Учредительный указ о создании Верховного тайного совета гласил, что он создается для облегчения многотрудных обязанностей, лежащих на императрице. Доля истины в этой мотивировке бесспорно присутствует, но не эта причина побудила Петра Андреевича Толстого подать инициативу об учреждения Верховного тайного совета. При посредстве этого учреждения он пытался ограничить самовластие Меншикова.
Произвол столь же грубого, как и честолюбивого князя довелось испытать не только Толстому, но и Екатерине I. В итоге указом императрицы в феврале 1726 г. в стране возник высший орган власти — Верховный тайный совет, занявший позицию выше Сената, ставшего вместо Правительствующего высоким. В Верховном тайном совете — А. Д. Меншиков, Г. И. Головкин, Ф. М. Апраксин, А. И. Остерман — лица, обязанные своей карьерой Петру Великому. Знатные фамилии были представлены одним Д. М. Голицыным, потомком Гедиминовичей. Немец А. И. Остерман оказался в Верховном тайном совете благодаря протекции Меншикова, продолжавшего его считать своим верным и незаменимым слугой.
А вот Павел Ягужинский, «око государево» при Петре I, продолжал терпеть оскорбления со стороны Меншикова. Современники свидетельствовали, что еще 31 марта 1725 г., когда тело покойного императора Петра I находилось в Петропавловском соборе, к гробу подошел генерал-прокурор Сената П. И. Ягужинский и под воздействием винных паров обратился к нему со словами: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять шпагу, чего я над собою отроду не видал». Ягужинский за эти слова мог поплатиться расправой Меншикова, но Екатерине удалось уговорить его довольствоваться извинениями обидчика.
Мардефельд назвал имена членов Верховного тайного совета, среди которых отсутствовало имя П. И. Ягужинского. По сведениям посланника, Павел Иванович этим «был чрезвычайно оскорблен. Царица положительно не хотела назначать его в совет, ибо не считает его расположенным к себе, что следует приписать его неукротимым выпадам против Меншикова и малой умеренности в употреблении вина. Быть может также, что он под влиянием вина больше распространился касательно великого князя, чем это дозволяет щекотливость предмета».
История ничего примечательного не запечатлела в непродолжительном царствовании Екатерины I. Да и вряд ли можно было ожидать от неграмотной императрицы каких-либо неординарных поступков, свидетельствующих о наличии у нее качеств государственного деятеля. Она была удобным монархом для временщика Меншикова. Из свойств характера Екатерины Алексеевны современники отмечали ее спокойствие, доступность и милосердие. После царствования ее сурового супруга Петра Великого перечисленные черты натуры привлекали придворных и вельмож, более не опасавшихся расправы разгневанного императора, но их было совершенно недостаточно, чтобы приобрести репутацию государственного деятеля.
В царствование Екатерины I заметное место в правительстве России приобрел герцог Голштинский — супруг дочери Екатерины I Анны Петровны. Герцог прибыл в Россию в качестве жениха одной из дочерей Екатерины: Анны или Елизаветы. Выбор пал на Анну Петровну. При жизни Петра Великого она была помолвлена, но свадьба состоялась после его кончины. Анна Петровна имела репутацию красавицы и умницы. Прусский посланник Мардефельд был о ней высокого мнения: «Я не думаю, что в Европе нашлась в настоящее время принцесса, которая могла бы поспорить с ней в красоте, а именно в величественной красоте. Ростом она выше обыкновенного; она при дворе выше остальных дам, но талия ее до того изящна и грациозна, что кажется, будто природа создала ее такою рослою для того, чтобы и в этом отношении, как и в других, ее нельзя было сравнивать ни с кем другим.
Она брюнетка и, без искусственных средств, цвет ее лица весьма белый, живой. Все части ее лица до того прекрасны, что если б их каждую отдельно подвергать рассмотрению по правилам античных художников, то и тогда нельзя было бы отрицать совершенство их». Далее следует описание внешности и манер великой княжны. «Когда она молчит, то можно читать в ее больших прекрасных глазах всю прелесть и величие души. Но когда она говорит, то делает это с такой непринужденной ласковостью и, если прибавить сюда, что она имеет прекрасный рот, белые и правильные зубы и две ямочки на щеках, то нельзя себе представить ничего милее ее». Вслед за этим идет описание ее душевных и нравственных свойств. «Она отлично говорит по-немецки и по-французски и предпочитает чтение моральных и исторических книг всякому другому времяпрепровождению, а именно таких книг, которые развивают ее ум и суждения и ведут ее к добродетели и науке. В последних она сделала такие удивительные успехи, что нельзя достаточно похвалить ее проницательность и душевные качества.
