Гейлигштейнского монастыря располагала для этого достаточными средствами. Королева была так очарована ею, что прекрасная монахиня большую часть времени проводила в столице, а не в своем отдаленном монастыре.
Отъезд Эбергарда не остался для нее тайной, так же как и то обстоятельство, что его увез один из его управляющих. Леона, ожидавшая этого отъезда с большим нетерпением, сделала необходимые приготовления, посоветовав адвокату Ренару запастись кинжалом.
Теперь, находясь между надеждою и сомнением и с часу на час ожидая известия о смерти Эбергарда, красавица монахиня решила заняться своей дочерью, которая становилась красивой девушкой. Она не испытывала к ней ни искры любви, а хотела лишь завладеть ею для того, чтобы иметь в своих руках орудие против Эбергарда и исключить возможность того, чтобы по смерти мужа его несметные богатства перешли в руки законной дочери. Шлеве взялся помочь в этом аббатисе и известил ее о том, что видел Маргариту возле цирка.
С этих пор они оба делали все, чтобы снова напасть на ее след. Им удалось это только спустя несколько месяцев, когда Леона уже стала отчаиваться, не получая известие о Монте-Веро.
Аббатиса Гейлигштейнского монастыря уже несколько недель жила безвыездно в замке и постоянно виделась со Шлеве. Королева очень полюбила благочестивую и знатную даму, влияние которой таким путем распространилось не только на короля, но и на все придворные учреждения.
Однажды, когда прекрасная монахиня находилась в комнате королевы, камергер доложил ей о каком-то незнакомом монахе, благочестивом отце Краемусе, который желает переговорить с аббатисой Гейлигштейнского монастыря о делах, не терпящих отлагательств.
Леона не знала никакого монаха Краемуса, но, подумав, что под этим именем может скрываться ожидаемый ею посланец, попросила у королевы позволения удалиться и поспешила в приемную. Ожидавший ее появления камергер при ее входе оставил приемную.
Прекрасная монахиня, отбросив капюшон, увидела перед собой огромного роста худощавого монаха, плотно закутанного в рясу. На талии его была веревка, а голову и лицо почти скрывал капюшон.
Монах молитвенно сложил руки и поклонился монахине.
– Да пребудет с тобою Святая Дева теперь и во веки веков, благочестивая сестра, – проговорил монах тихо.
Леона напрасно старалась припомнить лицо незнакомца.
– Да благословит она и тебя, благочестивый брат, – ответила она. – Что привело тебя ко мне, как мне сказали, ты пришел издалека?
– Я брат Краемус из монастыря Парижской Богоматери, – тихо проговорил монах, приблизившись к Леоне; он был выше ее на голову. – У меня к тебе тайное поручение. Я искал тебя в Гейлигштейнском монастыре, но мне сказали, что ты находишься здесь.
– Какое поручение ты имеешь, ко мне, благочестивый брат?
Монах окинул комнату взглядом больших черных глаз.
– Мне сказали, что известие это очень важное и сообщить его я должен в строжайшей тайне. Поэтому я сделаю это, прекрасная монахиня, только в таком месте, где нас никто не может услышать. Здесь, похоже, и стены имеют уши.
Леона имела все основания никому не доверять.
– Прошу тебя, благочестивая сестра, – продолжал монах, – назначить место, где мы могли бы встретиться с тобою сегодня вечером.
– Это невозможно, пока ты не назовешь мне имя того, кто тебя прислал.
– Твое требование столь же справедливо, сколь и рассудительно, благочестивая сестра. – Монах наклонился к Леоне, не преминув воспользоваться случаем разглядеть поближе белую шею аббатисы и представить остальные ее прелести. – Адвокат Ренар, – проговорил он медленно.
Глаза Леоны засверкали. Сердце радостно забилось.
– Хорошо, благочестивый брат, – проговорила она. – Ты вполне прав; здесь не место для подобных объяснений.
Леона подумала минуту.
– Сегодня вечером, между десятью и одиннадцатью, в Вильдпарке, у Львиного мостика.
– Я, конечно, полагаюсь на твои выбор, но вполне ли безопасно это место?
– Никто не заходит туда в столь поздний час. Хижина сторожа довольно далеко, так что мы можем не опасаться, что нас подслушают.
– Я буду аккуратен, прекрасная сестра.
Леона поцеловала монаха в плечо и поспешила в комнаты королевы.
День выдался жарким, и только к ночи стало прохладнее.
В многолюдных городах свежий ветерок в жаркий летний день приносит истинное наслаждение, поэтому каждое зеленое деревце там окружено вниманием и заботой.
Вильдпарк был истинной усладой для горожан. Толпами они устремлялись туда в летние вечера. Но в десятом часу дорожки парка начинали пустеть и только на аллеях, прилегавших к королевским воротам, еще встречались люди. Это были влюбленные пары, гимназисты, сочиняющие стихи, мужчины без занятий, влюбчивые старички. Одни любовались лунным светом, другие мечтали о будущей славе, третьи строили самые разные планы, а последние сладострастным взором провожали запоздалую девушку.
