трусами.
— Мы?.. О, Диана, о ком ты говоришь? Это “мы” очень красноречиво, моя милая…
— Я хочу сказать: мой отец и я. Надеюсь, ты ничего другого не подумала… Мой отец — человек знатный, он мог поговорить с королем; я… у меня есть гордость, и я не боюсь тех, кого ненавижу… Но, видишь ли, вот в чем секрет этой трусости: я поняла, что он не любит меня.
— Ты сама себя обманываешь!.. — вскричала Жанна. — Если бы ты верила в это, то в том состоянии, в котором ты находишься, ты обратилась бы к нему с этим упреком… Но ты в это не веришь, ты знаешь обратное, лицемерка, — добавила она ласково.
— Тебе легко верить в любовь, — возразила Диана, снова усаживаясь возле Жанны, — господин де Сен-Люк взял тебя в жены наперекор воле короля! Он похитил тебя прямо из Парижа; тебя, может быть, преследовала погоня, ты платишь ему за опалу и изгнание своими ласками.
— И щедро плачу, — сказала проказница.
— Но я — поставь себя на мое место, — я, которую этот необузданный молодой человек, по его уверению, любит, я, которая привлекла взор неукротимого Бюсси — человека, не знающего, что такое препятствия, я допустила оглашение моего брака и предстала пред взорами всего двора. После этого он не захотел даже смотреть на меня. Я доверилась ему в часовне святой Марии Египетской. Никого не было, только два его наперсника — Гертруда и Одуэн, да я — еще большая его наперсница, чем они… О! Подумать только: окажись возле дверей конь, Бюсси мог бы меня похитить тогда же, возле часовни… закрыть полой плаща… В ту минуту, знаешь, я чувствовала, что он страдает, что он в отчаянии из-за меня. Я видела его потускневшие глаза, побледневшие, запекшиеся в лихорадке губы. Если бы он попросил меня умереть, чтобы возвратить блеск его глазам, свежесть его устам, я бы умерла… Я встала и ушла, и он даже не пытался удержать меня за край накидки. Погоди, погоди… О! Ты не понимаешь, как я страдаю. Он знал, что я покидаю Париж, возвращаюсь в Меридор; он знал, что господин де Монсоро… Ну вот, я и покраснела… что господин де Монсоро не муж мне; он знал, что я еду одна… и в дороге, Жанна, милая, я каждую минуту оборачивалась назад, мне все чудилось, что я слышу галоп его коня, догоняющего нас. Но нет! Это было всего лишь эхо! Говорю тебе, он обо мне и не вспоминает, да я и не заслуживаю того, чтобы ехать за мной в Анжу, когда при дворе французского короля есть столько прекрасных и любезных дам, одна улыбка которых стоит больше сотни признаний провинциалки, похоронившей себя в Меридорской глуши. Теперь ты поняла? Убедила я тебя? Разве я не права? Разве меня не забыли, не пренебрегли мною, бедная моя Жанна?
Не успела Диана произнести эти слова, как в ветвях дуба раздался страшный треск, со старой стены посыпался мох и кусочки отколовшейся штукатурки, и тотчас вслед за этим из зелени плюща и дикой шелковицы выпрыгнул человек и упал к ее ногам. Диана громко вскрикнула.
Жанна поспешила отойти в сторону — она узнала этого человека.
— Вот видите, я здесь, — прошептал коленопреклоненный Бюсси, целуя край платья Дианы, который он почтительно взял дрогнувшей рукой.
Диана, в свой черед, узнала голос и улыбку графа, и, пораженная в самое сердце, вне себя, задыхаясь от этого нежданного счастья, распахнула объятия и почти без чувств упала на грудь того, кого только что обвинила в равнодушии.
XIVВЛЮБЛЕННЫЕ
Обмороки, вызванные радостью, никогда не бывают ни чрезмерно долгими, ни чрезмерно опасными. Правда, есть свидетельства того, что иной раз они приводили к смерти, но такие случаи чрезвычайно редки.
Вот почему Диана весьма скоро открыла глаза и обнаружила, что находится в объятиях Бюсси, ибо он не пожелал уступить госпоже де Сен-Люк привилегию встретить первый взгляд Дианы.
— О! — прошептала она, приходя в себя. — О! Это ужасно, граф, появляться так внезапно!
Бюсси ожидал других слов.
И кто знает — мужчины так требовательны, — кто знает, повторяем мы: быть может, он ждал вовсе не слов, а чего-то другого, он, не однажды бывавший свидетелем обмороков или беспамятства?
Однако Диана не только не пошла дальше — она мягко освободилась из плена Бюсси и отступила к подруге, которая поначалу отошла было из деликатности в сторону, под сень деревьев, но затем прелестное зрелище примирения двух любящих разбудило в ней свойственное женщинам любопытство, и она потихоньку подошла поближе — не для того, чтобы принять участие в разговоре, но чтобы ничего не упустить из их беседы…
— Так вот, значит, как вы меня встречаете, сударыня? — сказал Бюсси.
— Ах, — сказала Диана, — это в самом деле очень мило, очень трогательно, господин де Бюсси, то, что вы сделали… Но…
— О! Бога ради, не надо никаких “но”,— вздохнул Бюсси, снова опускаясь на колени.
— Нет, нет, встаньте же, господин де Бюсси.
— Позвольте мне молить вас на коленях, — отвечал граф, складывая ладони, — я так давно мечтал о месте у ваших ног.
— Возможно, но, чтобы занять его, вы перебрались через стену. Это не подобает знатному сеньору и, более того, весьма неосторожно для человека, который печется о моей чести.
