— О! Какие прекрасные маки! — сказал Реми. — Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих.
Реми подъезжал к стене все ближе и ближе.
Внезапно лошадь, скакавшая крупной рысью, резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата — так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда.
Частые упражнения в верховой езде сделали Реми опытным наездником; он вонзил шпоры в бока своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.
Удивленный Реми опустил глаза в поисках препятствия, остановившего коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно впитывали земля и цветы.
— Ага! — воскликнул он. — Уже не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
Реми поднял глаза и огляделся.
В десяти шагах, под каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело.
Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
— Вот те раз! Монсоро! — воскликнул Реми. — Hic obiit Nemrod[45]. Ну и ну! Коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
— Странно! — сказал он. — Он лежит тут мертвый, совершенно мертвый, а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее, этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие, прислонил его к стене, чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно и есть, он мертв, клянусь честью! Глаза открыты, лицо неподвижно — мертвым-мертвешенек. Вот так: раз, два.
Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
Но тут же он разинул рот и попятился, ошеломленный: глаза, которые были только что открыты, закрылись, а лицо покойника, с самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
Реми стал почти таким же бледным, как граф де Монсоро, но, будучи медиком, то есть в достаточной степени материалистом, пробормотал, почесывая кончик носа: “Credere portentis mediocre.[46] Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв”.
И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, сполз на землю к подножию дерева, прислонился к его стволу и оказался лицом к лицу с трупом.
— Не могу припомнить, где точно, — сказал он себе, — но где-то я читал, что после смерти наблюдаются определенные двигательные феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-Богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron[47], как говорит Гальен; color albus[48], как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут — если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.
И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уж за шпагу, когда глаза Монсоро снова открылись.
Это событие оказало на Реми иное действие, нежели первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
— Он не мертв, — прошептал Реми, — он не мертв! В хорошенькую же историю мы попали.
Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.
— Он жив, — сказал Реми, — это верно, но если я убью его, он станет вполне мертвым.
Реми глядел на Монсоро, граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает намерения Одуэна в его душе.
— Фу! — воскликнул вдруг Реми. — Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он был на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, без сил, на три четверти мертвый, — это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.
— Помогите, — прошептал Монсоро, — помогите, я умираю.
— Дьявольщина! — сказал себе Реми. — Положение весьма затруднительное. Я врач, и, следовательно, мой долг облегчать страдания себе подобных. Правда, Монсоро этот до того уродлив, что я почти вправе сказать: не себе подобных, а не более чем принадлежащих к тому же роду. Genus homo[49].
Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.
— Помогите, — повторил раненый.
— Я здесь, — сказал Реми.
— Ступайте за священником, за врачом.
— Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
— Одуэн! — воскликнул граф де Монсоро, увидев Реми. — Какими судьбами?
Как видите, граф остался верен себе: даже в агонии он подозревал и допрашивал.
Реми понял, что кроется за его вопросом.
Этот лес не был особенно людным местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.
— Почему вы здесь? — повторил Монсоро, которому подозрения придали немного сил.
— Черт побери! — ответил Реми. — Да потому, что на расстоянии лье отсюда я встретил господина де Сен-Люка.
— А! Моего убийцу, — пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от гнева одновременно.
— И он велел мне: “Реми, скачите в лес! В том месте, которое называется Старая просека, вы найдете мертвого человека”.
— Мертвого! — повторил Монсоро.
— Проклятье! Он так думал, — сказал Реми, — не надо на него за это сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.
— А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите мне, смертельно ли я ранен?
— А! Черт! — воскликнул Реми. — Вы слишком многого от меня хотите. Однако я попытаюсь. Поглядим.
Мы уже говорили, что совесть врача одержала верх над преданностью друга.
Итак, Реми подошел к Монсоро и со всеми подобающими предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.
Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.
— Гм, — хмыкнул Реми, — очень болит?
— Не грудь, спина.
— Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?
— Под лопаткой.
— Клинок наткнулся на кость, — сказал Реми, — потому и болит.
И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной боли.
— Нет, — сказал Реми, — нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся, он прошел насквозь. Разрази меня гром! Славный удар, господин граф, отлично! Лечить раненных господином де Сен-Люком — одно удовольствие. У вас сквозная рана, милостивый государь.
Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.
— А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как полагается. — Он ощупал руки и ноги — кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди: дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по ней: звук глухой. — Черт, черт, вдовство госпожи Дианы, возможно, придется перенести на более поздний срок.
В это мгновение легкая, красноватая, блестящая пена увлажнила губы раненого.
Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет; затем он оторвал полосу от рубахи Монсоро и перетянул ему руку в предплечье.
— Посмотрим, — сказал он. — Если кровь потечет, тогда, даю слово, госпоже Диане не суждено стать вдовой, но если не потечет!.. Ах! Течет, ей-Богу, течет! Прошу прощения, дорогой господин де Бюсси, прошу прощения, но ничего не поделаешь, врач — прежде всего врач.
И в самом деле, кровь, словно бы поколебавшись мгновение, хлынула из вены. Почти в ту же секунду раненый вздохнул и открыл глаза.
— Ах! — пробормотал он. — Я уже думал, что все кончено.
— Еще нет, милостивый государь, еще нет. И, возможно даже…
— Я выберусь?
— О! Бог мой! Несомненно. Но прежде давайте закроем рану. Погодите, не двигайтесь. Видите ли, природа в эту самую минуту лечит вас изнутри, так же как я лечу вас снаружи. Я накладываю вам повязку, а она изготовляет сгусток. Я пускаю вам кровь — она ее останавливает. О! Природа — великий хирург, милостивый государь. Постойте, я оботру вам губы.
И Реми провел носовым платком по губам графа.
— Сначала, — сказал раненый, — я только и делал, что харкал кровью.
— Что ж, теперь, видите, кровотечение уже остановилось. Все идет хорошо. Тем лучше! То есть тем хуже.
— Как тем хуже?
— Тем лучше для вас, разумеется, но тем хуже!.. Я знаю, что хочу сказать. Любезный мой господин де Монсоро, боюсь, что буду иметь честь вылечить вас.
— Как! Вы боитесь?
— Да, я знаю, что говорю.
— Так значит, вы считаете, что я поправлюсь?!
— Увы!
— Вы странный врач, господин Реми.
— Что вам в том? Раз я вас спасаю!.. А теперь…
Реми остановил кровь и поднялся.
— Вы меня бросаете? — спросил граф.
— Вы слишком много говорите, милостивый государь. Лишняя болтовня вредна. Ах, да разве в этом дело? Мне скорее следовало бы посоветовать ему кричать.
— Я не понимаю вас.
— К счастью. Ну вот вы и перевязаны.
— А теперь?
— А теперь я отправлюсь за подмогой.
— А я, что мне пока делать?
— Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, дышите очень осторожно, старайтесь не кашлять. Не будем тревожить этот драгоценный сгусток. Какое жилье тут ближе всего?
— Меридорский замок.