— Нет здесь никакого постоялого двора, — ответил Ганс. — Вы свернули с дороги на тропу, а она ведёт только к моему дому. Дальше один лес.
— Стало быть, тут только твой дом? — уточнил слепец. — Не деревня?
— Нет, только мой дом, — подтвердил крестьянин. — Возвращайтесь на дорогу и ступайте по ней. Там будет и деревня, и постоялый двор, вас накормят и дадут отдохнуть на охапке сена.
— Что? Опять идти? — застонал коротышка, тащившийся последним. — С моей отсохшей ногой мне уже не сделать и десяти шагов…
— У меня всё тело разламывается от усталости, — вторил ему другой слепец.
— Взгляни на наши раны, на наши струпья и язвы, — заголосил третий. — Дай нам приют на твоём дворе, любезный хозяин, мы отдохнём и отправимся дальше…
— Может, ты дашь нам воды и несколько корочек хлеба? — умильно пробасил слепец, лицом похожий на Хебера. — Сжалься над нашим несчастьем, на том свете тебе воздастся сторицей…
На крыльцо вышла заспанная жена.
— Это ещё что? Бродяги? Только их нам не хватало!
— Здесь и хозяйка есть? — услышав её голос, сказал первый слепец. — Ну, так она уж точно сжалится над несчастными.
Но женщина недовольно хмыкнула.
— Больно вы тут нужны! Убирайтесь отсюда!
— Ладно, пускай переночуют у забора, — сказал Ганс, украдкой перекрестившись. — Небось не разоримся, если вынесем им жбан воды и остатки вчерашнего хлеба.
Но жена продолжала ворчать, подозрительно глядя на слепцов.
— Сколько сейчас шатается всякого народу. Недели не проходит, чтоб ко двору не прибились беглые солдаты, бродяги или нищие… Римский папа истинное благодеяние учинит, если отправит всю эту рвань воевать Святую землю…
— Не болтай, чего не понимаешь, — оборвал её муж. — Освобождение Гроба Господня — дело богоугодное, внушённое свыше!
— А я тебе говорю, поход затевается с умыслом. Слишком много бродяг развелось, вот и придумали, как убрать их…
Супруги ушли в дом, а через некоторое время хозяйка вернулась с деревянным жбаном, в котором было немного воды.
— Нате, пейте уж, — брезгуя приблизиться к дурно пахнущим оборванцам, она с громким стуком поставил жбан недалеко от них.
Первый слепец проворно дохромал до него и приник к воде. За ним потянулись остальные, обратив свои незрячие бельмы в сторону хозяйки.
— Вы, наверное, небогатые люди, — проговорил первый слепец, напившись. — Но, может быть, у вас всё-таки найдётся немного хлебца? А то ведь с утра ни крошки во рту…
— Нету ничего, сами едва перебиваемся, — ответила хозяйка. — Второй год неурожай.
Слепцы жалобно застонали, показывая хозяйке свои язвы и струпья и прося подать хоть какой-нибудь еды. Протягивая руки, они понемногу приближались к ней.
— Сидите у забора, коли пришли! — недовольно прикрикнула она. — Ночи нынче тёплые, переночуете на дворе, а утром Алоиз выведет вас на дорогу.
— Алоиз — это твой муж, добрая госпожа? Теперь мы будем знать, за кого молить Бога…
— Это работник наш, только его сейчас нет. Утром заявится.
— Стало быть, вы тут одни с хозяином? — Слепцы продолжали подходить, ощупывая землю перед собой палками.
Хозяйка повысила голос:
— Нечего тут расхаживать! Пришли, так ведите себя смирно! А то скажу мужу, чтоб отодрал вас кочергой!
Слепцы отошли к забору и сбились там в тёмную шепчущуюся груду. Хозяйка уже собралась уйти в дом, как первый слепец вынул из своего рубища блеснувшую при свете месяца монету.
— Смотри, чистое серебро, — прохрипел он. — У нас есть чем расплатиться…
Хозяйка расплылась в улыбке.
— Ну, тогда другой разговор, — заговорила она оживлённо. — Есть у нас и пивко, и свининка найдётся… Почаще бы к нам заходили такие щедрые гости, а то забредает одна рвань воровская…
— Прими за еду и ночлег… — Слепец двинулся ей навстречу, протягивая монету. — Это всё, что у нас есть…
Она тоже направилась к калекам, не сводя глаз с монеты и не замечая, что они бесшумно придвигаются к ней. И как только она протянула руку, цепкие, как стальные прутья, пальцы стиснули её запястье. Женщина успела лишь коротко вскрикнуть: сразу несколько рук вцепилось в неё, а одна зажала ей рот.
Слепцы набросились на неё со всех сторон, повалили и принялись душить, одновременно стараясь заткнуть ей рот своими вонючими лохмотьями. Женщина сопротивлялась, отбивалась кулаками и ногтями, но слепцы действовали дружно и со знанием дела.
Слепец, у которого были сильные руки — остенвальдского бочара, как недавно показалось Цвиглеру, — навалился на неё и сдавил на её полной шее свои заскорузлые мозолистые пальцы. Изо рта несчастной вывалился язык, лицо посинело, из горла исторгся предсмертный хрип…
На шум из окна выглянул Ганс, но ничего не разглядел в тёмной шевелящейся груде тел. Калеки затянули молитвы, запричитали, закашляли.
— Тише вы, здесь не паперть, — крикнул он. — Дам я вам хлеба, только не шумите.
