— Ну, довольно, — говорил Бюсси. — Вы рады видеть меня живым, благодарю вас. Вы сомневаетесь — точно ли это я? Ну что ж, поглядите хорошенько, даже пощупайте, но только поторопитесь. Вот и хорошо, а теперь помогите этому почтенному дворянину сойти с коня и не забывайте, что я отношусь к нему с большим уважением, чем к принцу.
У Бюсси были причины возвеличить таким образом своего гостя, на которого никто не обращал внимания. Скромные манеры владельца Меридорского замка, его старомодное платье и кляча чалой масти, с первого взгляда по достоинству оцененная челядью, привыкшей ухаживать за породистыми лошадьми, внушили слугам Бюсси мысль, что перед ними какой-то старый стремянный, удалившийся от дел в провинцию, откуда сумасбродный Бюсси вытащил его, как с того света.
Но, услышав наказ господина, все тотчас же засуетились вокруг барона. Ле Одуэн взирал на эту сцену, по своей привычке втихомолку ухмыляясь, и только выразительный и строгий взгляд Бюсси стер насмешливое выражение с жизнерадостного лица молодого лекаря.
— Быстро, комнату высокому гостю! — крикнул Бюсси.
— Какую? — разом откликнулось пять или шесть голосов.
— Самую лучшую, мою собственную.
Он сам предложил руку почтенному старцу, чтобы помочь ему взойти по ступенькам лестницы; при этом Бюсси старался оказывать барону еще больше почета, чем было оказано ему самому в Меридорском замке.
Барон де Меридор покорно позволил этой обаятельной учтивости увлечь себя; так мы безвольно следуем за какой-нибудь мечтой, уводящей нас в страну фантазии, королевство воображения и ночи.
Барону подали графский позолоченный кубок, и Бюсси, выполняя обряд гостеприимства, пожелал собственноручно налить ему вина.
— Благодарствую, сударь, — сказал старик, — но скоро ли мы отправимся туда, куда собирались?
— Скоро, сеньор Огюстен, скоро, не беспокойтесь. Там нас ждет счастье, не только вас, но и меня тоже.
— Что вы хотите этим сказать и почему вы взяли за правило изъясняться со мной какими-то непонятными намеками?
— Я хочу сказать, сеньор Огюстен, то, что уже раньше говорил вам о милости Провидения к благородным сердцам. Приближается минута, когда я от вашего имени обращусь к Провидению.
Барон удивленно посмотрел на Бюсси, но тот, сделав рукой почтительный жест, как бы говоривший: “Я тотчас вернусь”, с улыбкой на губах вышел из комнаты.
Как он и ожидал, ле Одуэн сторожил его у дверей, Бюсси взял молодого человека за руку и увел в свой кабинет.
— Ну, что вы скажете, дорогой Гиппократ? — сказал он. — Какие новости?
— Где, ваше сиятельство?
— Черт побери, на улице Сент-Антуан.
— Господин граф, я предполагаю, что там вами весьма интересуются. Но это уже не новость.
Бюсси вздохнул.
— А что, муж не возвращался? — спросил он.
— Возвращался, но безуспешно. Во всем этом действе есть еще отец, он-то, по-видимому, и должен принести развязку, как бог в античной трагедии, который в одно прекрасное утро вдруг спустится с неба. И все ждут появления этого отсутствующего отца, этого неведомого бога.
— Хорошо, — сказал Бюсси. — Но откуда ты все это узнал?
— Дело в том, ваше сиятельство, — ответил ле Одуэн со своей доброй и открытой улыбкой, — что, пока вы отсутствовали, мои врачебные обязанности превратились в чистейшую синекуру, и я решил употребить образовавшееся у меня свободное время в ваших интересах.
— Ну и что ты сделал? Расскажи, любезный Реми, я слушаю.
— Вот что я сделал: как только вы уехали, я перенес свои деньги, книги и шпагу в маленькую комнатушку, снятую мной в доме на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин.
— Хорошо.
— Оттуда я мог видеть известный вам дом, весь — от подвальных окошечек до дымовых труб.
— Отлично.
— Вступив во владение комнатой, я сразу же обосновался у окна.
— Превосходная позиция.
— Но у этой превосходной позиции тем не менее оказался один существенный изъян.
— Какой?
— Если я видел, то и меня могли увидеть или хотя бы заметить тень какого-то незнакомца, упорно глядящего в одну и ту же сторону. Такое постоянство через два или три дня навлекло бы на меня подозрение в том, что я вор, любовник, шпион или сумасшедший…
— Вполне резонно, любезный ле Одуэн. Ну и как же ты вышел из положения?
— О, тогда, господин граф, я понял, что надо прибегнуть к какому-нибудь исключительному средству, и, ей-Богу…
— Ну-ну, говори.
— Ей-Богу, я влюбился.
— Что, что? — переспросил Бюсси, не понимая, каким образом ему может быть полезна любовь Реми.
— Влюбился, как я уже имел честь вам сообщить, влюбился по уши, влюбился безумно, — с важным видом произнес молодой лекарь.
— В кого?
— В Гертруду.
— В Гертруду, в служанку госпожи де Монсоро?
