я компетенции нового учреждения. Она диктовалась не только деловыми соображениями, но и его стремлением оградить себя от возможных упреков в том, что он присвоил себе чрезмерно обширную власть. Но не подлежит сомнению, что именно эту цель преследовал Андрей Иванович.
Серия указов, последовавших за указом 18 октября 1731 г., конкретизировала права и обязанности Кабинета министров. Указ 3 ноября определил обстановку, в которой должны были происходить заседания Кабинета министров и перечень дел, которые он должен был рассматривать. Во время заседаний Кабинета министров у дверей, где оно происходило, должен был стоять часовой, для посылок были определены «два ездовых сержанта». Этот указ определил и организацию делопроизводства Кабинета — в нем должны вестись четыре книги: в первой регистрировалось все происходившее в Кабинете, во второй — именные указы императрицы, в третьей — резолюции императрицы на доклады; в четвертой — входящие документы.
Этот новый орган и был учрежден 24 октября 1731 года императорским указом.
Состав Кабинета министров А. И. Остерман комплектовал «под себя» — он должен быть малочисленным, а его члены податливыми.
Выше отмечалось, что указ об учреждении Кабинета министров был обнародован год спустя после воцарения Анны Иоанновны — Остерман выжидал, когда в опале окажется его враг П. И. Ягужинский, у которого были все основания быть зачисленным в состав Кабинета, что в корне противоречило интересам барона. Ягужинский имел склонность к излишнему употреблению горячительных напитков и, упившись, совершал поступки, компрометирующие его. Остерман дожидался очередной выходки своего недруга, вызывавшего раздражение императрицы, которая хотя и знала, что ради нее он едва не поплатился жизнью, но решила удалить его от двора, отправив посланником в Пруссию.
Два члена Кабинета министров на протяжении всего времени его существования неизменно входили в его состав, А. И. Остерман и князь А. М. Черкасский, потомок кабардинских владетелей, человек ничем не примечательный, но сказочно богатый. Он всплыл на волне февральских событий в Москве в 1730 г. Финч о нем отзывался так: «Князь Черкасский — лицо без власти, положением представляет собою только номинальную величину». По отзыву Родно, Алексей Михайлович Черкасский — «человек самой строгой честности, человек достойный, хорошо одаренный и солидный; но все его сведения ограничиваются знаниями России, иностранные дела ему чужды, а иноземные обычаи противны».
Дипломат явно переоценивал способности князя. Из опубликованных документов Кабинета министров не видно, что он был человеком одаренным, по крайней мере следов своей одаренности он не оставил.
Пожалуй, более справедливую оценку личности А. М. Черкасского можно обнаружить в сочинении М. М. Щербатова. Правда, характеристика Черкасского Щербатовым относится ко времени царствования Елизаветы Петровны, но нет сомнений, что он мог при дочери Петра Великого утратить достоинства, которыми обладал в царствование Анны Иоанновны: «Человек весьма посредственный разумом своим, ленив, не знаток в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий свое имя, и гордящийся единым своим богатством, в угодность монархине со всем возможным великолепием жил; одежды его наносили ему тягость от злата и сребра и блистаньем ослепляли очи; екипажи его к чему он и охоты не имеет, окроме что лучшего вкусу, были выписаны из Франции, были наидрагоценнейшие; стол его великолепен, услуга многочисленна, и житье его, одним словом, было таково, что ни одиножды случалось, что нечаянно приехавшую императрицу с нескольким числом придворных он в вечернем кушаньи, якобы изготовляясь, мог угощать. А сие ему достоинством служило, и он, во всяком случае у двора, не взирал на разные перемены в разсуждении его особы, был особливо уважаем».
Все это, однако, не мешало Анне Иоанновне назначить Алексея Михайловича канцлером. По складу характера он был человеком пассивным, по-восточному ленив и спесив, привык быть не ведущим, а ведомым.
Третий член Кабинета министров по разным причинам постоянно менялся: сначала им был Г. И. Головкин. Канцлер Гавриил Иванович Головкин даже в годы расцвета своих физических и творческих сил не отличался ни энергией, ни инициативой, лишь номинально выполнял обязанности канцлера — внешнюю политику России определял сам царь, а исполнителем его воли были сначала П. П. Шафиров, а после его опалы — А. И. Остерман. Реализации Головкиным прав канцлера препятствовали незнание иностранных языков и отсутствие глубоких сведений о внешнеполитической обстановке в странах Западной Европы. К 1731 г., когда Головкин был назначен кабинет-министром, ему исполнился 71 год — возраст по тому времени достаточно солидный, чтобы почувствовать бремя прожитых лет. К тому же Остерман за долгие годы службы под началом Головкина основательно изучил покладистый характер своего начальника. После кончины Головкина в 1734 г. кабинет-министром был назначен П. И. Ягужинский. Он был креатурой фаворита императрицы Бирона, ревниво наблюдавшего за ростом влияния Остермана и рассчитывавшего, что Ягужинский будет выполнять роль противовеса Остерману. Надежд Бирона Павел Иванович не оправдал: пристрастие к вину подорвало его здоровье. Он рано одряхлел, и из документов Кабинета министров не видно, чтобы он подавал особые мнения, противоречившие мнению Остермана. К тому же он занимал должность кабинет-министра только два года — в 1736 г. он скончался.
