Честь эта даже превзошла все первоначальные ожидания: Генрих по просьбе почтенного аббата согласился провести в уединении в монастыре целые сутки.
Аббат все еще не мог поверить своему счастью, но Шико утвердил Жозефа Фулона в его надеждах. И поскольку было известно, что король прислушивается к словам своего шута, обитатели монастыря просили Шико снова наведаться к ним в гости, и тот обещал это сделать.
Горанфло вырос в глазах монахов на десять локтей. Ведь именно ему удалось так ловко втереться в полное доверие к Шико. Даже столь тонкий политик, как Макиавелли, не сделал бы это лучше.
Приглашенный наведываться, Шико всегда приносил с собой — в карманах, под плащом, за голенищем — бутылки с самыми редкими и изысканными винами, поэтому брат Горанфло принимал его еще лучше, чем мессир Жозеф Фулон.
Шико на целые часы запирался в келье монаха, разделяя с ним, если говорить в общих чертах, его ученые труды и молитвенные экстазы. За три дня до праздника Святых даров он даже провел в монастыре всю ночь напролет, после чего по аббатству пронесся слух, что Горанфло уговорил Шико постричься в монахи.
Что до короля, то он в эти дни давал уроки фехтования своим друзьям, изобретая вместе с ними новые удары и стараясь в особенности упражнять д’Эпернона, которому судьба дала такого опасного противника и который ожидал решительного дня с заметным волнением.
Всякий, кто прошел бы ночью, в определенные часы, по улицам, встретил бы в квартале св. Женевьевы странных монахов, уже описанных нами в первых главах и смахивавших больше на рейтаров, чем на чернецов.
И, наконец, чтобы дополнить нашу картину, мы могли бы добавить, что дворец Гизов стал одновременно и самым загадочным, и самым беспокойным обиталищем, какое только можно себе представить. Снаружи он казался совершенно безлюдным, но внутри был густо населен. Каждый вечер в большом зале, после того как все занавеси на окнах были тщательно задернуты, начинались тайные сборища. Этим сходкам предшествовали обеды, на них приглашались только мужчины, и тем не менее обеды возглавляла госпожа де Монпансье.
Мы вынуждены сообщать нашим читателям все эти подробности, извлеченные нами из мемуаров того времени, ибо читатели не найдут их в архивах полиции.
И в самом деле, полиция того беспечного царствования даже и не подозревала, что затевается, хотя заговор, как это можно видеть, был крупным, а достойные горожане, совершавшие свой ночной обход в шлемах и с алебардами в руках, подозревали об этом не больше полиции, не ведали ни о каких опасностях, кроме тех, что проистекают от огня, воров, бешеных собак и буйствующих пьяниц.
Время от времени какой-нибудь дозор все же задерживался возле гостиницы “Путеводная звезда” на улице Арбр-Сек, но мэтр Ла Юрьер слыл добрым католиком, и ни у кого не вызывало сомнений, что громкий шум, доносящийся из его заведения, раздается лишь во имя вящей славы Божьей.
Вот в какой обстановке город Париж дожил наконец, день за днем, до утра того великого, отмененного впоследствии конституционным правительством торжества, которое называют праздником Святых даров.
В этот знаменательный день погода с утра выдалась великолепная, воздух был напоен ароматом цветов, устилавших улицы.
В этот день Шико, который уже в течение двух недель неизменно укладывался спать в опочивальне короля, разбудил Генриха очень рано. Никто еще не входил в королевские покои.
— Ах, Шико, Шико, — воскликнул Генрих, — будь ты неладен! Я еще не встречал человека, который бы все делал так не вовремя. Ты оторвал меня от самого приятного за всю мою жизнь сна.
— Что же тебе снилось, сын мой? — спросил Шико.
— Мне снилось, что мой дорогой Келюс проткнул Антрагэ насквозь и плавает в крови своего противника. Но вот и утро. Пойдем помолимся Господу, чтобы сон мой исполнился. Зови слуг, Шико, зови!
— А чего ты хочешь?
— Мою власяницу и розги.
— А может, ты предпочел бы хороший завтрак? — спросил Шико.
— Нехристь, — сказал Генрих. — Кто же это слушает мессу праздника Святых даров на полный желудок?
— Твоя правда.
— Зови, Шико, зови!
— Терпение, — сказал Шико, — сейчас всего лишь восемь часов, до вечера ты еще успеешь себя исхлестать. Сначала побеседуем. Хочешь побеседовать со своим другом? Ты не пожалеешь, Валуа, слово Шико.
— Что ж, побеседуем, — сказал Генрих, — но поторапливайся.
— Как мы разделим наш день, сын мой?
— На три части.
— В честь святой Троицы, прекрасно. Какие же это части?
— Во-первых, месса в Сен-Жермен-л’Осеруа.
— Хорошо.
— По возвращении в Лувр — легкий завтрак.
— Великолепно!
— Затем шествие кающихся по улицам с остановками в главных монастырях Парижа, начиная с доминиканского монастыря и кончая святой Женевьевой, где я обещал приору прожить в затворничестве до послезавтра в келье у некоего монаха, почти святого, который будет ночью читать молитвы за успех нашего оружия.
— Я его знаю.
— Этого святого?
— Прекрасно знаю.
