— Но, — сказал Шомберг, который, как хозяин дома, получил поклон последним, — мы не подумали об одном, господин Сен-Люк.
— О чем?
— О том, что, если все мы пожелаем, а случай иной раз распоряжается очень странно, если все мы пожелаем, повторяю, выбрать один и тот же день и час, господин де Бюсси может оказаться в очень затруднительном положении.
Сен-Люк поклонился с самой своей обходительной улыбкой на устах.
— Разумеется, — сказал он, — господин де Бюсси оказался бы в затруднительном положении, подобно всякому дворянину перед лицом таких четырех храбрецов, как вы. Но он заметил мне, что это для него не внове, с ним такое уже было у Турнельского дворца, возле Бастилии.
— И он будет драться со всеми четырьмя? — спросил д’Эпернон.
— Со всеми четырьмя, — подтвердил Сен-Люк.
— С каждым в отдельности? — спросил Шомберг.
— С каждым в отдельности или со всеми разом. Вызов адресован и каждому из вас, и всем вместе.
Четверо молодых людей переглянулись. Келюс первый нарушил молчание.
— Это очень благородно со стороны господина де Бюсси, — сказал он, красный от злости, — но, как бы мало мы ни стоили, все же каждый из нас способен справиться со своим делом самостоятельно. Итак, мы принимаем предложение графа и будем драться один за другим, по очереди… или же… Да, так, пожалуй, будет лучше…
Келюс посмотрел на друзей, которые, по всей видимости, поняв его мысль, кивнули ему в знак согласия.
— Мы не хотим, чтобы поединок превратился в убийство великодушного человека, и, пожалуй, будет лучше, если мы предоставим жребию решить, кому из нас драться с господином де Бюсси.
— А трое остальных? — поспешил спросил д’Эпернон.
— Трое остальных? У господина де Бюсси, несомненно, достаточно друзей, а у нас — врагов, чтобы трем остальным не пришлось стоять сложа руки. Вы согласны со мной, господа? — прибавил Келюс, оборачиваясь к своим товарищам.
— Да, — ответили они дружно.
— Мне было бы чрезвычайно приятно, — сказал Шомберг, — если бы господин де Бюсси пригласил на эту увеселительную прогулку господина де Ливаро.
— Если бы я смел выразить свое мнение, — сказал Можирон, — я попросил бы, чтобы при нашей встрече присутствовал господин де Бальзак д’Антрагэ.
— Общество было бы в полном сборе, — заключил Келюс, — если бы господин де Рибейрак соблаговолил явиться вместе со своими друзьями.
— Господа, — сказал Сен-Люк, — я передам ваши пожелания господину графу де Бюсси, но, по-моему, я могу сказать вам заранее, он слишком учтив, чтобы не согласиться с ними. Мне остается только, господа, принести вам искреннюю благодарность от имени господина графа.
Сен-Люк снова поклонился, и головы четырех вызванных на поединок дворян склонились точно до того же уровня, что и его голова.
Молодые люди проводили Сен-Люка до дверей гостиной.
В самой последней из передних он увидел четырех лакеев.
Сен-Люк достал набитый золотом кошелек и бросил им со словами:
— Вот, выпейте за здоровье ваших господ.
XXXVIIIО ТОМ, В КАКОЙ ОБЛАСТИ ГОСПОДИН ДЕ СЕН-ЛЮК БЫЛ ПРОСВЕЩЕННЕЕ ГОСПОДИНА ДЕ БЮССИ, КАКИЕ УРОКИ ОН ЕМУ ПРЕПОДАЛ И КАК ИСПОЛЬЗОВАЛ ЭТИ УРОКИ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ПРЕКРАСНОЙ ДИАНЫ
Сен-Люк возвратился весьма гордый столь хорошо выполненным поручением.
Дожидавшийся его Бюсси поблагодарил друга.
Сен-Люку он показался очень грустным; подобное состояние было неестественным для исключительно храброго человека, которому сообщили, что ему предстоит столь блестящий поединок.
— Я сделал что-нибудь не так? — спросил Сен-Люк. — У вас расстроенный вид.
— Даю слово, милый друг, мне жаль, что, вместо того чтобы назначить срок, вы не сказали: “Немедленно”.
— А! Терпение. Анжуйцы еще не вернулись. Какого черта! Дайте им время приехать! Зачем вам торопиться устилать землю убитыми и ранеными?
— Дело в том, что я хочу как можно скорее умереть.
Сен-Люк уставился на Бюсси с тем удивлением, которое люди с идеально устроенным организмом испытывают на первых порах при малейшем признаке несчастья, пусть даже чужого.
— Умереть! В вашем возрасте, с вашим именем, имея такую возлюбленную!
— Да! Я убью всех четверых, я в этом уверен, но я сам получу хороший удар, который успокоит меня навеки.
— Что за черные мысли, Бюсси?
— Побывали бы вы в моей шкуре! Муж, считавшийся мертвым, воскресает. Жена не может оторваться ни на минуту от изголовья постели этого, с позволения сказать, умирающего. Ни обменяться улыбками, ни словечком перекинуться, ни руки коснуться! Черт подери! С удовольствием изрубил бы кого-нибудь в куски…
Сен-Люк ответил на эту тираду взрывом смеха, который вспугнул целую стаю воробьев, клевавших рябину в малом саду Лувра.
— Ах! — вскричал он. — Какое простодушие! И подумать только, что женщины любят этого Бюсси, этого школяра! Но, мой милый, вы потеряли рассудок: в целом мире не сыщется любовника счастливей вас.
