Граф обязуется перед Кобенцлем передать нужную информацию для изготовления синей и зеленой краски, для рафинирования масла, плиссировки кожи, идущей на изготовление шляп, а также все прочие известные ему тайны и подходящие средства, позволяющие повысить качество изготовляемой продукции до совершенства».[219]
Однако, прежде чем подписать контракт, госпожа Неттин отправилась в Париж проконсультироваться со своими зятьями — маркизом Лабордом[220] и господином де Лалив де Жюлли.[221] Она ничего не узнала «предосудительного о графе Сен-Жермене и приобрела уверенность в том, что ни о чем беспокоиться не стоит ни с какой стороны».[222]
Итак, никаких препятствий к подписанию контракта не оставалось, но 8 июня пришла депеша из Вены Кобенцлю от господина Дорна,[223] сообщающая, что страдающий «жестокими коликами»(дипломатическая болезнь) Кауниц поручил ему передать следующее: «Следует остановить все предварительные работы и все то, что было предпринято для крупномасштабного производства, и никак не представляется возможным заключить какое-либо соглашение с господином Сюрмоном, пока не будет на это дано специальное разрешение Ее Величества».
Это означало полное отстранение господина Сюрмона. По получении этого письма Кобенцль поменял тон в разговорах с изобретателем, и несмотря на вмешательство бургомистра Хасселаара, лично приехавшего из Амстердама в Брюссель поручиться за своего друга, Кобенцль своего решения не изменил.[224] Более того, по поводу предметов, привезенных господином Сюрмоном из Голландии в залог денег, одолженных госпожой Неттин, Кобенцль выразился так, «что предметы эти не представляют ценности, а в Голландии остались картины, которым он [г-н Сюрмон] придает большое значение, тогда как они большой ценности не представляют».[225] Доказывая тем свою предвзятость, Кобенцль цинично добавил: «Так что мы можем только мечтать о том, чтобы избавиться от него и забрать себе его изобретения за минимальную цену, избежав прочих трат и устранив его от руководства всем проектом».[226]
С этой целью Кобенцль написал «памятку» о произведенных затратах:
Затраты по окрашиванию тканей и на склад — 56 135.
По кожевенному делу — 19 300.
По шляпной фабрике — 5700.
Дом для графа — 13 500.
Прочие затраты — 5300.
Общая сумма в гульденах — 99 935.
Сюда следует добавить отдельный счет для г-на Сюрмона:
Суммы, полученные от г-жи Неттин авансом[227] — 81 720.
Затраты г-на Расса и г-жи Неттин на обустройство графа, а также для его поездок в Турне и пр. — 12 280.
Итого в гульденах — 94 000.
То есть всего около 200 000 гульденов.
Увидев эти (преувеличенные) суммы, Кауниц отказал в поддержке правительства. Тогда Кобенцль предложил, чтобы госпожа Неттин забрала все предприятие целиком. Получив выводы своего канцлера, императрица Мария-Терезия тотчас же приняла и утвердила это предложение. Канцлер писал следующее: «Совершенно очевидно, что такого рода опасные предприятия[228] не отвечают требованиям государства ни по своей природе, ни по требуемому управлению, ни по своей деятельности. Однако, поскольку госпожа Неттин неосторожно заплатила авансом из собственного кармана 200 000 гульденов[229] и она желает забрать себе эти заводы,[230] было бы справедливо, чтобы Ваше Величество ей их передало, заодно поручило правительству предоставить госпоже Неттин всяческие возможности, а также оказать ей помощь, не противоречащую интересами финансов и государства в целом».[231]
Императрица Мария-Терезия тотчас же написала князю Карлу Лотарингскому, генеральному губернатору Нидерландов, следующее: «Мой государственный и дворцовый советник доложил мне о своей переписке с г-ном Кобенцлем о так называемых тайных способах изготовления и производства, якобы имеющихся у некоего господина Сюрмона, а также о мануфактуре, которую господин Кобенцль в соответствии с этим уже открыл в Турне, с разрешения Вашего Высочества… Я разрешаю Вашему Высочеству оказать госпоже Неттин всякую помощь и поддержку, не противоречащую интересам моих финансов и благу моих бельгийских провинций».[232]
