И бедняга Бюсси поступил правильно, потому что, едва он пробежал глазами известное нам письмо, как кровь прихлынула к его мозгу, прилила к глазам, словно разбушевавшееся море. Из бледного он сделался пурпурно-красным, постоял мгновение как оглушенный и, чувствуя, что вот-вот упадет, был вынужден опуститься в кресло возле окна.
— Ступай! — сказал Реми конюху, удивленному действием, которое оказало принесенное им письмо. И подтолкнул его в спину. Конюх поспешил удалиться. Он решил, что принес плохую новость, и испугался, как бы у него не отобрали назад полупистоль.
Реми подошел к графу и потряс его за руку.
— Черт подери! — воскликнул он. — Отвечайте мне немедленно, иначе, клянусь святым Эскулапом, я пущу вам кровь из всех четырех конечностей.
Бюсси встал. Он больше не был ни красным, ни оглушенным — он был мрачным.
— Погляди, — сказал он, — что сделал ради меня Сен-Люк.
И протянул Реми письмо.
Реми жадно прочел его.
— Что же, — заметил он, — мне кажется, все прекрасно и господин де Сен-Люк — галантный человек. Да здравствуют умные люди, умеющие отправить душу в чистилище! Оттуда ей уже нет возврата!
— Невероятно! — пробормотал Бюсси.
— Конечно, невероятно, но это ничего не меняет. Наши дела теперь обстоят так: через девять месяцев моей пациенткой будет некая графиня де Бюсси. Разрази меня гром! Не беспокойтесь, я принимаю роды, как Амбруаз Парэ.
— Да, — сказал Бюсси. — Она будет моей женой.
— Мне кажется, — отвечал Реми, — что для этого не так уж много придется сделать, ибо она уже больше ваша жена, чем жена своего мужа.
— Монсоро мертв!
— Мертв! — повторил Одуэн. — Так написано.
— О! Мне кажется, что я сплю, Реми. Как! Я не увижу больше этого подобия привидения, всегда готового встать между мною и счастьем? Реми, мы бредим!
— Нет, мы ни чуточки не бредим. Перечтите письмо, черт возьми! Упал на маки, видите, да так неловко, что тут же и умер. Я уже замечал, что падать на маки очень опасно, но до сих пор думал, что это опасно только для женщин.
— Но в таком случае, — сказал Бюсси, не слушая шуток Реми и следя лишь за одной мыслью, которая вертелась у него в мозгу, — Диане не следует оставаться в Меридоре. Я этого не хочу. Надо чтобы она отправилась куда-нибудь в другое место, где она сможет все забыть.
— Я думаю, что для этого вполне подходит Париж, — сказал Одуэн. — В Париже все забывают довольно быстро.
— Ты прав. Она снова поселится в своем домике на улице Турнель, и десять месяцев ее вдовьего траура мы проживем в тени, если только счастье может оставаться в тени, и брак будет для нас всего лишь завтрашним днем сегодняшних радостей.
— Это верно, — сказал Реми, — но, чтобы отправиться в Париж…
— Ну?
— Нам кое-что нужно.
— Что же?
— Нам нужен мир в Анжу.
— Верно, — сказал Бюсси, — верно. О! Бог мой! Сколько времени потеряно, и потеряно впустую!
— Это значит, что вы сядете на коня и помчитесь в Меридор.
— Нет, не я, ни в коем случае не я, а ты. Я обязательно должен остаться здесь, и к тому же мое присутствие там в подобную минуту было бы почти непристойным.
— А как я с ней увижусь? Войду в замок?
— Нет. Иди сначала к старой просеке, возможно, она будет гулять там: ждать меня. А если там не увидишь, иди в замок.
— Что ей сказать?
— Что я почти обезумел.
И пожав руку молодому лекарю, на которого привык полагаться, как на самого себя, Бюсси поспешил вернуться на свое место за драпировками у потайного входа в альков принца.
В отсутствие Бюсси Екатерина попыталась отвоевать обратно ту территорию, которую потеряла благодаря его присутствию.
— Сын мой, — сказала она, — я полагала, что никогда не бывает так, чтобы мать не сумела договориться со своим ребенком.
— Тем не менее, матушка, вы видите, что иногда это может случиться.
— Никогда, если она действительно хочет договориться.
— Вы желаете сказать, сударыня, если они хотят договориться, — поправил герцог и, довольный этими гордыми словами, поискал глазами Бюсси, чтобы получить в награду одобряющий взгляд.
— Но я хочу этого, — воскликнула Екатерина, — вы слышите, Франсуа? Я этого хочу.
Тон ее голоса не соответствовал словам, ибо слова были повелительными, а тон почти умоляющим.
— Вы этого хотите? — переспросил герцог Анжуйский с улыбкой.
— Да, — сказала Екатерина, — я этого хочу и пойду на любые жертвы, чтобы достигнуть своей цели.
— А! — воскликнул Франсуа. — Черт возьми!
— Да, да, мое дорогое дитя, скажите, чего вы требуете, чего вы желаете? Говорите! Приказывайте!
— О! Матушка! — произнес Франсуа, почти смущенный столь полной победой, которая лишала его возможности быть суровым победителем.
— Послушайте, сын мой, — сказала Екатерина своим самым нежным голосом, — вы ведь не хотите утопить королевство в крови? Этого не может быть. Вы хороший француз и хороший брат.
