— А! Если все обстоит так… — сказал Монсоро.
— Я же дал вам слово, — сказал герцог.
— У меня есть больше, чем ваше слово, ваше высочество, — у меня есть ваша подпись.
— Да, черт возьми, мне это хорошо известно.
И герцог направился к своему брату. Орильи тронул д’Эпернона за руку.
— Все в порядке, — сказал он.
— Как? Что в порядке?
— Господин де Бюсси не будет драться завтра.
— Господин де Бюсси не будет драться завтра?
— Я за это отвечаю.
— Кто же ему помешает?
— Не все ли равно, раз он не будет драться?
— Если это случится, вы получите тысячу экю.
— Господа, — сказал Генрих, уже закончивший свой туалет, — в Сен-Жермен-л’Осеруа.
— А потом в аббатство святой Женевьевы? — спросил герцог.
— Разумеется, — ответил король.
— Это уж непременно! — подтвердил Шико, пристегивая шпагу.
Генрих вышел в галерею, где его уже ожидал двор.
XLVIIГЛАВА, КОТОРАЯ ДОБАВИТ ЯСНОСТИ ГЛАВЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
Накануне вечером, когда все было решено и сговорено между Гизами и анжуйцами, господин де Монсоро возвратился в свой дом и встретил там Бюсси.
Подумав, что этот храбрый дворянин, к которому он по-прежнему относился очень дружески, может, не будучи ни о чем предупрежден, сильно скомпрометировать себя послезавтра, он отвел его в сторону.
— Дорогой граф, — сказал он молодому человеку, — не позволите ли вы мне дать вам один совет?
— Само собой разумеется, — ответил Бюсси. — Прошу вас об этом.
— На вашем месте я уехал бы завтра из Парижа.
— Мне уехать? А зачем?
— Единственное, что я могу вам сказать: ваше отсутствие убережет вас от крупных неприятностей.
— Крупных неприятностей? — переспросил Бюсси, глядя на графа пронизывающим взглядом. — Каких?
— Разве вы не знаете, что должно произойти завтра?
— Совершенно не знаю.
— По чести?
— Слово дворянина.
— Его высочество герцог Анжуйский ничего вам не сказал?
— Нет. Его высочество герцог Анжуйский посвящает меня только в те дела, о которых он может говорить во весь голос, и добавлю даже — говорить почти любому.
— Что ж, я не герцог Анжуйский, я люблю своих друзей не ради себя, а ради них, и я скажу вам, дорогой граф, что завтра должны произойти важные события и что сторонники герцога Анжуйского и Гизов замышляют удар, последствием которого, вполне возможно, будет низложение короля.
Бюсси посмотрел на господина де Монсоро с некоторым недоверием, но лицо графа выражало самую полную искренность, в этом нельзя было усомниться.
— Граф, — ответил Бюсси, — вы знаете, я служу герцогу Анжуйскому, следовательно, ему принадлежат моя жизнь и моя шпага. Король, против которого я никогда прямо не выступал, сердит на меня и не упускает случая сказать или сделать мне что-нибудь неприятное. И как раз завтра, — Бюсси понизил голос, — я говорю это вам, но вам одному, понимаете?! Завтра я буду рисковать своей жизнью, чтобы унизить Генриха Валуа в лице его фаворитов.
— Так, значит, вы решили нести все последствия вашей преданности герцогу Анжуйскому? — спросил Монсоро.
— Да.
— Вы, должно быть, знаете, к чему это может вас привести?
— Я знаю, где мне надлежит остановиться! Какие бы ни были у меня основания роптать на короля, никогда я не подниму руку на помазанника Божьего. Пусть этим занимаются другие, а я, никогда не задевая и никому не мешая, буду следовать, не нанося ударов, за герцогом Анжуйским, дабы защитить его в случае опасности.
Монсоро задумался, потом положил руку на плечо Бюсси и промолвил:
— Дорогой граф, герцог Анжуйский — лицемер, трус и предатель, это человек, способный из ревности или страха пожертвовать самым верным своим слугой, самым преданным другом. Дорогой граф, послушайтесь дружеского совета, покиньте его, отправляйтесь на завтрашний день в ваш венсенский домик, отправляйтесь куда хотите, но не принимайте участия в шествии во время праздника Святых даров.
Бюсси внимательно посмотрел на Монсоро:
— Но почему вы сами остаетесь с герцогом Анжуйским?
— Потому, что из-за дел, затрагивающих мою честь, — ответил граф, — я буду в нем нуждаться еще некоторое время.
— Что ж, и я тоже из-за дел, затрагивающих мою честь, останусь с герцогом.
Граф Монсоро пожал руку Бюсси, и они расстались.
Мы уже рассказывали в предыдущей главе о том, что произошло утром во время одевания короля.
Монсоро отправился домой, объявил жене, что уезжает в Компьень, и тут же распорядился подготовить все для отъезда.
Диана с радостью встретила эту весть.
Она знала от мужа о предстоящем поединке между Бюсси и д’Эперноном, но из всех миньонов короля д’Эпернон был известен как наименее храбрый и ловкий, поэтому, когда Диана думала об их поединке, к ее страху примешивалось чувство гордости.
Бюсси с самого утра явился к герцогу Анжуйскому и сопровождал его в Лувр. Там он все время оставался в галерее.
