— Это еще почему? — с вызовом спросил Франсуа.
— Потому, что на улице слишком холодно.
— Слишком холодно? — переспросил герцог, пораженный тем, что ему возражают.
— Да, слишком холодно. И поэтому я, отвечающий за здоровье господина де Бюсси перед его друзьями и особенно перед самим собой, запрещаю ему выходить.
Несмотря на эти слова, Бюсси все же поднялся на постели, но Реми взял его руку и многозначительно пожал ее.
— Прекрасно, — сказал герцог. — Если прогулка столь опасна для вашего здоровья, оставайтесь.
И Франсуа в крайнем раздражении сделал два шага к двери.
Бюсси не шевельнулся.
Герцог снова возвратился к кровати.
— Так, значит, решено — ты не хочешь рисковать?
— Вы же видите, ваше высочество, — ответил Бюсси, — мой лекарь запрещает мне.
— Тебе следовало бы позвать Мирона: это опытный врач.
— Ваше высочество, я предпочитаю врача-друга врачу-ученому, — возразил Бюсси.
— В таком случае прощай.
— Прощайте, ваше высочество.
И герцог удалился.
Как только он покинул дворец Бюсси, Реми, провожавший его взглядом до самого выхода, бросился к больному.
— А теперь, сударь, вставайте, пожалуйста, и как можно скорее.
— Зачем?
— Чтобы отправиться на прогулку со мной. В комнате слишком жарко.
— Но ты только что говорил герцогу, что на улице слишком холодно.
— С тех пор как он ушел, погода переменилась.
— Значит?.. — сказал, приподнимаясь, заинтересованный Бюсси.
— Значит, теперь, — ответил Одуэн, — я убежден, что свежий воздух пойдет вам на пользу.
— Ничего не понимаю, — сказал Бюсси.
— А разве вы понимаете что-нибудь в микстурах, которые я вам даю? Тем не менее вы их проглатываете. Ну, живей! Поднимайтесь! Прогулка с герцогом Анжуйским была бы опасна; с вашим лекарем она будет целительной. Это я вам говорю. Может быть, вы мне больше не доверяете? В таком случае, откажитесь от моих услуг.
— Ну что же, пойдем, раз ты этого хочешь, — сказал Бюсси.
— Так надо.
Бледный и дрожащий Бюсси встал на ноги.
— Интересная бледность, красивый больной! — заметил Реми.
— Но куда мы пойдем?
— В один квартал, где я как раз сегодня сделал анализ воздуха.
— И этот воздух?..
— Целителен для вашего недуга, ваше сиятельство.
Бюсси оделся.
— Шляпу и шпагу! — приказал он.
И он нахлобучил первую и пристегнул вторую.
Затем вышел на улицу вместе с Реми.
IIIЭТИМОЛОГИЯ УЛИЦЫ ЖЮСЬЕН
Реми взял своего пациента под руку, свернул налево, на улицу Кокийер, и шел по ней до крепостного вала.
— Странно, — сказал Бюсси, — ты ведешь меня к болотам Гранж-Бательер. Это там-то, по-твоему, целительный воздух?
— Ах, сударь, — ответил Реми, — чуточку терпения. Сейчас мы пройдем мимо улицы Пажевен, оставим справа от нас улицу Бренез и выйдем на Монмартр; вы увидите, что это за прелестная улица.
— Ты полагаешь, я ее не знаю?
— Ну что ж, если вы ее знаете, тем лучше! Мне не надо будет тратить время на то, чтобы знакомить вас с ее красотами, и я без промедления отведу вас на одну премилую маленькую улочку. Идемте, идемте, больше я не скажу ни слова.
И в самом деле, после того как Монмартрские ворота остались слева и они прошли по улице около двухсот шагов, Реми свернул направо.
— Да ты меня дурачишь, Реми, — воскликнул Бюсси, — мы возвращаемся туда, откуда пришли!
— Это улица Жипсьен или Эжипсьен, как вам будет угодно, народ уже начинает именовать ее улицей Жисьен, а вскорости и вовсе будет называть улицей Жюсьен, потому что так звучит приятней и потому что таков дух языков — чем дальше к югу, тем больше гласных. Вы должны бы знать это, сударь, ведь вы побывали в Польше. Там, у этих забияк, и до сих пор по четыре согласных подряд стоят, и поэтому разговаривают они, словно камни жуют, да при этом еще бранятся. Разве не так?
— Так-то оно так, — сказал Бюсси, — но ведь мы сюда пришли не затем, чтобы изучать филологию. Послушай, скажи мне: куда мы идем?
— Поглядите на эту церквушку, — сказал Реми, не отвечая на вопрос, — какова? Ах, ваше сиятельство, как отлично она расположена: фасадом на улицу, а апсидой — к саду церковного прихода! Бьюсь об заклад, что до сих пор вы ее не замечали!
— И в самом деле, — отозвался Бюсси, — как-то не замечал.
Бюсси не был единственным знатным господином, который никогда не переступал порог церкви святой Марии Египетской, этого храма, посещаемого только простолюдинами и известного прихожанам также под именем часовни Кокерон.
— Ну что ж, — сказал Реми, — теперь, когда вы знаете, как эта церковь называется, и когда вы вдоволь налюбовались ею снаружи, войдемте, и вы посмотрите на витражи нефа: они достойны этого.
