Дворец был полон жизни, шума, веселья. Окна сияли, как солнце, кухни пламенели, словно пылающие печи, распространяя ароматы дичи и пряностей, способные заставить желудок забыть о своем соседе — сердце.
Но, чтобы попасть во дворец, надо было открыть ворота, закрытые на все запоры.
Монсоро кликнул привратника и назвал себя, однако привратник не узнал его.
— Тот был прямой, а вы сгорбленный, — сказал он.
— Это от усталости.
— Тот был бледный, а вы красный.
— Это от жары.
— Тот был верхом, а вы пеший.
— Это потому, что моя лошадь испугалась, рванулась в сторону, сбросила меня с седла и вернулась без всадника. Разве вы не видели моей лошади?
— А! Правильно, — сказал привратник.
— Так вот, пошлите за мажордомом.
Привратник, обрадовавшись поводу снять с себя ответственность, послал за упомянутым должностным лицом.
Мажордом пришел и сразу узнал Монсоро.
— Боже мой! Откуда вы в таком виде? — спросил он.
Монсоро повторил ту же басню, что рассказал привратнику.
— Знаете, — сообщил мажордом, — мы были очень обеспокоены, когда увидели лошадь без всадника, особенно его высочество, которого я имел честь предупредить о вашем прибытии.
— А! Его высочество выглядел обеспокоенным? — воскликнул Монсоро.
— И весьма.
— Что же он сказал?
— Чтобы вас привели к нему, как только вы появитесь.
— Хорошо. Я загляну сначала в конюшню, узнаю, все ли в порядке с лошадью его высочества.
Монсоро вошел в конюшню и увидел, что умное животное стоит на том самом месте, откуда он его взял, и прилежно, как и подобает лошади, которая чувствует необходимость восстановить свои силы, жует овес.
Потом, даже не переодев платье, — Монсоро счел, что важность известия, которое он привез, ставит его выше требований этикета, — даже не переодевшись, повторяем мы, главный ловчий направился в столовую. Все придворные принца и сам его высочество, собравшись за великолепно сервированным и ярко освещенным столом, атаковали паштеты из фазана, свежезажаренное мясо дикого кабана и сдобренные пряностями закуски, которые они запивали славным, бархатистым красным вином из Кагора или тем коварным, игристым и нежным анжуйским, ударяющим в голову еще прежде, чем в стакане полопаются все топазовые пузырьки.
— Двор весь собрался, — говорил Антрагэ, раскрасневшийся, словно молодая девица, и уже пьяный, как старый рейтар, — весь налицо, как и винный погреб вашего высочества.
— Не совсем, не совсем, — сказал Рибейрак, — недостает главного ловчего. Стыдно, в самом деле, что мы поедаем дичь его высочества, а не добываем ее себе сами.
— Я голосую за главного ловчего, за любого, — сказал Ливаро, — неважно, кто это будет, пусть даже господин де Монсоро.
Герцог улыбнулся: он один знал о приезде графа.
Не успел Ливаро произнести эти слова, а принц улыбнуться, как открылась дверь и вошел граф де Монсоро.
Увидев его, герцог издал громкое восклицание, громкое тем более, что оно прозвучало среди общей тишины.
— Вот и он! — воскликнул герцог. — Как видите, господа, Небо к нам благосклонно: не успеешь высказать желание, оно тут же исполняется.
Монсоро, приведенный в замешательство самоуверенностью принца, не свойственной его высочеству в подобных случаях, смущенно поклонился и отвел взгляд в сторону, ослепленный, как филин, которого внезапно перенесли из темноты на яркий солнечный свет.
— Прошу к столу, — сказал герцог, указывая графу де Монсоро место напротив себя.
— Ваше высочество, — ответил Монсоро, — я очень хочу пить, очень голоден и очень устал, но я не сделаю ни глотка, не съем ни кусочка и не присяду, прежде чем не передам вам чрезвычайно важного известия.
— Вы прибыли из Парижа, не так ли?
— И по очень спешному делу, ваше высочество.
— Что ж, слушаю, — сказал герцог.
Монсоро приблизился к Франсуа и, с улыбкой на губах и ненавистью в сердце, шепнул ему:
— Ваше высочество, ее величество королева-мать едет повидаться с вами и почти не делает остановок по пути.
Лицо герцога, на которое были устремлены все глаза, озарилось внезапной радостью.
— Прекрасно, — сказал он. — Благодарю вас, господин де Монсоро, вы, как всегда, верно служите мне. Продолжим наш ужин, господа.
И он придвинул свое кресло к столу, от которого было отодвинулся, чтобы выслушать графа де Монсоро.
Пиршество возобновилось. Но стоило главному ловчему, помещенному между Ливаро и Рибейраком, опуститься на удобный стул, стоило увидеть перед собой обильную еду, как он вдруг тут же потерял аппетит.
Духовное снова одержало верх над вещественным.
Увлекаемая печалью, душа Монсоро устремилась в меридорский парк. Вновь совершая путь, который только что проделало его разбитое усталостью тело, она шла как ко всему присматривающийся паломник, по той заросшей цветами тропинке, которая привела графа к стене.
Он снова увидел чужого коня, поврежденную стену, бегущие прочь тени двух любовников, снова услышал крик Дианы, крик, проникший в самую глубину его сердца.
