Усилия, которые Шико был вынужден затратить на свой милосердный поступок, лишили голос гасконца некой доли его звучности, так что Генриху в долетевшем до него призыве послышалась даже жалоба.
Однако король ошибся. Шико, напротив, был упоен своей победой. Но, увидя плачевное состояние монаха, гасконец задумался: следует ли вывести это вероломное брюхо на чистую воду или же стоит проявить по отношению к этой необъятной бочке милосердие.
Он созерцал Горанфло, как некогда Август, должно быть, созерцал Цинну.
Горанфло постепенно приходил в себя, и хотя он был глуп, но все же не до такой степени, чтобы обманываться относительно ожидавшей его участи. К тому же он был очень схож с теми животными, которым человек постоянно угрожает и которые поэтому инстинктивно чувствуют, что его рука тянется к ним только для того, чтобы ударить, а губа — только для того, чтобы их съесть.
Именно в таком расположении духа Горанфло и открыл глаза.
— Сеньор Шико! — воскликнул он.
— Вот как? — отозвался Шико. — Значит, ты не умер?
— Мой добрый сеньор Шико, — продолжал монах, пытаясь молитвенно сложить ладони перед своим необъятным животом, — неужели вы отдадите меня в руки моих преследователей — меня, вашего Горанфло?
— Каналья, — сказал Шико с плохо скрытой нежностью.
Монах принялся голосить.
После того как ему удалось сложить ладони, он попытался ломать пальцы.
— Меня, который съел вместе с вами столько вкусных обедов, — выкрикивал он сквозь рыдания, — меня, который, по вашим уверениям, пьет с таким изяществом, что заслуживает звания короля губок; меня, которому так нравились пулярки, зажаренные по вашему заказу в “Роге изобилия”, что я всегда оставлял от них только косточки!
Этот последний довод показался Шико самым неотразимым и окончательно склонил его в сторону милосердия.
— Боже правый! Вот они! — воскликнул Горанфло, порываясь встать на ноги, но так и не достигнув своей цели. — Они уже здесь, я погиб! О! Добрый сеньор Шико, спасите меня!
И монах, не сумев подняться, сделал то, что было гораздо легче: упал ничком на землю.
— Вставай! — сказал Шико.
— Вы меня прощаете?
— Посмотрим.
— Вы столько меня били, что мы уже квиты.
Шико рассмеялся. Бедный монах был жалок, от страха рассудок его словно помутился.
— Вы смеетесь, мой добрый сеньор Шико? — сказал он.
— Э! Конечно, смеюсь, скотина!
— Значит, я буду жить?
— Возможно.
— Ведь вы бы не смеялись, если бы вашему Горанфло предстояло умереть?
— Сие от меня не зависит, — сказал Шико, — сие зависит от короля. Один король имеет власть над жизнью и смертью.
Горанфло поднатужился и встал на колени.
В это мгновение тьма отступила перед яркими огнями, и друзья увидели вокруг себя множество вышитых камзолов и поблескивающие при свете факелов шпаги.
— Ах! Шико! Милый Шико! — воскликнул король. — Как я рад снова увидеть тебя!
— Вы слышите, мой добрый господин Шико, — тихо сказал монах, — этот великий государь счастлив снова увидеть вас.
— Ну и?
— Ну и на радостях он сделает для вас все, что вы попросите. Попросите у него помилования для меня.
— У подлого Ирода?
— О! О! Тише, дорогой господин Шико!
— Ну, государь, — спросил Шико, поворачиваясь к королю, — сколько их вы захватили?
— “Confiteor[59]”, — забормотал Горанфло.
— Ни одного, — ответил Крийон. — Изменники! Они, должно быть, нашли какую-нибудь неизвестную нам лазейку.
— Вполне возможно, — сказал Шико.
— Но ты видел их? — спросил король.
— Еще бы я их не видел!
— Всех?
— От первого до последнего.
— “Confiteor”,— все повторял Горанфло, не будучи в силах вспомнить, что идет дальше.
— Ты их, конечно, узнал?
— Нет, государь.
— Как! Ты не узнал их?
— То есть я узнал лишь одного, да и то…
— Да и то?
— Не по лицу, государь.
— А кого ты узнал?
— Герцога Майенского.
— Герцога Майенского? Того, кому ты обязан…
— Уже нет, государь, мы сквитались.
— А! Расскажи мне об этом, Шико!
— Попозже, сын мой, попозже. Займемся настоящим.
— “Confiteor”,— твердил Горанфло.
— Э! Да вы захватили пленного, — сказал вдруг Крийон, опуская свою ладонь на плечо монаха, и тот, несмотря на сопротивление, оказываемое массой его тела, согнулся под тяжестью этой руки.
У Горанфло отнялся язык.
Шико медлил с ответом, предоставив всем смертным мукам, которые порождает глубокий ужас, наводнить на миг сердце несчастного монаха.
Тот готов был во второй раз потерять сознание при виде стольких людей, кипящих неутоленным гневом.
Наконец, после недолгою молчания, когда Горанфло уже казалось, что в ушах его гремят трубы Страшного суда, Шико сказал:
— Государь, поглядите хорошенько на этого монаха.
Кто-то из присутствующих поднес факел к лицу Горанфло. Монах закрыл глаза, чтобы одним делом было меньше при переходе из этого мира в мир иной…
— Проповедник Горанфло! — воскликнул Генрих.