— Тем лучше. Ты пойдешь со мной, Шико. Мы будем молиться вместе.
— Еще бы! Будь спокоен.
— Тогда одевайся, и пошли.
— Погоди!
— Что еще?
— Я хочу узнать у тебя некоторые подробности.
— А ты не мог бы спросить о них, пока меня будут одевать?
— Я предпочитаю сделать это, пока мы одни.
— Тогда спрашивай, да поскорей: время идет.
— Что будет делать твой двор?
— Он сопровождает меня.
— А твой брат?
— Он пойдет со мной.
— А твоя гвардия?
— Французская, во главе с Крийоном, будет ждать меня в Лувре, а швейцарцы — у ворот аббатства.
— Чудесно! — сказал Шико. — Теперь я все знаю.
— Значит, можно звать слуг?
— Зови.
Генрих позвонил в колокольчик.
— Церемония будет замечательной, — продолжал Шико.
— Я надеюсь, Бог воздаст мне за нее.
— Это мы увидим завтра. Но ответь мне, Генрих, пока еще никто не пришел, ты больше ничего не хочешь сказать мне?
— Нет, разве я упустил какую-нибудь подробность церемонии?
— Речь не об этом.
— А о чем же тогда?
— Ни о чем.
— Но ты меня спрашиваешь.
— Уже окончательно решено, что ты идешь в аббатство святой Женевьевы?
— Конечно.
— И проведешь там ночь?
— Я это обещал.
— Ну, раз тебе больше нечего сказать мне, сын мой, то я сам тебе скажу, что эта церемония меня не устраивает.
— То есть как?
— Не устраивает. И после того, как мы позавтракаем…
— После того, как мы позавтракаем?
— … я познакомлю тебя с другим планом, который придумал я.
— Хорошо, согласен.
— Даже если бы ты и не был согласен, это не имело бы никакого значения.
— Что ты хочешь сказать?
— Тс! В переднюю уже входит твоя челядь.
И в самом деле, лакеи раздвинули портьеры, и появились брадобрей, парфюмер и камердинер его величества. Они завладели королем и стали все вместе совершать над его августейшей особой обряд, описанный в начале этой книги.
Когда туалет его величества был на две трети завершен, объявили о приходе его высочества герцога Анжуйского.
Генрих обернулся к брату, приготовив для него свою самую любезную улыбку.
Герцога сопровождали господа де Монсоро, д’Эпернон и Орильи.
Д’Эпернон и Орильи остались позади.
При виде графа де Монсоро, все еще бледного и с выражением лица еще более устрашающим, чем обычно, Генрих не смог скрыть своего удивления.
Герцог заметил, что король удивлен, главный ловчий — тоже.
— Государь, — сказал герцог, — граф де Монсоро явился засвидетельствовать свое почтение вашему величеству.
— Спасибо, сударь, — сказал Генрих, — тронут вашим визитом, тем более что вы были тяжело ранены, не правда ли?
— Да, государь.
— На охоте, как я слышал?
— На охоте, государь.
— Но сейчас вы чувствуете себя лучше, не так ли?
— Я поправился.
— Государь, — сказал герцог Анжуйский, — не угодно ли вам, чтобы, после того как мы исповедуемся и причастимся, граф де Монсоро отправился подготовить нам хорошую охоту в лесах Компьени?
— Но, — возразил Генрих, — разве вы не знаете, что завтра…
Он хотел сказать: “…Четверо моих друзей дерутся с четырьмя вашими”, но вспомнил, что тайна должна быть сохранена, и остановился.
— Я ничего не знаю, государь, — ответил герцог Анжуйский, — и если ваше величество желает сообщить мне…
— Я хотел сказать, — продолжал Генрих, — что поскольку эту ночь мне предстоит провести в молитвах в аббатстве святой Женевьевы, то назавтра я, возможно, не буду готов. Но пусть господин граф все же отправляется: если охота не состоится завтра, то она состоится послезавтра.
— Вы слышите? — обратился герцог к графу де Монсоро, который ответил с поклоном:
— Да, ваше высочество.
Тут вошли Шомберг и Келюс. Король принял их с распростертыми объятиями.
— Еще один день, — сказал Келюс, кланяясь королю.
— Но, к счастью, всего один, — заметил Шомберг.
В это время Монсоро, со своей стороны, говорил герцогу:
— Вы, кажется, добивались моего изгнания, ваше высочество?
— Разве долг главного ловчего не в том, чтобы подготавливать охоту для короля? — со смехом спросил герцог.
— Я понимаю, — ответил Монсоро, — я вижу, в чем дело. Сегодня вечером истекает неделя отсрочки, которую вы попросили у меня, и ваше высочество предпочитает лучше отослать меня в Компьень, чем сдержать свое обещание. Но поостерегитесь, ваше высочество: еще до сегодняшнего вечера я могу одним моим словом…
Франсуа схватил графа за руку.
— Замолчите, — сказал он, — напротив, я выполняю обещание, о котором вы упомянули.
— Объяснитесь.
— О вашем отъезде для подготовки охоты станет известно всем. Ведь вы получили официальный приказ.
— Ну и что?
— А вы не уедете и спрячетесь поблизости от вашего дома. И тогда, думая, что вы уехали, появится человек, которого вы желаете узнать. Остальное ваше дело. Насколько я помню, я ничего больше не обещал.