— Командовать, государь?
— Без сомнения, даже без всякого сомнения. По-видимому, он вынашивал эту идею лишь для того, чтобы она ему служила. Берегись, ты говоришь, вы вынашивали ее вместе. Берегись, Франсуа, этот человек не захочет оставаться в дураках. Sic vos non vobis — вы помните Вергилия? — nidificatis, aves[32].
— О государь!
— Франсуа, бьюсь об заклад, что он об этом помышляет. Он знает, какой я беспечный.
— Да, но как только вы объявите ему вашу волю, он смирится.
— Или сделает вид, что смирился. Повторяю: берегитесь, Франсуа, у него длинные руки, у нашего кузена Гиза. Я скажу даже больше — скажу, что у него длинные руки и никто в королевстве, даже сам король, не может дотянуться туда, куда он дотягивается. Одну руку он протягивает королевству обеих Испаний, другую — Англии, дону Хуану Австрийскому и королеве Елизавете. У Бурбона шпага была короче руки моего кузена Гиза, и все же Бурбон доставил немало хлопот Франциску Первому, нашему деду.
— Однако, — сказал Франсуа, — если ваше величество считает Гиза столь опасным, значит, у вас есть еще одна причина доверить руководство Лигой мне. Таким путем мы зажмем Гиза между нами и, при первой же измене с его стороны, устроим судебный процесс.
Шико открыл второй глаз.
— Судебный процесс! Судебный процесс, Франсуа! Хорошо было Людовику Одиннадцатому, богатому и могущественному королю, устраивать судебные процессы и возводить эшафоты, а у меня не хватит денег даже на покупку черного бархата, который может потребоваться в подобном случае.
И Генрих, несмотря на все свое самообладание, в глубине души сильно взволнованный, бросил на брата острый, проницательный взгляд, блеска которого герцог не смог вынести.
Шико закрыл оба глаза.
В комнате воцарилось молчание, но вскоре король нарушил его.
— Стало быть, надо все устроить так, мой милый Франсуа, — сказал он, — чтобы не было междоусобных войн и распрей между моими подданными. Я сын Генриха Воителя и Екатерины Хитрой, и от моей доброй матушки унаследовал чуточку коварства. Я призову к себе герцога де Гиза и наобещаю ему столько разных благ, что мы уладим наше дело полюбовно.
— Государь, — воскликнул герцог Анжуйский, — ведь вы поставите меня во главе Лиги?
— Я так думаю.
— Вы согласны, что я должен получить этот пост?
— Вполне.
— Наконец, вы сами-то этого хотите?
— Это мое самое горячее желание. Однако не следует вызывать чрезмерное неудовольствие кузена де Гиза.
— Коли так, будьте спокойны, — сказал герцог Анжуйский. — Если на пути к моему назначению вы не видите других препятствий, то я беру на себя лично уладить все с герцогом.
— И когда?
— Сегодня же.
— Неужто вы поедете к нему? Вы нанесете ему визит? О брат, подумайте хорошенько, не слишком ли много чести.
— Нет, государь, я не поеду к нему.
— Ну а тогда как?
— Он меня ждет.
— Где?
— Здесь, в Лувре, в моих покоях.
— В ваших покоях? Но я слышал крики, его приветствовали при выезде из Лувра.
— Выехав через главные ворота, он вернется через потайную дверь. Король имеет право на первый визит герцога де Гиза, но я имею право на второй.
— Ах, брат мой, — сказал Генрих, — как я вам признателен за то, что вы строго блюдете наши привилегии, которые я, по слабости характера, иной раз упускаю из виду. Идите же, Франсуа, и договаривайтесь.
Герцог взял руку брата и наклонился, собираясь запечатлеть на ней поцелуй.
— Что вы делаете, Франсуа? Придите в мои объятия, я прижму вас к сердцу! — воскликнул король. — Здесь ваше настоящее место.
И братья несколько раз крепко обнялись. Обретя, наконец, свободу, герцог Анжуйский вышел из кабинета, быстрым шагом миновал галерею и поспешил в свои покои.
Ему, как первому мореходу, надо было иметь “грудь из дуба иль меди”, дабы сердце его не разорвалось от радости.[33]
После ухода брата король заскрежетал зубами от злости, бросился в потайной коридор, ведущий к спальне Маргариты Наваррской, которую теперь занимал герцог Анжуйский, и вошел в узенькую каморку, откуда можно было слышать беседу между двумя герцогами — Анжуйским и Гизом — так же отчетливо, как Дионисий из своего тайника мог слышать разговоры пленных.
— Черт побери! — сказал Шико, открывая оба глаза и усаживаясь на полу. — До чего трогательны эти картины семейного согласия! В какое-то мгновение мне даже показалось, что я на Олимпе и присутствую при встрече Кастора и Поллукса после шестимесячной разлуки.
XXXIXГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПОДСЛУШИВАНИЕ — САМЫЙ НАДЕЖНЫЙ ПУТЬ К ПОНИМАНИЮ
Герцог де Гиз поджидал герцога Анжуйского в бывших покоях Маргариты Наваррской, где некогда Беарнец и де Муи шепотом, на ухо друг другу, разрабатывали планы бегства. Осторожный Генрих Наваррский знал, что в Лувре почти в каждом помещении можно было подслушать все разговоры, даже ведущиеся вполголоса. Герцог Анжуйский также не пребывал в неведении относительно такого немаловажного обстоятельства, но, очарованный простодушием и ласковым обращением короля, либо не придал ему должного значения, либо просто забыл о нем.
