— Да, почему нет музыки? — подхватила дама. — Я хочу танцевать и забыть обо всём, а больше всего — свою жизнь, в которой я отправила на тот свет пятьдесят пять человек…
— Всего-то? — Кавалер улыбнулся и галантно приложился к её руке. — Это сущие пустяки, смею вас уверить.
— Пустяки, а приходится терпеть такие страдания! Весь год мне не дают забыть об этом… И что досаднее всего — тот, кого мне нужно было умертвить в первую очередь, скончался своей смертью!
— Понимаю вас, сударыня. И мне, в бытность мою человеком, тоже не удалось добраться до некоторых своих врагов… Вы, как порядочная женщина, использовали яд?
— Разумеется. Но одного я задушила подушкой… Это был мой муж.
Кавалер расхохотался.
— А я свою благоверную утопил в пруду!..
Пара удалилась, но через минуту вблизи Максимилиана прошествовали полуголая красотка и рыцарь, с ног до головы закованный в железо. Почти повиснув на руке своего кавалера, девица жеманилась и хихикала.
— Я завлекала гостей в уединённую комнату таверны, — рассказывала она, поводя голыми плечами. — Мужчины все такие глупые… Покажи им обнажённую грудь, и они побегут за тобой очертя голову хоть в преисподнюю…
— В своё время я и сам не прочь был пуститься вдогонку за хорошенькой козочкой! — прогудело из похожего на ведро шлема. — Но мне недосуг было этим заниматься, ведь я воин, мне надо было убивать врагов моего государя, вспарывать им животы, протыкать глаза, резать горла. Ты не представляешь, милочка, какое это наслаждение — запустить руку поглубже в свежую рану и мять, давить, вытаскивать наружу ещё горячие внутренности…
— А в той комнате моих захмелевших поклонников поджидал хозяин таверны с длинным ножичком, — хихикала красотка. — Он прятался в шкафу и выскакивал в тот момент, когда мой воздыхатель, забыв обо всём, набрасывался на меня и сжимал в объятиях… Кстати, мой хозяин тоже здесь… Не желаешь с ним познакомиться?…
Они удалились и голоса их смешались с шелестом других голосов. Внезапно всё заглушила музыка, зазвучавшая неизвестно откуда. Невидимые скрипки, флейты и арфы заиграли менуэт, и призраки оживились. Часть их отошла к стенам, освободив пространство в центре залы, другие построились попарно в ряд и двинулись в танце. Сколько Максимилиан ни оглядывался, он нигде не мог найти музыкантов; музыка, казалось, звучала отовсюду, наполняя собой воздух.
Он оказался в самой толпе привидений. Они его по-прежнему не замечали, зато отчётливее стали слышны их голоса и обрывки разговоров, которые теперь доносились до него со всех сторон.
— …Ты хоть изредка вспоминаешь меня, свою милую, обожаемую Бертольду? — томным голосом спрашивала дама в чепце и платье времён крестовых походов, держа под руку высокого плотного господина в меховой накидке.
— О да. Я любил тебя так нежно…
— Опять лжёшь! — Призрак дамы взмахнул рукой, словно ударяя его по щеке. — Ты мне всегда изменял! За это я тебя и отравила…
— Только за это? Дорогая, ты преувеличиваешь. А золото, которое досталось тебе после моей смерти и которое ты спустила на своих многочисленных любовников?…
— … Пригласить на пир своего врага и подать ему под видом телятины мясо его сына, — услышал юноша другой разговор. — Или содрать с головы его жены кожу вместе с волосами и использовать этот трофей в качестве мочалки!.. — Призрак высокого мужчины в роскошном старинном одеянии расхохотался. — Мыться такой мочалкой — истинное удовольствие!
— А вы сами-то мясо его сына пробовали? — осведомился у говорившего старик с острой бородкой, одетый в камзол.
— Ну нет, это я предоставлял только врагам!
— А я вот человечье мясо пробовал, — старик плотоядно улыбнулся. — Особенно предпочитал детское. Вкус несравненный, доложу вам…
Максимилиан двинулся вдоль стены, стараясь не сближаться с привидениями. Но не всегда удавалось увернуться от них. Несколько раз его задевали их локти и плечи. Юноша проходил сквозь них как сквозь воздух, и лишь судорога оторопи прокатывалась по его телу.
Не в силах глядеть на жуткие создания, он остановился у окна. Но и за окном ему предстало зрелище столь же зловещее. В блеске рассыпавшихся по небу звёзд видны были сотни призраков, которые носились вокруг вершин соседних башен подобно рою светляков. Они перелетали от одной вершины к другой, кружились в воздухе попарно или группами, словно им не хватало места на башнях и они продолжали свой бал прямо в воздухе.
Призраков в зале было уже столько, что не столкнуться с ними не было никакой возможности. Максимилиан поневоле «входил» уже не в плечо или в локоть кого-нибудь из призрачных существ, а им в грудь или в спину. Чаще они сами проходили сквозь него, и в такие мгновения юноша чувствовал словно помрачение рассудка.
Их голоса, звучавшие со всех сторон, иногда перекрывали музыку.
— … Погода в тот день была прекрасная, солнце светило… — рассказывал кому-то лысый толстяк в камзоле, распахнутом на жирной шее.
Максимилиан, уклонявшийся от столкновения с другими привидениями, сам не заметив как отступил прямо на толстяка и оказался внутри его прозрачного тела. Снова нахлынуло чувство, похожее на обморок, только на этот раз обморок длился не мгновение, а несколько дольше, и освободился от него Максимилиан только когда толстяк прошествовал мимо, продолжая свой пустой рассказ о какой-то увеселительной прогулке.