— Вот как? Попробуйте-ка доказать мне это вы, человек женатый!
— Nihil facilius[53], как говаривал иезуит Трике, мой учитель. Вы в дружбе с господином де Монсоро?
— Клянусь, мне стыдно за человеческий разум! Этот болван называет меня своим другом.
— Что ж, и будьте его другом.
— О!.. Злоупотреблять этим званием?!
— Prorsus absurdum[54], говорил в таких случаях Трике. Он и в самом деле ваш друг?
— Он так утверждает.
— Нет, он не друг ваш, потому что он делает вас несчастным. В чем цель дружбы? В том, чтобы люди приносили друг другу счастье. По крайней мере, так определяет дружбу его величество, а король — человек ученый.
Бюсси рассмеялся.
— Я продолжаю, — сказал Сен-Люк. — Если Монсоро делает вас несчастным, значит, вы не друзья. Следовательно, вы можете относиться к нему либо безразлично — и в таком случае отобрать у него жену, либо враждебно — и тогда убить его еще раз, коли одного раза недостаточно.
— По правде говоря, — сказал Бюсси, — я его ненавижу.
— А он вас боится.
— Вы думаете, он меня не любит?
— Проклятье! Испытайте его! Отнимите у него жену, и вы увидите.
— Это тоже логика отца Трике?
— Нет, это моя.
— Поздравляю вас.
— Она вам подходит?
— Нет. Мне больше нравится быть человеком чести.
— И предоставить госпоже де Монсоро излечить ее супруга духовно и физически? Ведь в конце-то концов, если вас убьют, нет никакого сомнения, что она прилепится к единственному оставшемуся у нее мужчине…
Бюсси нахмурился.
— Впрочем, — добавил Сен-Люк, — вот идет госпожа де Сен-Люк, это прекрасный советчик. Она нарвала себе букет в цветниках королевы-матери, и настроение у нее должно быть хорошим. Послушайте Жанну, каждое ее слово — золото.
И в самом деле, к ним приближалась Жанна, сияющая, преисполненная радости, искрящаяся лукавством.
Есть такие счастливые натуры, которые, подобно утренней песне жаворонка в полях, несут всему окружающему радость и добрые предзнаменования.
Бюсси дружески поклонился молодой женщине.
Она протянула ему руку, из чего с полной неопровержимостью явствует, что вовсе не полномочный посол Дюбуа завез к нам эту моду из Англии вместе с договором о четырехстороннем союзе.
— Как ваша любовь? — сказала Жанна, перевязывая свой букет золотой тесьмой.
— Умирает, — ответил Бюсси.
— Полноте! Она лишь ранена и потеряла сознание, — вмешался Сен-Люк. — Ручаюсь, что вы приведете ее в чувство, Жанна.
— Поглядим, — сказала Жанна, — покажите-ка мне рану.
— В двух словах дело вот в чем, — продолжал Сен-Люк. — Господина де Бюсси тяготит необходимость улыбаться графу де Монсоро, и он принял решение ретироваться.
— И оставить Диану графу? — в ужасе воскликнула Жанна.
Обеспокоенный этим первым проявлением ее чувства, Бюсси пояснил:
— О, сударыня, Сен-Люк не сказал вам, что я хочу умереть.
Некоторое время Жанна глядела на него с состраданием, в котором не было ничего евангельского.
— Бедная Диана, — прошептала она. — Вот и любите после этого! Нет, решительно, вы, мужчины, все до одного себялюбцы.
— Прекрасно! — сказал Сен-Люк. — Вот приговор моей супруги.
— Себялюбец, я? — вскричал Бюсси. — Не потому ли, что я боюсь унизить мою любовь трусливым лицемерием?
— Ах, сударь, это всего лишь жалкий предлог, — сказала Жанна. — Если бы вы любили по-настоящему, вы боялись бы только одного унижения: что вас разлюбят.
— Золотые слова! — сказал Сен-Люк. — Раскрывайте-ка свой кошелек, мой милый.
— Но, сударыня, — возразил Бюсси голосом, дрожащим от любви, — есть жертвы, которые…
— Ни слова больше. Признайтесь, что вы уже не любите Диану, так будет достойнее для благородного человека.
При одной мысли об этом Бюсси побелел.
— Вы не осмеливаетесь сказать ей это?! Что ж, тогда я скажу сама!
— Сударыня, сударыня!
— Вы очень забавны, все вы, с вашими жертвами… А мы разве не приносим жертв? Как! Подвергаясь опасности быть зверски убитой этим тигром Монсоро, сохранить все супружеские права для любимого, проявив такие силу и волю, на которые были бы неспособны даже Самсон и Ганнибал; укротить это злобное детище Марса и впрячь его в колесницу господина триумфатора — это ли не геройство? О, клянусь вам, Диана просто великолепна, я бы и четверти того не смогла совершить, что она делает каждый день.
— Благодарю, — сказал Сен-Люк с таким благоговейным поклоном, что Жанна залилась смехом.
Бюсси был в нерешительности.
— И он еще думает! — воскликнула Жанна. — Он не падает на колени, не говорит “mea culpa”[55]!
— Вы правы, — сказал Бюсси, — я всего лишь мужчина, то есть существо несовершенное, стоящее ниже самой обыкновенной женщины.
— Радостно сознавать, — сказала Жанна, — что я вас убедила.