— Почему?
— А если бы вас заметили?
— Кто мог меня заметить?
— Да наши охотники, они всего четверть часа назад проскакали тут по лесу.
— Успокойтесь, сударыня, я слишком старательно прятался, чтобы меня заметили.
— Он прячется! — воскликнула Жанна. — Это совсем как в романе! Расскажите же нам, как вы прятались, господин де Бюсси.
— Во-первых, если я не присоединился к вам по дороге, то не по своей вине: я поехал одним путем, вы — другим. Вы прибыли через Рамбуйе, я — через Шартр. Во-вторых, слушайте и судите, влюблен ли в вас бедный Бюсси: я не решился присоединиться к вам, хотя не сомневаюсь, что смог бы это сделать. Я прекрасно знал, что Жарнак отнюдь не влюблен и что это достойное животное без особого восторга относится к возвращению в Меридор; ваш отец тоже не имел никаких оснований торопиться, ведь вы были возле него. Но я не хотел встретиться с вами в присутствии вашего батюшки и ваших людей, ибо я гораздо больше беспокоюсь о вашей чести, чем вы полагаете. Я ехал не торопясь и грыз ручку моего хлыста, да, ручка хлыста была моей обычной пищей в эти дни.
— Бедный мальчик! — сказала Жанна. — Оно и видно, погляди, как он похудел.
— Наконец вы прибыли, — продолжал Бюсси, — я снял квартиру в предместье города и наблюдал, притаившись за ставнями, как вы проехали мимо.
— О, Боже мой! Вы живете в Анже под своим именем? — спросила Диана.
— За кого вы меня принимаете? — улыбнулся Бюсси. — Конечно, нет, я — странствующий купец. Поглядите на этот светло-коричневый камзол, не очень-то меня в нем узнаешь, такой цвет любят суконщики и ювелиры. Ну, а кроме того, у меня до того озабоченный вид, что я вполне могу сойти за аптекаря, разыскивающего целебные травы. Короче говоря, меня еще не заметили.
— Бюсси, красавец Бюсси, два дня кряду находился в провинциальном городишке, и его не заметили? Кто бы поверил этому при дворе?!
— Продолжайте, граф, — сказала Диана, краснея. — Расскажите, как вы добрались сюда из Анже.
— У меня два чистокровных скакуна. Я сажусь на одного из них и шагом выезжаю из города, то и дело останавливаясь, чтобы поглазеть на объявления и вывески. Но стоит мне очутиться вдали от чужих взглядов, я тотчас же пускаю коня в галоп, и за двадцать минут он покрывает три с половиной лье между городом и замком. Оказавшись в Меридорском лесу, я определяю стороны света и нахожу стену парка. Но она длинная, и даже очень, ведь парк большой. Вчера я исследовал эту стену более четырех часов, взбирался на нее то там, то здесь, все надеясь увидеть вас. И, наконец, к вечеру, когда я уже почти отчаялся, я вас увидел. Вы шли к дому, позади вас прыгали две большие собаки барона, они пытались схватить молодую куропатку, которую госпожа де Сен-Люк держала в высоко поднятой руке. Потом вы скрылись из виду. Я спрыгнул в парк, прибежал сюда, увидел, что трава и мох здесь сильно примяты, и решил, что, вполне возможно, это ваше излюбленное место: тут так приятно в жару. Чтобы отметить это место, я надломил ветки, как делают на охоте, и, вздыхая, что для меня всегда страшно мучительно…
— С непривычки, — прервала с улыбкой Жанна.
— Вполне возможно, сударыня. Итак, вздыхая, что для меня, повторяю, всегда страшно мучительно, я поскакал обратно в город. Я очень устал, кроме того, лазая по деревьям, я разорвал мой светло-коричневый камзол, и, однако, несмотря на дыры в камзоле, несмотря на боль в груди, я был счастлив: я видел вас.
— По-моему, это восхитительный рассказ, — сказала Жанна, — вы преодолели труднейшие препятствия, это прекрасно и героично, но я боюсь взбираться на деревья, и, окажись я на вашем месте, я поберегла бы свой камзол и особенно свои руки. Посмотрите, в каком ужасном состоянии ваши: все исцарапаны колючками.
— Верно. Но тогда я не увидел бы ту, что искал.
— Вот уж нет. Я бы увидела ее и нагляделась бы побольше вашего и на Диану де Меридор, и даже на госпожу де Сен-Люк.
— А что бы вы для этого сделали? — с живостью спросил Бюсси.
— Явилась бы прямо к подъемному мосту Меридорского замка и вошла в замок. Господин барон сжал бы меня в своих объятиях, госпожа де Монсоро усадила бы меня рядом с собой за стол, господин де Сен-Люк осыпал бы меня знаками внимания, госпожа де Сен-Люк составляла бы со мной анаграммы. Это был бы самый простой в мире способ. Правда, самые простые в мире способы никогда не приходят на ум влюбленным.
Бюсси улыбнулся, бросил взгляд в сторону Дианы и покачал головой.
— Ну нет, — сказал он, — нет. То, что сделали бы вы, годится для вас, но не для меня.
Диана залилась краской, словно ребенок, и в глазах обоих появилось одно и то же выражение, а на устах — одна и та же улыбка.
— Вот так так! — сказала Жанна. — По всему выходит, что я ничего уже не понимаю в хороших манерах.
— Нет! — Бюсси покачал головой. — Нет, я не мог явиться в замок! Графиня замужем, и господин барон несет обязательства перед своим зятем — каким бы он ни был — строго следить за его женой.