На церковной башне пробило десять. Последние кареты с шумом подъезжали к королевским воротам, украшенным огромными статуями, которые при слабом свете луны казались особенно величественными. Парк опустел; только часовые мерно вышагивали у королевских ворот.
Тишина воцарилась вокруг. В глубине парка стало темно как в могиле; не было слышно ни единого звука. Даже шепот листвы не нарушал тишины.
Какая-то фигура проскользнула через широкую среднюю арку ворот. Хотя человек шел пригнувшись, видно было, что он огромного роста. Читатель, без сомнения, уже догадался, что это был монах Краемус. Он прошел в средние ворота, через которые обычно проезжали только дворцовые экипажи, чтобы не встречаться с устремившейся в город толпой; у благочестивых братьев с некоторых пор не отмечалось особой любви к свету и шуму.
Краемус, казалось, отлично знал Вильдпарк и Львиный мостик, так как, выйдя из ворот, уверенно направился к месту свидания. Казалось, темнота – его стихия. Даже платье таких людей говорит об этом.
Дойдя до перекрестка, монах остановился – ему послышались голоса. Один из них показался знакомым. В столь поздний час, в чужом городе услышать знакомый голос – уж не почудилось ли? Монах остановился в тени старого дуба, чтобы удостовериться, не обманулся ли он.
– Ну и радость! Ну и радость! – произнес хриплый голос. – Неужто это ты, мое прекрасное дитя? Я уже давно слышу, что молодая графиня Понинская живет здесь в столице в роскоши и богатстве. До старой нищей графини ей нет дела, хотя та и приходится ей любящей матерью. Нет ли у тебя талера с собою, милое дитя?
– Что за нелепость? – произнес знакомый монаху голос. – Чего вы хотите от меня? Я вас не знаю.
– Не играй комедию с глазу на глаз, дитя! Темный наряд не изменил тебя – ты осталась такою же, какой я видела тебя в последний раз, шесть лет назад. Дай талер своей бедной матери, чтобы она могла купить себе что-нибудь из теплой одежды. У бедных людей столько мучений, что лучше б их просто убивали. Нередко по вечерам я пью одну воду, чтобы утолить жажду и голод.
В эту минуту луна осветила странную пару, и монах Краемус разглядел аббатису и склонившуюся перед ней старую нищую.
– Вы принимаете меня за другую, бедная женщина! Я монахиня, и мои родители живут в бедном местечке в Вестфалии. Вот вам деньги… Вы очень бедны, кажется…
– Нищая графиня, милое дитя, благодарит тебя… Ты хочешь меня обмануть? Это не беда… А где же сын старого Иоганна, тот прекрасный офицер, который женился на тебе? Ты ничего о нем не знаешь? Да, мужчины… С ними просто мученье! А впрочем, и женщины не лучше. Как подумаешь о прошлом, так и не найдешь ничего хорошего.
– Оставьте мою руку, я тороплюсь, – прошептала Леона, боязливо оглядываясь.
– Если бы я не послушалась в свое время, когда еще был жив твой дед, проклятых нашептываний императора, уверявшего меня в своей вечной любви, то тебя не было бы теперь на свете, а я не сделалась бы нищей графиней. Как тут не верить в Провидение! Ты хочешь быть благочестивой! Ничего этого нет!.. Но где же ты живешь, милое дитя? Я бы с удовольствием иногда заглянула к тебе, когда мне нечего будет есть.
Леона освободила руку от цепкой хватки своей преступной матери; она понимала, что это родство, о котором Эбергарду уже было известно, навеки погубит ее, если о нем узнают при дворе. Она оставила старухе свой кошелек, и пока та с жадностью прятала его, Леона быстро проскользнула между деревьями.
Нищая графиня довольно рассмеялась. У нее снова было достаточно средств, чтобы забыть в вине мучившие ее воспоминания о прошлой жизни. Она смеялась диким, хриплым смехом. Можно ли было поверить, что эта бездомная в лохмотьях старуха была той прелестной женщиной, которая, весело и заразительно смеясь, позволила императору увлечь себя в благоуханную беседку у фонтана, где пробил час ее гибели.
История этой женщины так странна и печальна, что многие считают ее вымыслом; а между тем эта графиня – не игра фантазии; она жива еще и сейчас, когда я пишу эти строки, и влачит свою старость, погрязнув в пьянстве!
Монах торопился обогнать красавицу монахиню, чтобы прежде нее прийти к месту встречи и скрыть свое присутствие при таинственном разговоре.
Уже было около одиннадцати, когда он достиг Львиного мостика. Едва он успел оглядеться, спустив капюшон, чтобы остыть от скорой ходьбы, как между деревьями показалась темная фигура монахини. Быстрым шагом она подошла к мосту и осмотрела освещенное луной пространство.
Монах Краемус пошел ей навстречу.
– Ах, это ты, благочестивый брат, – сказала она мягким голосом. – Ты долго меня ждал?
– Да, довольно долго; но не беспокойся, у меня нет других дел, кроме поручения к тебе.
– Ради него, однако, ты и приехал из Парижа? Это доказывает важность поручения. Я горю нетерпением узнать о нем. Говори!