Он заглянул в сени, потом в хлев. Не найдя нигде супруги, взял ломоть вчерашнего хлеба и вышел из избы. К его удивлению, слепцы были уже на крыльце. При его появлении они замерли, навострив слух. Их лица, освещённые синеватым светом месяца, казались застывшими и неживыми, как у покойников. Перепуганный Ганс метнулся назад, но захлопнуть дверь не успел: ближайший слепец сунул в проём палку. И, как ни напрягал силы крестьянин, слепцы оказались сильнее. Дверь распахнулась рывком, швырнув Ганса на пол.
У Кмоха уже не оставалось сомнений в злодейских умыслах незваных гостей. Он схватил железный ухват и кинулся на слепца, вошедшего первым.
Слепец остановился, прислушиваясь. Чёрной тенью застыла в дверном проёме его сутулая фигура. Ганс со всего размаху обрушил ухват на лысую голову, та с треском раскололась и слепец начал медленно заваливаться. Падал он, однако, как-то странно, боком, в ту сторону, где стоял Ганс…
Дальше случилось то, отчего волосы на голове крестьянина поднялись дыбом. Руки безголового мертвеца потянулись к ногам Ганса и схватили их. Вне себя от ужаса, Ганс принялся бить по ним ухватом. Наконец он высвободился и заметался по избе.
В дом один за другим входили слепцы.
— Эй, Зиберт, отзовись! — глухими голосами говорили они. — Где хозяин? Зиберт, что молчишь?
Безголовый Зиберт не мог произнести ни слова, но его тело продолжало шевелиться и даже как будто пыталось встать на четвереньки…
Кто-то из слепцов наткнулся на него палкой и наклонился к нему.
— Зиберт! — Он ощупал его. — Зиберт, это ты?… Э, да тебе снесли голову… Братцы, у Зиберта головы нет!
Ганс подбежал к окну, собираясь выскочить в него, но его шаги тотчас услышали слепцы. С прытью, которую трудно было ожидать от этих увечных, они метнулись за ним. Ганс чудом увернулся от чьей-то протянутой руки.
В углу на лавке как ни в чём не бывало сопел спящий Герштеккер. Обнаружив его, слепцы разразились радостными криками.
— Тут мужик, — заговорили они, жадно ощупывая его грудь и живот. — Похоже, не старый… Да чего там — молодой!.. Кожа гладкая и живот не выпячивает… Повезёт тому, кому достанется такой живот!..
Писарь проснулся и, увидев слепцов, завопил от ужаса. Его тут же снова опрокинули на лавку. Откуда-то появилась верёвка, которой его начали связывать.
Писарь отвлёк на себя внимание большинства слепцов и за Гансом продолжали охотиться только двое.
— Тише! Тише! — кричали они своим товарищам. — Мы не слышим из-за вас хозяина!
И всё же слух у этих существ оказался поистине дьявольским. Любое шевеление Ганса выдавало его с головой, и они тут же устремлялись к нему, словно были зрячими. Через минуту Ганс убедился, что спастись от них невозможно. Выход из избы был перекрыт, к тому же они размахивали палками так, что раза два или три чувствительно задели беглеца.
— Вот он, здесь! — гнусавили они щербатыми ртами.
В последней надежде Ганс бросился к лестнице на чердак. Палка слепца просвистела у самого его уха, но Ганс добрался до лестницы и проворно полез наверх.
Когда он перебирался с верхней ступеньки в душную черноту чердака, преследователь был у него уже за спиной и протягивал к нему свои скрюченные подагрой пальцы. Кмох ткнул ногой ему в голову, и тот, хрипло ругаясь, заскользил вниз по лестнице, увлекая за собой взбиравшегося следом товарища. Затем Ганс принялся колотить ногами и кулаками по лестнице. Подгнившее дерево трещало, лестница раскачивалась и наконец обрушилась, подняв целый столб пыли. Вместе с лестницей полетел на пол взбиравшийся по ней слепец.
Какое-то время в пыльных клубах раздавались ругань и кряхтение, а когда пыль осела, Ганс снова увидел слепцов. Они расхаживали по избе и ощупывали всё, что им попадалось. Время от времени их незрячие лица обращались к отверстию в потолке.
— Он там, — звучали их глухие голоса. — На чердак улизнул… Может, ещё есть лестница? Ищите… Надо поймать его до первых петухов…
Слепец с лицом Хебера пробасил:
— Того ещё успеем, а пока этим займёмся, — и он показал на связанного писаря.
Ганс боялся пошевелиться, зная, что малейший шорох стразу привлечёт к нему внимание страшных существ. А в том, что это не люди, а выходцы из преисподней, он уже не сомневался: слепец, которого он только что лишил головы, поднялся с пола, нетвёрдой поступью подошёл к скамье у стены и сел.
Увидев безголового, Герштеккер завыл от ужаса. Слепы снова принялись его ощупывать. До Ганса долетали их голоса:
— Мышцы на руках хороши…
— Правая рука должна достаться мне. Я не менял свою уже лет пятьдесят… Пощупайте мою правую руку, во что она превратилась…
— Ишь, чего захотел — правую руку… Будешь тянуть жребий вместе со всеми…
Ганс понемногу перевёл дух. Он смотрел из чердачного люка на калек, которые сбрасывали с себя рубища, обнажая свои нелепые тела и становясь от этого ещё уродливее и страшнее. А от разговоров их и вовсе бросало в дрожь.
— Но Зиберту же вы отдаёте голову без жребия! — спорил один из слепцов.
— Ты, Руди, совсем выжил из ума, — отвечали ему. — Зиберту в любом случае надо отдать голову, не будет же он ходить без головы!