Неудивительно, что она, развив таким образом природный свой ум чтением и разговорами с умными людьми, стала глубоко всматриваться в мерзость своей собственной нации, стала лучше различать истину от лжи, совершенно другими и беспристрастными глазами начала смотреть на дела о браке и престолонаследии. Нельзя и описать, с каким гневом она относится к коварству и грязным московитам вообще, какое отвращение она питает к их невежеству, обжорству и пьянству и свинскому образу жизни вообще, и что сама мать ее находит в этом наслаждение».
Невозможно проверить справедливость оценки Мардефельда, но не подлежит сомнению, что Анна Петровна была девицей с привлекательной внешностью и отличалась образованностью, достигнутой чтением книг. Сомнительно, однако, описание Мардефельдом отношения Анны Петровны к собственному народу. Скорее всего, прусский дипломат свое отношение к русскому народу приписал Анне Петровне; но это всего лишь моя догадка.
Не подлежит сомнению и другое наблюдение: по интеллекту Анна Петровна далеко превосходила своего супруга — личность ничем не примечательную и не выдерживающую сравнения со своей супругой.
Вот и Мардефельд, не поленившись дать обстоятельный отзыв об Анне Петровне, уклонился от характеристики ее супруга. Здесь он ссылается на мнения других современников. В депеше от 27 февраля 1727 г. Мардефельд писал об участии герцога «в самых секретных совещаниях» и сообщал, «что русская императрица его весьма уважает и питает к нему полное доверие за его ум и умение сохранить тайну».
Спустя несколько дней после учреждения Верховного тайного совета Екатерина ввела в его состав герцога Голштинского. Назначение было встречено «верховниками» одобрительно. Мардефельд 2 марта 1727 г. доносил королю: «Ее величество царица старается, по возможности, укрепить авторитет герцога в совете, члены последнего, по-видимому, весьма довольны этим, ибо их голоса таким образом не только освобождаются от влияния князя Меншикова при обсуждении важных дел, но также уравновешивается надменное и им ненавистное первенство последнего персоной герцога, почитаемого ими за весьма справедливую беспристрастною особу».
Надежды Мардефельда на то, что назначением герцога в Верховный тайный совет создавался противовес Меншикову, не оправдались — светлейший и его подчинил своему влиянию и шаг за шагом приобретал статус полудержавного властелина.
Не нашли подтверждения и надежды на то, что Верховный тайный совет станет выполнять роль противовеса влиянию Меншикова, особенно возросшего в царствование Петра II, что подтверждает депеша Мардефельда: «Могущество Меншикова невообразимо возросло. Это имеет следствие расстройства государственных дел и заседаний Верховного совета. Все, что пожелает князь Меншиков и барон Остерман, может считаться уже исполненным, и правительственный совет, по всем вероятиям, в скором времени сделается пустым украшением».
Значение Меншикова в управлении государством отметил и саксонский дипломат Лефорт, полагавший, что «никто не может заменить его в делах исполнительной власти и никто не захочет взять на себя всю тяжесть таких обязанностей». Ему вторил австрийский посланник, утверждавший, что светлейший князь «несмотря на все свои недостатки, он полезен своему государству».
Из перечисленных свидетельств иностранных дипломатов нуждается в уточнении суждение Мардефельда, поставившего Остермана на второе место после Меншикова по степени влияния на правительственные дела. На мой взгляд, степень их влияния была несопоставимой — Остерман до падения Меншикова втайне хотя и ненавидел его, но безропотно выполнял его волю, поскольку две ключевые должности (воспитателя великого князя и члена Верховного тайного совета) получил благодаря протекции князя. Еще раньше назначения в Верховный тайный совет Остерман был определен, по настоянию Меншикова, в главные воспитатели Петра II. Пожалуй, это была самая важная в стране должность, поскольку открывала безграничные возможности главному наставнику войти в доверие к императору и от его имени действовать в осуществлении своих честолюбивых планов. Надобно обратить внимание читателя: при абсолютной монархии все именные указы издавались от имени императора или императрицы, будь императором грудной ребенок, как Иоанн Антонович, или отрок, как Петр II, или, наконец, незаметная Екатерина I. Значение Остермана в связи с этими назначениями возросло безмерно, хотя и не отличалось устойчивостью.
Екатерина занимала трон два года и четыре месяца и скончалась 6 (17) мая 1727 г. от закоренелой болезни легких. В конце апреля Мардефельд доносил: «…несколько дней все находимся здесь в смущении и страхе, ибо царица в прошлую субботу заболела вторично старою болезнию, и при том так сильно, что она причастилась и во дворец были призваны все министры и весь генералитет, но, слава Богу, в ночь с воскресенья на понедельник болезни наступил перелом и выступил пот; по этим и другим благоприятным признакам медики считают царицу вне опасности, так как и грудь стала свободна, в чем состояла главная болезнь ее».
Прогноз медиков или информатора Мардефельда оказался ошибочным — смерть отступила от своей жертвы всего на две недели, чтобы с новой силой обрушиться на императрицу и доконать ее.