Выйдя от короля, герцог забрал Бюсси с собой, и королевский кортеж направился в Сен-Жермен-л’Осеруа.
При виде Бюсси, надежного, прямого, верного Бюсси, герцог испытал нечто вроде угрызений совести, но два обстоятельства мгновенно загасили в нем это искреннее движение души. Первое было то, что Бюсси забрал над ним слишком явную власть (как всякий сильный человек над человеком слабым), и герцог опасался, как бы тот, находясь вблизи трона, не превратился однажды в настоящего короля; а второе — то, что Бюсси любил госпожу де Монсоро, и любовь эта вызывала у герцога бешеную ревность.
Однако же и Монсоро вызывал у него почти такое же беспокойство, как Бюсси, и принц сказал себе: “Если Бюсси пойдет сегодня со мной и поможет мне своею храбростью завоевать корону, что мне тогда до слов и поступков какого-то там Монсоро?! Если же Бюсси покинет меня, я ему более ничем не обязан и тоже его покину!”
Размышляя так, принц ни на минуту не спускал глаз с молодого человека.
Между тем безмятежно улыбающийся Бюсси вошел в церковь и, любезно пропустив вперед своего будущего противника д’Эпернона, опустился на колени где-то позади принца.
Но при таком положении принц, чтобы все время видеть Бюсси, должен был то и дело вертеть головой.
Тогда принц сделал ему знак приблизиться. Теперь он поместил Бюсси слева от себя, и ему достаточно было скосить глаза, чтобы видеть его.
С начала мессы прошло не более четверти часа, когда в церковь вошел Реми и опустился на колени подле своего господина. При появлении молодого лекаря герцог вздрогнул: ему было известно, что Бюсси поверял Одуэну все свой тайные мысли.
И действительно, через некоторое время, после того как они шепотом обменялись несколькими словами, Реми потихоньку передал своему господину записку.
Принц почувствовал, как кровь леденеет у него в жилах: адрес на записке был написан мелким, изящным почерком.
“Это от нее, — сказал себе принц, — она сообщает, что муж уезжает из Парижа”.
Бюсси опустил листок в свою шляпу, развернул и прочел. Принц больше не видел записки, но зато он видел лицо Бюсси, озаренное светом радости и любви.
— Если ты не пойдешь со мной — берегись! — прошептал он.
Бюсси поднес записку к губам и спрятал на груди.
Герцог огляделся. Будь Монсоро тут, кто знает — возможно, у принца и не хватило бы терпения дождаться вечера, чтобы назвать ему имя Бюсси.
Когда месса кончилась, все снова возвратились в Лувр, где их ожидал легкий завтрак: короля — в его покоях, а дворян — в галерее.
Швейцарцы уже выстроились возле ворот Лувра, готовые отправиться в путь.
Крийон с французской гвардией стоял во дворе.
Так же, как герцог Анжуйский не терял из виду Бюсси, Шико не терял из виду короля.
Когда входили в Лувр, Бюсси подошел к герцогу.
— Простите, ваше высочество, — произнес он, отвешивая поклон, — я хотел бы сказать вам два слова.
— Это спешно? — спросил герцог.
— Очень, ваше высочество.
— А ты не мог бы сказать их мне во время шествия? Мы будем идти рядом.
— О, монсеньор, но я решился оставить ваше высочество именно для того, чтобы испросить позволения не сопровождать вас сегодня!
— Почему? — спросил герцог, с трудом скрывая волнение.
— Вашему высочеству известно, что завтра — великий день, ибо он должен положить конец вражде между Анжу и Францией. Я хочу удалиться в мой венсенский домик и весь сегодняшний день провести там в затворничестве.
— Значит, ты не примешь участия в шествии, в котором участвует весь двор, участвует король?
— Нет, ваше высочество. Разумеется, с вашего разрешения.
— И ты не присоединишься ко мне даже в монастыре святой Женевьевы?
— Ваше высочество, я хотел бы иметь весь день свободным.
— Но вдруг мне сегодня понадобятся мои друзья?
— Так как они вам понадобятся лишь для того, чтобы поднять шпагу на короля, у меня есть двойное основание умолять вас об отпуске, — отвечал Бюсси. — Моя шпага связана моим вызовом д’Эпернону.
Еще накануне Монсоро сказал принцу, что он может рассчитывать на Бюсси. Значит, все переменилось со вчерашнего дня, и перемена эта произошла из-за записки, принесенной Одуэном в церковь.
— Итак, — процедил герцог сквозь зубы, — ты покидаешь своего господина и повелителя, Бюсси?
— Ваше высочество, — сказал Бюсси, — у человека, который завтра рискует жизнью в таком жестоком, кровавом, смертельном поединке, каким, ручаюсь, будет наш поединок, — у человека этого нет больше иного господина, чем тот, к кому будет обращена моя последняя исповедь.
— Ты знаешь, что речь идет о моей короне, и ты покидаешь меня?
— Ваше высочество, я достаточно для вас потрудился и достаточно потружусь еще и завтра, не требуйте от меня большего, чем моя жизнь.
— Хорошо, — сказал глухо герцог, — вы свободны, ступайте, господин де Бюсси.
Бюсси, ничуть не обеспокоенный этой внезапной холодностью, поклонился принцу, спустился по лестнице и, очутившись за стенами Лувра, быстро зашагал к своему дому.