Как видно, Кобенцль повел себя искуснейшим образом, и в этом деле Кауниц ему помог: они представили это «выгодное дело» в виде организованного господином Сюрмоном «промышленного» мошенничества.[233] Вследствие этого последнему срочно пришлось покинуть город. Кобенцль писал: «Ожидаю скорого отъезда господина Сюрмона и надеюсь, что госпожа Неттин скоро сможет вернуть себе те суммы, которые она одалживала. Среди тех тайных способов наверняка есть что-то хорошее, как это видно, по крайней мере, в изготовлении шляп и в дублении кожи. К тому же все наши торговцы шелками и льняными тканями считают окрашенные ткани чудесными».[234]
То, как обернулось дело с владевшим секретами изобретателем, может вызвать только недоумение, как возникло оно и у Кауница: «Я не очень хорошо понимаю, что означает фраза из вашего доклада от 2-го числа этого месяца «Ожидаю скорого отъезда господина Сюрмона». Добровольно ли он уезжает, или его наконец выгнали? В первом случае он может увезти с собой не только деньги госпожи Неттин, которую мне искренне жаль, но и те самые замечательные секреты. Во втором случае, надеюсь, что удалось заполучить от него и секрет очистки масел».[235]
На это Кобенцль ответил: «Господина Сюрмона не выгнали. Однако, пока мы ожидали решения Ее Величества о том, заберет ли она мануфактуру или оставит госпоже Неттин, сын последней оставался в Турне и обучался всем тайным приемам господина Сюрмона. Когда от него узнали все, что он знал, и его присутствие более не было необходимым, я написал ему, что получил высочайшие указания о том, что Ее Величество и слышать не желает о каких-либо секретных способах. В то же время молодой Неттин дал ему знать, что его мать оставляет себе мануфактуру для того, чтобы покрыть свои расходы, и что денег она вперед больше не даст. Тогда он решил уехать, сказав, однако, что вернет все суммы в течение следующих нескольких месяцев».[236]
Из другого письма еще очевиднее редкое благородство графа по отношению к тем, кто обманом, прикрываясь дружбой, выманил у него секреты: «К тому же он разрешил применять его секретные способы изготовления, и если нужно было какое-нибудь дополнительное разъяснение, он готов его дать, где бы он ни находился. Он уехал в Льеж и обратится, наверное, к маркграфу Баден-Дурлаха в Карлсруэ.[237] Госпожа Неттин еще надеется вернуть хотя бы часть тех сумм, которые она отдала».[238]
Именно так и случилось. И если для Кауница «дело было закрыто»,[239] то для госпожи Неттин оно приняло выгодный оборот:
«Основанная в Турне мануфактура начинает развиваться. Верю, что госпожа Неттин останется довольна, или по крайней мере вернет свои расходы».[240]
Этим и закончилось так называемое «промышленное» мошенничество в Турне.
Глава 11Потерянные годы
Дальше начинается период в биографии Сен-Жермена, который многие из писавших о нем называли «потерянными годами», потому что документов, подобных дипломатической переписке, об этом периоде практически нет, а мемуарные свидетельства крайне скудны или вовсе недостоверны, так что нужно тщательно отсеивать в них правду от выдумок, ошибок или даже заведомой лжи.
Если после отъезда из Турне граф Сен-Жермен действительно уехал в Льеж, как сказано о его намерениях в письме Кобенцля, и через Льеж проследовал дальше в Карлсруэ к маркграфу Баден-Дурлаха, то долго оставаться там с маркграфом он не мог, так как в одном свидетельстве о маршрутах передвижений Сен-Жермена, написанном много лет спустя после описываемых в нем событий, мимоходом упоминается, что некто, совершая путешествие в карете, подвез графа до Москвы, где у него была фабрика для производства миткаля, или набивных ситцевых тканей, натурального цвета неотбеленного хлопка, окрашиваемых с использованием его собственных красок. Эпизод с тем, как Сен-Жермена «подвез» до Москвы офицер по имени Давид Хоц, похоже, относится к зиме 1765 года, если только он вообще имел место. О нем еще будет рассказ позже.
Зато достоверно известно то, что в период с 1764 по 1770 годы граф ездил в Италию, хотя точными датами мы не располагаем. Существуют несколько документов об этой поездке. Несомненно, что Сен-Жермен бывал в этой стране и раньше, недаром в заметке в лондонской газете за 1760 год о любви к музыке, композиторском и исполнительском мастерстве Сен-Жермена говорится, что «Италия оценила его талант наравне с талантом ее собственных виртуозов и признала в нем одного из тончайших ценителей своего древнейшего и современного искусства».[241]
Один из редких документов о пребывании графа в Италии состоит из тех нескольких страниц, которые граф Ламберг посвятил ему в «Воспоминаниях светского человека»,