— Это те самые нищие, которые третьего дня проходили моей деревней, — сказал он, выпучив глаза. — Точно, они! Уже и сюда припёрлись!
Тщедушный писарь, допивавший третью кружку, утёр ладонью свой залитый пивом бритый подбородок.
— Как бы они не занесли чуму или чего похуже, — заметил он. — И позволяют же им шляться по дорогам! В Силезии таких сжигают на кострах, чтоб не разносили заразу.
— Да нет, это безвредный народишко, — благодушно возразил Ганс, тоже посмотрев в окно. — Побираются Христа ради, и Бог с ними…
Слепцы с несвязным пением, ковыляя на своих деревяшках и держась один за другого, вошли на задний двор харчевни и сгрудились у стены. Белки невидящих глаз обращались на всех проходивших мимо, из запылённых лохмотьев высовывались культи рук и ног, щербатые рты жалобно тянули: «Подайте, господин, на кусок хлеба!»
Через час, когда Ганс с помощником кузнеца и писарем выходили из харчевни, они всё ещё были тут. Помощник кузнеца остановился и вгляделся в одного из них. Писарь потянул его за рукав:
— Идём, мы ведь ещё собирались посмотреть на комедиантов…
— Погоди, — на большом раскрасневшемся лице Цвиглера отразилось волнение. — Сдаётся мне, что вон у того слепца физиономия в точности такая, как у Фрица Хебера, нашего бочара! Хебер пропал в тот день, когда эти убогие околачивались в нашей деревне… Ну да… Очень похож… Особенно нос — крупный, со шрамом на переносице… Этот нос не спутаешь ни с каким другим! Я готов поклясться, что это нос Хебера!
Писарь засмеялся.
— А может, это сам Хебер здесь нищенствует, переодевшись в лохмотья? — ехидно спросил он. — Вот было бы забавно!
Цвиглер рассматривал слепца так и этак.
— Нет, это не Хебер… Тот высокого росту и ладно сложен, а этот какой-то низенький, невзрачный, одна нога короче другой… Но нос… Боже мой, нос! Ведь даже шрам на том же самом месте!..
Интерес приятеля невольно передался Гансу. Он тоже начал разглядывать нищих и подмечать в их облике странные особенности.
— Они и болеют как-то по-чудному, — сказал он. — Гляньте хотя бы на этого, что держит колотушку: одна нога вроде бы здоровая, толстая, волосатая, а вторая — ссохшаяся, потемневшая, как у трупа…
— Ты прав! — пьяно выкрикнул писарь. — Вон у того крайнего слепца то же самое: одна нога здоровая, а вторую хоть отрывай да выкидывай… — Он расхохотался от неожиданно пришедшей ему забавной мысли. — Смотрите, если здоровую ногу одного слепца приставить к здоровой ноге другого, то получились бы две здоровые ноги — правая и левая, клянусь бородавками моей тётушки! Ха-ха-ха!.. Ведь правда: у одного здорова правая нога, а у другого — левая!.. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..
— А у того коротышки одна рука в язвах, а другая здоровая и как будто похожа на женскую, — подхватил наблюдательный Ганс. — Хоть и грязная, но пальчики пухленькие…
И тоже засмеялся. Зато помощнику кузнеца было не до смеха.
— Всё это странно и чудно, — бормотал он. — Смотрю на них, и думаю о Хебере. У него сильные руки, он гнёт металлические обручи для бочек! Руки вон того слепого вполне могли бы принадлежать Хеберу…
— Чудо! Чудо! — давился от смеха писарь. — Сильные здоровые руки пришиты к дряблому телу!..
— Эй, послушай, приятель, — Ганс обратился к большерукому слепцу. — Твоими руками, похоже, можно ломать подковы. Как тебе удалось сохранить такие мышцы на плечах, в то время как остальное тело ссохлось и покрылось струпьями?
— Значит, так было угодно Всевышнему, — глухо отозвался слепец и плотнее запахнул на себе лохмотья.
— Подайте на пропитание сирым и убогим, — тонко заголосил слепец со старческим сморщенным лицом, на котором провалился нос. При этом он старательно кутал в тряпьё свою левую руку — видимо затем, чтобы не показывать, какая она розовая и упитанная.
— Причудлив промысел Божий, — Цвиглер, качая головой, перекрестился. — Чего только не бывает на свете…
Друзья отошли от увечных и зашагали по узкой городской улице. День клонился к закату, но улица была полна праздного люда, среди которого во множестве сновали всякого рода торговцы. Приходилось смотреть в оба, чтоб не наткнуться на бочонки продавцов браги и пива, которых они вечно перекатывали с места на место. Писарь, желая показать свою учёность, разглагольствовал о всевозможных болезнях, про которые наслышался от знакомого доктора.
— Хворь, поразившая слепцов, была известна ещё самому Аристотелю, — говорил он, потрясая указательным пальцем. — Она разъедает не всё тело, а только его части. Одна рука, к примеру, может быть совершенно здоровой, зато остальное тело высыхает и покрывается язвами…
Друзья вышли из городских ворот и смешались с толпой, валившей на просторный пустырь, где с самого утра развлекали народ бродячие комедианты в пёстрых нарядах. Только что они закончили представлять сцены из Святого Писания и сейчас демонстрировали своё искусство ходить по натянутому канату, кувыркаться и жонглировать кеглями.