— Ну да, Бог мой! В Гертруду, служанку госпожи де Монсоро. Что вы хотите, ваше сиятельство, мы не дворяне, и влюбляться в хозяек нам не по чину. Я всего лишь бедный, маленький лекарь, у которого вся практика состоит из одного пациента, да и тот, как я надеюсь, впредь будет нуждаться в моей помощи только в весьма редких случаях; мне всегда приходится делать свои опыты in anima vili[21], как говорят у нас в Сорбонне.
— Бедный Реми, — сказал Бюсси, — поверь, что я высоко ценю твою преданность!
— Э, ваше сиятельство, — ответил Одуэн, — в конце концов, мне не на что пожаловаться; Гертруда — девушка сильная и статная, она на целых два дюйма выше меня и, схватив вашего покорного слугу за воротник, может поднять его на вытянутых руках, что свидетельствует о прекрасно развитых бицепсах и дельтовидной мышце. Это внушает мне к ней почтение, которое ей льстит, и так как я всегда уступаю, то мы никогда не ссоримся; кроме того, Гертруда обладает ценным даром…
— Каким, мой милый Реми?
— Она мастерица рассказывать.
— Ах, в самом деле?
— Да. Таким образом, я узнаю от нее все, что происходит в доме ее госпожи. Ну что вы скажете? Я думаю, вам пригодится лазутчик в этом доме.
— Реми, ты добрый гений, которого мне послал случай, а вернее сказать, Провидение. Значит, с Гертрудой ты…
— Puella me diligit[22],— ответил Ле Одуэн, раскачиваясь с самым фатовским видом.
— И тебя принимают в доме?
— Вчера в полночь я вступил туда на цыпочках, через знаменитую дверь с окошечком, которая вам известна.
— И как же ты достиг такого счастья?
— Признаться, вполне естественным путем.
— Ну, говори же.
— Через день после вашего отъезда и на следующий день после того, как я водворился в маленькую комнату, я уже поджидал, когда будущая королева моих грез выйдет из дому за провиантом, — такую вылазку она, должен вам признаться, производит ежедневно с восьми до десяти часов утра. В восемь часов десять минут она появилась, и я тотчас же покинул свою обсерваторию и преградил ей путь.
— И она тебя узнала?
— Еще как! Она тут же закричала во весь голос и пустилась наутек.
— А ты?
— А я бросился вслед и догнал ее, это стоило мне большого труда, так как Гертруда чрезвычайно легка на ногу, но вы понимаете — юбки, они в любом случае только мешают.
“Господи Иисусе!”— сказала она.
“Святая Дева!” — воскликнул я.
Это восклицание отрекомендовало меня с самой лучшей стороны; кто-нибудь другой, менее набожный, на моем месте крикнул бы: “Черт побери!” или “Дьявольщина!”.
“Лекарь!” — сказала она.
“Прелестная хозяюшка!”— ответил я.
Она улыбнулась, но сразу же спохватилась и приняла неприступный вид.
“Вы обознались, сударь, — сказала она, — я вас ни разу в глаза не видела”.
“Но зато я вас видел, — возразил я, — вот уже целых три дня, как я не живу и не существую, а только и делаю, что обожаю вас, поэтому я теперь обитаю уже не на улице Ботрейи, а на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин. Я сменил свое жилье лишь для того, чтобы созерцать вас, когда вы входите в дом или выходите из него. Если я вам снова понадоблюсь для того, чтобы перевязать раны какого-нибудь красавца-дворянина, вам придется искать меня уже не по старому, а по новому адресу”.
“Тише!” — сказала она.
“А! Вот я вас и поймал!”— подхватил я.
И таким образом наше знакомство состоялось или, правильнее будет сказать, возобновилось.
— Значит, на сегодняшний день ты…
— Настолько осчастливлен, насколько может быть осчастливлен любовник. Осчастливлен Гертрудой, разумеется; все относительно в этом мире. Но я более чем счастлив — я на верху блаженства, ибо добился того, чего я хотел добиться ради вас.
— А она не подозревает?
— Ни о чем, я ни слова не говорил о вас. Разве бедный Реми ле Одуэн может знать столь благородную особу, как сеньор де Бюсси? Нет, я только один раз, с самым равнодушным видом, спросил у нее:
“А как ваш молодой господин? Ему уже полегчало?”
“Какой молодой господин?”
“Да тот молодец, которого я пользовал у вас?”
“Он мне вовсе не господин”,— отвечала она.
“Ах! Но ведь он лежал в спальне вашей госпожи, поэтому я и подумал…”
“О нет, Бог мой, нет, — со вздохом сказала она. — Бедный молодой человек, он нам никем не приходится; мы и видели-то его с той поры всего один раз”.
“Значит, вы даже имени его не знаете?”— спросил я.
“О! Имя-то мы знаем”.
“Но вы могли и знать его, да забыть”.
“Такие имена не забывают”.
“Как же его зовут?”
“Может, вам приходилось слышать о сеньоре де Бюсси?”
“Само собой! — ответил я. — Бюсси, храбрец Бюсси!”
“Вот это он и есть”.
“Значит, дама?..”
“Моя госпожа замужем, сударь”.
“Можно быть замужем, можно быть верной женой и в то же время порой думать о юном красавце, даже если вы его видели… всего только раз, особенно если этот молодой красавец был ранен, внушал участие и лежал в вашей спальне”.
“Вот-вот, — ответила Гертруда, — если уж как на духу, то я не сказала бы, что моя госпожа не думает о нем”.