— Мой брат оскорбил меня, сударыня, и я ему больше ничем не обязан ни как моему брату, ни как моему королю.
— Но я, Франсуа, я! Разве вам не жаль меня?
— Нет, сударыня, потому что вы, вы меня покинули! — возразил герцог, думая, что Бюсси все еще на своем месте, как прежде, и может его слышать.
— А! Вы хотите моей смерти? — горестно сказала Екатерина. — Что ж, пусть будет так, я умру, как и подобает женщине, дети которой убивают друг друга у нее на глазах.
Само собой разумеется, Екатерина не испытывала ни малейшего желания умереть.
— О! Не говорите так, матушка, вы разрываете мне сердце! — воскликнул Франсуа, сердце которого вовсе не разрывалось.
Екатерина залилась слезами.
Герцог взял ее за руки и попытался успокоить, по-прежнему бросая тревожные взгляды в глубину алькова.
— Но чего вы хотите? — сказала Екатерина. — Скажите, по крайней мере, ваши требования, чтобы мы знали, на чем нам порешить.
— Постойте, матушка, а чего вы сами хотите? — сказал Франсуа. — Говорите, я вас слушаю.
— Я хочу, чтобы вы возвратились в Париж, мое дорогое дитя, я хочу, чтобы вы возвратились ко двору короля, вашего брата, который ждет вас с распростертыми объятиями.
— Э! Черт подери, сударыня! Я отлично понимаю: не брат мой ждет меня с распростертыми объятиями, а Бастилия — с распахнутыми воротами.
— Нет, возвращайтесь, возвращайтесь, я клянусь честью, клянусь моей материнской любовью, клянусь кровью нашего спасителя Иисуса Христа, король вас примет так, словно это вы король, а он — герцог Анжуйский.
Герцог неотрывно вглядывался в драпировки алькова.
— Соглашайтесь, — продолжала Екатерина, — соглашайтесь, сын мой. Скажите, может быть, вам нужны новые владения, может быть, вы хотите иметь свою гвардию?
— Э! Сударыня, ваш сын мне ее уже дал однажды, и даже почетную, ведь он выбрал для этого своих четырех миньонов.
— Не надо, не говорите так. Он предоставит вам самому набирать себе гвардейцев. Если вы захотите, у вашей гвардии будет капитан, и капитаном этим может стать господин де Бюсси.
Это последнее предложение обеспокоило герцога. Оно могло больно задеть самолюбие его фаворита, и герцог снова бросил взгляд в глубину алькова, боясь увидеть в полумраке горящие гневом глаза и злобно стиснутые зубы.
Но, о чудо! Вопреки ожиданиям, он увидел радостного, улыбающегося Бюсси, который усиленно кивал ему, одобряя предложение королевы-матери.
“Что это означает? — подумал Франсуа. — Неужто Бюсси хотел войны только для того, чтобы стать капитаном моей гвардии?”
— Стало быть, — сказал он уже громче и словно спрашивая самого себя, — я должен согласиться?
“Да, да, да!” — подтвердил Бюсси руками, плечами и головой.
— Значит, надо, — продолжал герцог, — оставить Анжу и вернуться в Париж?
“Да, да, да!” — убеждал Бюсси со все возрастающим пылом.
— Конечно, дорогое дитя, — сказала Екатерина, — но разве это так трудно — вернуться в Париж?
“По чести, — сказал себе Франсуа, — я больше ничего не понимаю. Мы условились, что я буду от всего отказываться, а теперь он мне советует обменяться с ней мирным поцелуем!”.
— Ну так как, — спросила с беспокойством Екатерина, — что вы ответите?
— Матушка, я подумаю, — медленно произнес герцог, надеясь выяснить с Бюсси это противоречие, — и завтра…
“Он сдается, — решила Екатерина. — Я выиграла битву”.
“В самом деле, — подумал герцог, — Бюсси, возможно, и прав”.
И они расстались, предварительно обменявшись поцелуями.
XXIXО ТОМ, КАК ГРАФ МОНСОРО ОТКРЫЛ, ЗАКРЫЛ И СНОВА ОТКРЫЛ ГЛАЗА И КАК ЭТО ЯВИЛОСЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ТОГО, ЧТО ОН ЕЩЕ НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО МЕРТВ
“Какое счастье иметь хорошего друга, и особенно потому, что хорошие друзья встречаются редко!”
Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей герцогских конюшен.
Он бы охотно взял Роланда, но граф де Монсоро его опередил, и Реми пришлось взять другого коня.
— Я очень люблю господина де Бюсси, — говорил себе Одуэн, — а господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже крепко любит, так, во всяком случае, я думаю. Вот почему я сегодня такой веселый: я счастлив за двоих.
Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
— В самом деле, мне кажется, сердце у меня выпрыгнет из груди от радости. Ну-ка, — продолжал он, экзаменуя себя, — ну-ка, как я стану раскланиваться с госпожой Дианой?
Если вид у нее будет печальный — церемонный, сдержанный, безмолвный поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется — сверхпочтительный реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло. Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь, — “Виват” и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены… Ага! Я приближаюсь.
И действительно, после того как лошадь свернула налево, потом направо, после того как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала просеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.