Поглазев на них, Ганс и его приятели вернулись к дороге. Здесь они стали прощаться: Цвиглер собирался идти в город, а Герштеккер — наведаться в гости к Гансу, чтобы купить у него поросёнка.
В это время мимо них проходила знакомая группа слепцов, оглашая окрестности заунывной колотушкой.
— Опять они, — поморщился писарь.
— Не выходит у меня из головы бочар, — признался Цвиглер, косясь на калек. — Как посмотрю на того, что идёт вторым, и представляется мне добряк Фриц! Я, наверно, перепил сегодня, но мне кажется, будто Фриц рассыпался на части, которые достались каждому из этих увечных. Одному — голова, другому — правая нога, третьему — левая, а вон тому, высокому, — обе руки… — Он нервно засмеялся.
— Ты и правда перепил, — рассудительно молвил Ганс.
— Это сатана тебя морочит! — воскликнул писарь, едва державшийся на ногах. — Подай им милостыню и помолись, и всё пройдёт.
— А в самом деле, — здоровяк Цвиглер вытер рукой вспотевший лоб, нашарил в кармане медяк и с опаской приблизился к слепцу, похожему на Хебера. — Вот, возьмите, и помолитесь за меня.
— Благодарствуем, добрый человек, — принимая деньги, ответил слепец.
Цвиглер вздрогнул, услышав этот густой бас.
— И голос точь-в-точь как у Хебера! — сказал он шёпотом, обернувшись к приятелям.
— Тебе чудится, клянусь рогами сатаны, — отозвался писарь.
Побледневший помощник кузнеца снова обратился к слепцам:
— Откуда путь держите?
— А мы уж и сами забыли, — ответил первый слепец. — И сколько дорог обошли, перебиваясь подаянием, знает один Господь Бог.
— Не случалось ли вам бывать в Остенвальде?
— В Остенвальде? — Слепец пожал плечами.
— Кажется, так называлась деревня, в которой мы… — начал было замыкавший шествие коротышка, но двое его товарищей толкнули его локтями и он умолк.
— Может, и бывали, — сказал первый слепец. — Мы названий не спрашиваем.
Цвиглер, крестясь, отошёл в сторону.
— Тра-ля-ля, наш славный Петер, тру-лю-лю, — запел писарь. — Тебе мерещатся привидения средь бела дня! Признайся, ты ведь испугался!
Помощник кузнеца торопливо распрощался с приятелями и быстрым шагом, то и дело озираясь на жутких слепцов, направился к городу. А Ганс с писарем двинулись к постоялому двору, где Ганса дожидался его конь. На покорного каурого мерина они взгромоздились вдвоём. Качаясь на крупе, писарь сначала уверял, что привидений не бывает, а потом начал клевать носом и чуть было не свалился с коня.
Путь их был недолог. Изба Ганса Кмоха находилась в полудюжине вёрст от города, на окраине густого леса, в стороне от других изб. Когда путники миновали последнюю деревню и свернули с дороги на тропу, ведущую к Гансову жилищу, солнце уже потонуло за вершинами деревьев и лес потемнел. Вскоре перед Гансом предстала знакомая картина: низкий дом, дымок вьётся над покатой крышей, в загоне на заднем дворе видны головы жующих сено коров.
Услышав стук копыт, на крыльцо вышла дородная супруга Ганса и, уперев руки в бока, начала выговаривать мужу за позднее возвращение. Заодно сообщила, что Алоиз — молодой мужик, работавший у Ганса по найму, ещё днём отправился в город и до сих пор не вернулся.
— Этот шалопай наверняка опять напился, — ворчала она. — Явится не раньше завтрашнего утра. Вот я ему задам!
Ганс поморщился в досаде.
— Алоиза нет? Бог меня наказал таким нерадивым слугой… — Он зевал и протирал глаза. — Дождётся, что я его выгоню…
— Тогда ему одна дорожка — идти воевать Святую землю, — ухмыльнулся Герштеккер.
— И то дело, — ответил хозяин. — Вот пусть и отправляется.
После ужина и недолгих разговоров все уснули.
Гансу во сне привиделись слепцы, даже почудился далёкий стук их колотушки. Он открыл глаза, уставился на озарённое месяцем окно и прислушался. В лесу кричала выпь. И, похоже, стук колотушки действительно раздавался…
Кмох беспокойно заворочался на кровати; сон как рукой сняло.
Стук приближался. Кряхтя, Ганс встал, набросил на плечи плащ и вышел на крыльцо. Поляна, лес и тропа озарялись лучами месяца. На востоке уже начинало светать — там над лесом протянулась бледная полоса. Ганс зевнул во весь рот, зябко передёрнул плечами.
Предчувствие говорило ему, что это те самые слепцы, которых он видел в Тюбингене. И всё же до самой последней минуты он не верил в это. Мало ли разных бродяг шатается нынче по дорогам! Когда же вереница знакомых калек вышла из-под навеса деревьев на свет месяца, он отпрянул и несколько раз перекрестился.
— Надо же, принесла нелёгкая… Ох, не к добру…
Ганс не был трусом и не испугался бы и грабителя с ножом, но при виде этих уродливых фигур в запылённых капюшонах его почему-то прошиб ледяной пот.
— Так и есть: здесь жильё! — втянув ноздрями воздух, сказал первый слепец. — Я чую запах дыма и хлеба…
Он нащупал палкой калитку и остановился. Встали и остальные.
— Скажите, добрые люди, где здесь постоялый двор? — спросил он громко, повернувшись к дому.