Бюсси посмотрел на Одуэна и увидел на лице молодого человека такую ласковую улыбку, что сразу понял: молодой лекарь привел его в церковь не затем, чтобы показать ему витражи, которые к тому же в вечерних сумерках нельзя было толком и разглядеть, а совсем с другой целью.
Следует заметить, что кое-чем в церкви все же стоило полюбоваться, потому что она была освещена для предстоящей службы: стены ее украшали наивные росписи XVI века; такие фрески еще сохранились в немалом количестве в Италии благодаря ее прекрасному климату, а у нас сырость — с одной стороны и вандализм — с другой стерли со стен эти предания минувших времен, эти свидетельства веры, ныне утраченной. Художник изобразил для короля Франциска I и по его указаниям жизнь святой Марии Египетской, и среди наиболее интересных событий простодушный живописец, великий друг правды если не анатомической, то, по крайней мере, исторической, в самом видном месте часовни поместил тот щекотливый эпизод, когда святая Мария, за отсутствием у нее денег для расчета с лодочником, предлагает ему себя вместо оплаты за перевоз.
Справедливости ради вы вынуждены сказать, что, несмотря на глубочайшее уважение прихожан к обращенной Марии Египетской, многие почтенные женщины округи считали, что художник мог бы поместить этот эпизод где-нибудь в другом месте или хотя бы передать его не столь бесхитростно; при этом они ссылались на то или, вернее сказать, красноречиво умалчивали о том, что некоторые особенности фрески слишком часто привлекают взоры юных приказчиков, которых их хозяева-суконщики приводят в церковь по воскресеньям и на праздники.
Бюсси поглядел на Одуэна. Тот, на мгновение превратившись в юного приказчика, с превеликим вниманием разглядывал эту фреску.
— Ты что, собирался пробудить во мне анакреонтические мысли этой твоей часовней? — спросил Бюсси. — Если это так, то ты ошибся. Надо привести сюда монахов или школьников.
— Боже упаси, — сказал Одуэн. — Omnis cogitatio libidinosa cerebrum inficit[35].
— А зачем же тогда?..
— Проклятье! Не глаза же выкалывать себе, прежде чем войти сюда.
— Послушай, ведь ты привел меня не для того, чтобы показать мне колени святой Марии Египетской, а с какой-то другой целью, правда?
— Только для этого, черт возьми! — сказал Реми.
— Ну что ж, тогда пойдем, я на них уже насмотрелся.
— Терпение! Служба кончается. Если мы выйдем сейчас, мы потревожим молящихся.
И Одуэн легонько придержал Бюсси за локоть.
— Ну вот, все и выходят, — сказал Реми. — Поступим и мы так же, если вы не возражаете.
Бюсси с заметно безразличным и рассеянным видом направился к двери.
— Да вы этак и святой воды забудете взять. Где ваша голова, черт возьми? — сказал Одуэн.
Бюсси послушно, как ребенок, пошел к колонне, в которую была вделана чаша с освященной водой.
Одуэн воспользовался этим, чтобы сделать условный знак какой-то женщине, и она при виде жеста молодого лекаря, в свою очередь, направилась к той же самой колонне.
Поэтому в тот момент, когда граф поднес руку к чаше в виде раковины, поддерживаемой двумя египтянами из черного мрамора, другая рука, несколько толстоватая и красноватая, но тем не менее несомненно принадлежавшая женщине, протянулась к его пальцам и смочила их очистительной влагой.
Бюсси не смог удержаться от того, чтобы не перевести свой взгляд с толстой красной руки на лицо женщины; в то же мгновение он внезапно отступил на шаг и побледнел — во владелице этой руки он признал Гертруду, полускрытую черным шерстяным покрывалом.
Он застыл с вытянутой рукой, забыв перекреститься, а Гертруда, поклонившись ему, прошла дальше, и ее высокий силуэт обрисовался в портике маленькой церкви.
В двух шагах позади Гертруды, чьи мощные локти раздвигали толпу, шла женщина, тщательно укутанная в шелковую накидку; изящные и юные очертания ее хрупкого стана, прелестные ножки тут же заставили Бюсси подумать, что во всем мире нет другого такого стана, других таких ножек, другого такого облика.
Реми не пришлось ничего ему говорить, молодой лекарь только посмотрел на графа. Теперь Бюсси понимал, почему Одуэн привел его на улицу святой Марии Египетской и заставил войти в эту церковь.
Бюсси последовал за женщиной, Одуэн последовал за Бюсси.
Эта процессия из четырех человек, идущих друг за другом ровным шагом, могла бы показаться забавной, если бы грустный вид и бледность двоих из них не выдавали их жестоких страданий.
Гертруда, продолжавшая идти впереди, свернула за угол, на улицу Монмартр, прошла по ней несколько шагов и потом вдруг нырнула направо — в тупик, куда выходила какая-то калитка.
Бюсси заколебался.
— Вы что же, господин граф, — сказал Реми, — хотите, чтобы я наступил вам на пятки?
Бюсси двинулся вперед.
Гертруда, все еще возглавлявшая шествие, достала из кармана ключ, открыла калитку и пропустила вперед свою госпожу, которая так и не повернула головы.
Одуэн, шепнув несколько слов горничной, посторонился и дал дорогу Бюсси, затем вошел сам вместе с Гертрудой. Калитка затворилась, и переулок опустел.
Было половина восьмого вечера. Уже наступил май, и в потеплевшем воздухе чувствовалось первое дуновение весны. Из своих лопнувших темниц появлялись на свет молодые листья.