Юноша стоял, как оглушённый. Он ясно помнил всё, что произошло с ним во время этого непроизвольного обморока. В те секунды он ощущал себя сидящим за столом, на котором были расставлены различные блюда. Он зубами отхватывал от бараньей лопатки большие куски мяса и отправлял их себе в рот, запивая красным вином. А перед его столом сидели на полу худые, измождённые люди в рваной одежде; они были закованы в цепи и не могли приблизиться, лишь протягивали руки и умоляли дать им хоть крошку хлеба. Максимилиану, поглощавшему мясо, доставляло неслыханное удовольствие смотреть на них. От их судорожно раскрытых ртов, протянутых рук и умоляющих глаз он ещё острее чувствовал вкус пищи и с особенным удовольствием поглощал мясо и пил вино, а когда один из этих несчастных, не в силах больше тянуть руку, рухнул навзничь, лишившись чувств от голода, удовлетворённо рыгнул, взял с другого блюда индейку и впился зубами в её подрумяненный бок…
Вспомнив всё это, Максимилиан зашатался, схватившись за голову. Он не понимал, что это было с ним. Происшедшее было настолько ярко, что не могло быть сном. Ему казалось, что во рту у него остался вкус вина и мяса, а перед глазами ещё стояли измождённые лица умирающих от голода…
Не успел он осмыслить происшедшее, как очутился в призрачном теле какого-то монаха и снова испытал мгновенья странного забытья, после которого, когда монах проследовал дальше, какое-то время стоял в оцепенении, с ужасом вспоминая случившееся с ним во время этих обморочных мгновений.
Максимилиан ясно помнил, что попал в какое-то полутёмное подвальное помещение. Горел огонь, повсюду было разложены орудия пыток, на стене висело распятие, а к пыточному колесу была привязана молодая голая женщина. Возле неё стоял потный здоровяк и, скаля зубы, ломал ей пальцы. Она голосила, извиваясь от боли. Инквизитор-Максимилиан поднялся со своего кресла и, сгорая от похоти, подошёл к ней почти вплотную. «Признайся, что ты ведьма…» — прошипел он и обхватил пятернёй полушарие её груди. От прикосновения к ней по его телу словно пробежал огонь. Не в силах сдерживаться, он поднял на себе подол рясы, явив свой вздыбленный инструмент, который не раз применялся им во время допросов молодых еретичек, и со сладостным стоном просунул его в интимную створку несчастной. Она кричала и вздрагивала всякий раз, когда палач ломал ей сустав, и эти болезненные содрогания инквизитор ловил с особенным удовольствием, он дёргался почти в одном ритме со своей пленницей и стонал от наслаждения в один с ней голос.
Вышедший из наваждения Максимилиан стоял весь в мыле, с колотящимся сердцем. И тут же оказался внутри ещё одного призрака. Теперь он был женщиной, одетой в длинное парчовое платье. В середине просторной залы, озарённой факелами, стоял пиршественный стол. Максимилиан, торжествуя, смотрел, как два десятка гостей, только что пировавших и веселившихся, корчились в агонии. Яд, который они выпили с вином, подействовал на всех одновременно. Они упали со своих стульев и катались на полу. Лица их были бледны, с губ текла пена. Все эти люди были отравлены по его, Максимилиана, приказу. Он подошёл к одному из корчащихся на полу молодых мужчин и поставил свою ногу, обутую в сафьяновый сапожок, на его промежность. Его разбирал самодовольный смех, когда он ощупывал ногой мужское достоинство умирающего…
Очнувшись, юноша кинулся бежать сквозь призрачную толпу и тотчас оказался в ещё одном призраке. После краткого обморока, во время которого он снова прожил кусочек чьей-то чужой жизни, ему припомнилась картина мрачного притона, полного совсем ещё молодых девушек, с которых смуглые полуголые мужчины срывали остатки одежд. Эти мужчины были его слугами. Они подводили ему одну девушку за другой, и он вонзал в этих плачущих от страха пленниц свой торчащий уд, не просыхающий от девственной крови. Участь пленниц была незавидна — на следующий день их должны были продать в рабство и увезти в далёкие земли. Слезы и мольбы несчастных только распаляли его страсть. Он набрасывался на новую жертву как зверь, рыча от страсти.
После столь оглушительного переживания Максимилиан едва воспринимал происходящее. Он с трудом держался на ногах, призрачные фигуры плыли в его глазах, музыка и шелестящие разговоры сливались в один равномерный гул.
Прояснение было недолгим. Очередной призрак, который прошёл сквозь него и в душу которого Максимилиан поневоле заглянул, оказался самым ужасным. Избавившись от наваждения, юноша припомнил себя в длинной белоснежной одежде и в золотом головном уборе. Он стоял на высоком постаменте в огромном зале, который был переполнен обезумевшей толпой. Люди теснились вокруг постамента и с мольбой протягивали к Максимилиану руки. Он жестом, сохраняя каменное выражение на лице, благословлял их. Толпа неистовствовала в экстазе. В передних рядах уже хрипели и задыхались, задние продолжали напирать. Слышались сдавленные крики боли и хруст ломаемых рёбер; по толпе словно проходили волны, вызывая новые всплески болезненных криков. Максимилиан упивался своей властью над этой толпой. Его переполняли гордость и буйная радость, жгучий восторг от сознания своего превосходства над людьми. В упоении от своей силы он вдруг захохотал. Ему хотелось плюнуть в толпу, помочиться на неё…