И тогда, безразличный к шуму, к свету, даже к еде, забыв, рядом с кем и перед кем сидит, он погрузился в собственные мысли и не заметил, как на чело его набежали тучи, а из груди внезапно вырвался глухой стон, привлекший внимание удивленных сотрапезников.
— Вы падаете от усталости, господин главный ловчий, — сказал принц, — пожалуй, вам лучше отправиться спать.
— По чести так, — сказал Ливаро, — совет хорош, и, если вы ему не последуете, вы рискуете заснуть прямо на тарелке.
— Простите, ваше высочество, — сказал Монсоро, вскидывая голову, — я умираю от усталости.
— Напейтесь, граф, — посоветовал Антрагэ, — ничто так не бодрит, как вино.
— И еще, — прошептал Монсоро, — напившись, забываешься.
— Ну и ну! — сказал Ливаро. — Это никуда не годится. Поглядите, господа, его бокал все еще полон.
— За ваше здоровье, граф, — сказал Рибейрак, поднимая бокал.
Монсоро был вынужден ответить на тост и залпом опорожнил свой.
— Пьет он, однако, отлично, посмотрите, выше высочество, — сказал Антрагэ.
— Да, — ответил принц, который пытался угадать, что делается в душе графа, — да, чудесно.
— Вам следовало бы устроить для нас хорошую охоту, граф, — сказал Рибейрак, — вы знаете эти края.
— У вас тут и егеря и леса, — сказал Ливаро.
— И даже жена, — прибавил Антрагэ.
— Да, — машинально повторил граф, — да, охотничьи команды, леса и госпожа де Монсоро, да, господа, да.
— Устройте нам охоту на кабана, граф, — сказал принц.
— Я попытаюсь, выше высочество.
— Черт возьми! — воскликнул один из анжуйских дворян. — Вы попытаетесь, вот так ответ! Да лес кишит кабанами. На старой просеке я бы за пять минут с десяток поднял.
Монсоро невольно побледнел: старой просекой называлась как раз та часть леса, куда его только что возил Роланд.
— Да, да, устройте охоту завтра, завтра же! — закричали дворяне.
— Вы не возражаете против завтрашнего дня, Монсоро? — спросил герцог.
— Я всегда в распоряжении вашего высочества, — ответил Монсоро, — но, однако, как ваше высочество соизволили только что заметить, я слишком утомлен, чтобы вести охоту завтра. Кроме того, я должен поездить по окрестностям и выяснить, что делается в наших лесах.
— И дайте ему, наконец, возможность повидаться с женой, черт возьми! — сказал герцог с добродушием, которое окончательно убедило бедного мужа, что герцог — его соперник.
— Согласны! Согласны! — весело закричали молодые люди. — Дадим графу де Монсоро двадцать четыре часа, чтобы он сделал в своих лесах все, что должно.
— Да, господа, дайте их мне, эти двадцать четыре часа, — сказал граф, — и я вам обещаю употребить их с пользой.
— А теперь, наш главный ловчий, — сказал герцог, — я разрешаю вам отправиться в постель. Проводите господина де Монсоро в его комнату.
Граф де Монсоро поклонился и вышел, освободившись от тяжелого бремени — необходимости держать себя в руках.
Те, кто страдают, жаждут одиночества еще больше, чем счастливые любовники.
XXIIО ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III УЗНАЛ О БЕГСТВЕ СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО
После того как главный ловчий покинул столовую, пир продолжался еще более весело, радостно и непринужденно.
Угрюмая физиономия Монсоро не очень-то благоприятствовала веселью дворян, ибо за ссылками на усталость и даже за действительной усталостью они угадали ту постоянную одержимость мрачными мыслями, которая отметила чело графа печатью глубокой скорби, ставшей характерной особенностью его лица.
Стоило Монсоро уйти, как принц, которого присутствие графа всегда стесняло, снова обрел спокойный вид и сказал:
— Итак, Ливаро, когда вошел главный ловчий, ты начал рассказывать нам о вашем бегстве из Парижа. Продолжай.
И Ливаро продолжал рассказ.
Но, поскольку наше знание историка дает нам право знать лучше самого Ливаро все, что произошло, мы заменим рассказ молодого человека нашим собственным. Возможно, он от этого потеряет в красочности, но зато выиграет в охвате событий, ибо нам известно то, что не могло быть известно Ливаро, а именно — то, что случилось в Лувре.
К полуночи Генрих III был разбужен необычным шумом, поднявшимся во дворце, где, после того как король отошел ко сну, должна была соблюдаться глубочайшая тишина. Слышались ругательства, стук алебард о стены, торопливая беготня по галереям, проклятия, от которых могла бы разверзнуться земля, и, посреди всего этого шума, стука, богохульств — на сто ладов повторяемые слова: “Что скажет король?! Что скажет король?!”
Генрих сел на кровати и посмотрел на Шико, который после ужина с его величеством заснул в большом кресле, обвив ногами свою рапиру.
Шум усилился.
Генрих, лоснящийся от помады, соскочил с постели с криком:
— Шико! Шико!
Шико открыл один глаз — этот благоразумный человек очень ценил сон и никогда не просыпался сразу.