— “Confiteor, confiteor, confiteor”,— торопливо забубнил монах.
— Он самый, — ответил Шико.
— Тот, который…
— Совершенно верно, — прервал Шико.
— Ага! — сказал король удовлетворенно.
Пот со щек Горанфло тек ручьями.
Да и было чего страшиться, ибо тут послышался звон шпаг, словно само железо было наделено жизнью и дрожало от нетерпения.
Несколько человек с угрожающим видом приблизились к монаху.
Горанфло скорее почувствовал, чем увидел это, и слабо вскрикнул.
— Погодите, — произнес Шико, — я должен посвятить короля во все.
И, отведя Генриха в сторону, шепнул ему:
— Сын мой, поблагодари Всевышнего за то, что лет тридцать пять назад он позволил этому святому человеку появиться на свет, ведь он-то нас всех и спас.
— Спас?
— Да. Это он рассказал мне все о заговоре, от альфы до омеги.
— Когда?
— Неделю назад. Так что, если враги вашего величества разыщут его, можно считать его мертвым.
Горанфло услышал только последние слова: “Можно считать его мертвым”.
И повалился вперед, вытянув руки.
— Достойный человек, — сказал король, доброжелательно взирая на эту гору мяса, в которой всякий другой увидел бы всего лишь массу материи, способную поглотить и погасить огонь сознания, — достойный человек, мы возьмем его под свое покровительство.
Горанфло подхватил на лету милосердный королевский взгляд, и лицо его превратилось в подобие маски античного парасита: одна его половина улыбалась до ушей, другая — заливалась плачем.
— И ты поступишь правильно, мой король, — ответил Шико, — потому что это слуга, каких мало.
— Как ты думаешь, что нам с ним делать? — спросил Генрих.
— Я думаю, что, пока он в Париже, жизнь его под угрозой.
— А если приставить к нему охрану? — спросил король.
Горанфло расслышал это предложение Генриха.
“Неплохо! — подумал он. — Я, кажется, отделаюсь только тюрьмой. Это все же лучше, чем дыба, особенно если меня будут хорошо кормить!”.
— Бесполезно, — сказал Шико. — Будет лучше, если ты позволишь мне увести его.
— Куда?
— Ко мне.
— Что ж, отведи его и возвращайся в Лувр. Я должен встретиться там со своими друзьями и подготовить их к завтрашнему дню.
— Вставайте, преподобный отец, — обратился Шико к монаху.
— Он издевается, — прошептал Горанфло, — злое сердце.
— Да вставай же, скотина! — повторил тихонько гасконец, поддав ему коленом под зад.
— А! Я вполне заслужил это! — воскликнул Горанфло.
— Что он там говорит? — спросил король.
— Государь, — ответил Шико, — он вспоминает все свои треволнения, перечисляет все свои муки, и, так как я обещал ему покровительство вашего величества, он говорит, в полном сознании своего прошлого: “Я вполне заслужил это!”.
— Бедняга! — сказал король, — ты уж позаботься о нем как следует, дружок.
— Ах, господин Шико, — вскричал Горанфло, — дорогой мой господин Шико, куда меня поведут?!
— Сейчас узнаешь. А пока благодари его величество, неблагодарное чудовище, благодари!
— За что?
— Благодари, тебе говорят!
— Государь, — залепетал Горанфло, — поелику ваше всемилостивейшее величество…
— Да, — сказал Генрих, — я знаю обо всем, что вы сделали во время вашего путешествия в Лион на вечер Лиги и, наконец, сегодня. Не бойтесь, я воздам вам по достоинству.
Горанфло вздохнул.
— Где Панург? — спросил Шико.
— Бедное животное в конюшне.
— Отправляйся туда, садись на него и возвращайся сюда ко мне.
— Да, господин Шико.
И монах удалился со всей возможной для него скоростью, удивляясь, что гвардейцы не следуют за ним.
— А теперь, сын мой, — сказал Шико, — оставь двадцать человек для своего эскорта, а десять отправь с господином де Крийоном.
— Куда я должен их отправить?
— В Анжуйский замок, за твоим братом.
— Зачем?
— Затем, чтобы он не бежал во второй раз.
— Неужели мой брат?..
— Разве тебе пошло во вред, что ты послушался моих советов сегодня?
— Нет, клянусь смертью Христовой!
— Тогда делай, что я говорю.
Генрих отдал приказ полковнику французской гвардии привести к нему в Лувр герцога Анжуйского.
Крийон, отнюдь не испытывавший к принцу любви, немедленно отправился за ним.
— А ты? — спросил Генрих шута.
— Я подожду моего святого.
— А потом приедешь в Лувр?
— Через час.
— Тогда я ухожу.
— Иди, сын мой.
Генрих удалился вместе с оставшимися солдатами.
Что до Шико, то он направился к конюшням и, войдя во двор, увидел Горанфло, восседающего на Панурге.
Бедняге даже не пришло в голову попытаться убежать от ожидающей его участи.
— Пошли, пошли, — сказал Шико, беря Панурга за повод, — поторопимся, нас ждут.
Горанфло не смел сопротивляться, он лишь проливал слезы. Их было столько, что казалось, он худеет прямо на глазах.