Аргунов Иван Петрович. Портрет Алексея Михайловича Черкасского. 1760-е гг. Музей-усадьба «Останкино», Москва
Очередным кабинет-министром стал А. П. Волынский, тоже являвшийся ставленником Бирона, но, переоценив свои силы, вступил в противоборство с Остерманом и в бескомпромиссной схватке с ним оказался на плахе. В делах Кабинета министров можно встретить особые мнения, противоречившие мнению Остермана, и особое мнение Остермана. Дело в том, что Волынскому удалось привлечь на свою сторону Черкасского, и Остерман на время не владел в Кабинете большинством голосов и вынужден был выражать свое несогласие в особом мнении.
После казни Волынского кабинет-министром стал очередной угодник Бирона П. М. Бестужев, утративший эту должность в связи с переворотом Елизаветы Петровны, упразднившей Кабинет министров. Бестужев отличался необычайной склонностью к интригам и умением услужить влиятельным вельможам.
Практически вся власть при Анне Иоанновне принадлежала «дорогому герцогу Курляндскому». Граф Остерман считается помощником герцога, не будучи им на самом деле. Правда герцог советуется с ним, как с самым просвещенным и опытным министром, но он не доверяет ему по многим важным причинам.
Известно, что первые годы своего царствования Анна Иоанновна имела двух фаворитов: графа Левенвольде и Бирона. Она с одинаковой заботливостью относилась к тому и другому. «Два соперника, — писал Шетарди, — пользующиеся одинаковым благосклонным обращением, никак не могли ужиться между собой. Царица не раз это испытывала, но вследствие ли своей нежности или из политических видов она всегда примиряла их, давая им чувствовать, что того требовал общий интерес всех троих, а при ином поведении они неминуемо погубят как ее, так и самих себя».
В соперничестве фаворитов победу одержал Бирон, которому удалось отправить Левенвольде за границу.
Неизвестный художник. Портрет герцога Курляндского Эрнста Иоганна Бирона. XVIII в. Рундальский дворец, Латвия
Со вступлением на престол Анны Иоанновны начался новый этап в жизни и деятельности Андрея Ивановича. Если в Верховном тайном совете он испытывал пренебрежительное, а порой и высокомерное отношение спесивых аристократов и должен был подстраиваться под Меншикова, а затем под фаворита Петра II Ивана Долгорукого и его отца Алексея Григорьевича, то в Кабинете министров, своем детище, он чувствовал себя куда увереннее и независимее. Объясняется это, прежде всего, его личными отношениями, издавна сложившимися между ним и Анной Иоанновной еще в те годы, когда она была вдовой курляндского герцога, а Андрей Иванович — Тайной канцелярии советником.
Взойдя на трон, Анна Иоанновна не чувствовала себя на нем достаточно прочно. Опоры, подобно той, которой располагала Екатерина I в лице Меншикова, она не имела, круг лиц, на которых она могла положиться, был невелик и не столь влиятелен, как светлейший князь. К ним относились Феофан Прокопович, П. И. Ягужинский, ее родственник П. А. Салтыков, но они даже в своей совокупности не могли заменить полудержавного властелина.
Поэтому А. И. Остерман был для нее бесценной находкой и незаменимым советником, предостерегавшим ее от неосмотрительных действий.
Английский резидент Финч расточал комплименты в адрес Остермана: «Хотя вся жизнь графа свидетельствует о его бескорыстии, он остается чувствительным к отличиям, ко всему, что делается для него и против него. Недавно мы видели тому хороший образец, когда король прусский прислал фельдмаршалу и Бреверну свои украшенные бриллиантами портреты, а графу сумму денег, хотя и много превосходившую стоимость портрета, присланного Бреверну, граф обиделся и отказался от подарка».
Саксонский дипломат Зум доносил своему двору 22 июня 1739 г.: «…с тех пор как я здесь, [заметил] что Остерман играет роль оракула во всем, даже в безделицах, хотя это не препятствует ему часто сносить обиды и непристойности». Но, по мнению Зума, Остерман может не опасаться опалы, так как его «никто в этом государстве не может заменить его».
Неизвестный художник. Портрет графа Андрея Ивановича Остермана. 1730-е гг. Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва
Осторожный Остерман, как отмечалось выше, активно не участвовал в бурных событиях февраля 1730 г., его роль, которую он случайно должен был выполнять, ограничивалась редактированием кондиций, после которой он «залег на дно», сказываясь больным. В притворстве он достиг больших успехов; в разговоре с нежелательным собеседником он неожиданно закатывал глаза, лицо его выражало тайное страдание, и он так корчился в муках, что собеседник спешил удалиться. Искусством притворяться больным он владел столь совершенно, что современники не могли отличить его притворную болезнь от настоящей.