Генрих III, как мы уже сказали, занял свой наблюдательный пост в ту самую минуту, когда его брат вошел в комнату; таким образом, ни одно слово из беседы двух принцев не могло ускользнуть от королевских ушей.
— Ну как, ваше высочество? — с живостью спросил герцог де Гиз.
— Все хорошо, герцог, заседание состоялось.
— Вы были очень бледны.
— Это бросалось в глаза? — обеспокоился герцог Анжуйский.
— Мне бросилось, ваше высочество.
— А король ничего не заметил?
— Ничего, по крайней мере, мне так кажется. Его величество задержал ваше высочество у себя?
— Как вы видели, герцог.
— Он, конечно, хотел поговорить с вами о моем предложении?
— Да, сударь.
Наступило неловкое молчание, смысл которого король, не упускавший ничего, хорошо понял.
— И что же сказал его величество? — спросил герцог де Гиз.
— Сама идея королю понравилась, однако чем более гигантский размах она грозит принять, тем более опасным кажется ставить во главе всего дела такого человека, как вы.
— Тогда мы близки к поражению.
— Боюсь, что так, любезный герцог, и Лигу, по-моему, могут распустить.
— Вот дьявольщина! — огорчился герцог де Гиз. — Это значит умереть, не родившись, кончить, не начав.
“Оба они завзятые остряки, что тот, что другой”, — раздался над самым ухом Генриха, прижавшегося к слуховому отверстию, чей-то тихий и ехидный голос.
Король резко обернулся и увидел большое тело Шико, скрючившееся у другого отверстия.
“Ты посмел пойти за мной, негодяй!” — вскипел король.
“Замолчи, — сказал Шико, махнув рукой, — ты мешаешь мне слушать, сын мой”.
Король пожал плечами, но, поскольку шут, что ни говори, был единственным человеческим существом, которому он полностью доверял, снова приник ухом к отверстию.
Герцог де Гиз заговорил опять.
— Ваше высочество, — сказал он, — мне кажется, что, если бы дело обстояло так, как вы сказали, король прямо объявил бы мне об этом. Принял он меня довольно сурово и, конечно, не стал бы сдерживаться и высказал бы мне в лицо все свои мысли. Может быть, он просто хочет отстранить меня от Лиги.
— Мне тоже так кажется, — промямлил герцог Анжуйский.
— Но тогда он погубит все дело.
— Непременно, — подтвердил герцог Анжуйский, — и так как мне было известно, что вы уже приступили к исполнению своей идеи, то я бросился вам на выручку.
— И чего вы добились, ваше высочество?
— Король предоставил вопрос о Лиге, то есть о том, вдохнуть ли в нее новую жизнь или навсегда ее уничтожить, почти на полное мое усмотрение.
— Ну и что вы решили? — спросил герцог Лотарингский.
— Слушайте, вы же прекрасно понимаете, что все зависит от утверждения королем главных заправил. Если вместо того, чтобы устранить вас и распустить Лигу, он изберет ее главой человека, понимающего значение всего дела, если он назначит на этот пост не герцога де Гиза, а герцога Анжуйского…
— Ах, вот как! — вырвалось у герцога де Гиза, который не смог сдержать ни восклицания, ни внезапного прилива крови к лицу.
“Добро! — сказал Шико. — Два дога сейчас подерутся из-за кости”.
Но, к немалому удивлению гасконца и к еще большему удивлению короля, который гораздо менее своего шута разбирался в тайных пружинах разыгрывавшегося перед ним действа, герцог де Гиз внезапно перестал удивляться и гневаться и сказал спокойным, почти веселым голосом:
— Вы ловкий политик, ваше высочество, если вы этого добились.
— Я этого добился, — ответил герцог Анжуйский.
— И как быстро!
— Да. Но надо вам сказать, что сложились благоприятные обстоятельства, и я этим воспользовался. Однако, любезный герцог, — добавил Франсуа, — еще ничего окончательно не решено, я не пожелал дать окончательного ответа, пока не увижу вас.
— Почему, ваше высочество?
— Потому что не знаю, куда это нас приведет.
“Зато я знаю”, — сказал Шико.
“Тут пахнет небольшим заговором”, — улыбнулся король.
“О котором, однако, господин де Морвилье, по твоему мнению, всегда и во всем прекрасно осведомленный, ни словом не обмолвился. Но давай послушаем дальше, дело становится интересным”.
— Ну что ж, я скажу вам, ваше высочество, не о том, куда это нас приведет, ибо только один Господь Бог это знает, а о том, для чего это нам нужно, — ответил герцог де Гиз. — Лига — вторая армия, и поскольку первая у меня в руках, а брат мой, кардинал, держит в руках церковь, то, пока мы все трое едины, ничто не может устоять против нас.
— Не следует забывать и того, — сказал герцог Анжуйский, — что я вероятный наследник престола.
“Ах!” — вздохнул король.
“Он прав, — сказал Шико, — и это твоя вина, сын мой. Ты все еще не удосужился соединить рубашки Шартрской Богоматери”.