— Прекрасное оправдание!
— Ты уже был синий?
— А! Ты прав! — сказал Шомберг.
— Тогда его поведение простительно, — заметил Генрих, — потому что, по правде говоря, мой бедный Шомберг, я и сам тебя не узнал.
— Все равно, — возразил Шомберг, в котором заговорило его немецкое упрямство, — мы с ним еще встретимся где-нибудь в другом месте, а не на углу улицы Кокийер, и в такой день, когда я не буду барахтаться в чане с индиго.
— О! Что касается меня, — сказал д’Эпернон, — то я обижен не на слугу, а на хозяина, и хотел бы встретиться не с Бюсси, а с его высочеством герцогом Анжуйским.
— Да, да! — воскликнул Шомберг. — Его высочество герцог Анжуйский хочет убить нас смехом, в ожидании пока не сможет заколоть нас кинжалом.
— Это герцогу Анжуйскому пели хвалы на улицах. Вы сами их слышали, государь, — сказали в один голос Келюс и Можирон.
— Что и говорить, сегодня хозяин Парижа — герцог, а не король. Попробуйте выйти из Лувра, и вы увидите, отнесутся ли к вам с большим уважением, чем к нам, — сказал д’Эпернон Генриху.
— Ах, брат мой, брат мой! — пробормотал с угрозой Генрих.
— Э, государь, вы еще не раз скажете то, что сказали сейчас: “Ах, брат мой, брат мой!”, но никаких мер против этого брата не примете, — заметил Шомберг. — И, однако, заявляю вам: для меня совершенно ясно, что ваш брат стоит во главе какого-то заговора.
— А, дьявольщина! — воскликнул Генрих. — То же самое я говорил только что этим господам, но они в ответ пожали плечами и повернулись ко мне спиной.
— Государь, — сказал Можирон, — мы пожали плечами и повернулись к вам спиной не потому, что вы заявили о существовании заговора, а потому, что мы не заметили у вас желания расправиться с ним.
— А теперь, — подхватил Келюс, — мы поворачиваемся к вам лицом, чтобы снова сказать вам: “Государь, спасите нас или, вернее, спасите себя, ибо, стоит погибнуть нам, и для вас тоже наступит конец. Завтра в Лувр явится господин де Гиз, завтра он потребует, чтобы вы назначили главу Лиги, завтра вы назовете имя герцога Анжуйского, как вы обещали сделать, и, лишь только герцог Анжуйский станет во главе Лиги, то есть во главе ста тысяч парижан, распаленных бесчинствами сегодняшней ночи, вы окажетесь у него в руках”.
— Так, так, — сказал король, — а в случае если я приму решение, вы готовы меня поддержать?
— Да, государь, — в один голос ответили молодые люди.
— Но сначала, государь, — заметил д’Эпернон, — позвольте мне надеть другую шляпу, другой камзол и другой плащ.
— Иди в мою гардеробную, д’Эпернон, и мой камердинер даст тебе все необходимое: мы ведь с тобой одного роста.
— А мне, государь, позвольте сначала помыться.
— Иди в мою ванную, Шомберг, и мой банщик позаботится о тебе.
— Ваше величество, мы можем надеяться, что оскорбление не останется неотомщенным? — спросил Шомберг.
Генрих поднял руку, призывая к молчанию, и, опустив голову на грудь, по-видимому, глубоко задумался. Через некоторое время он сказал:
— Келюс, узнайте, возвратился ли герцог Анжуйский в Лувр.
Келюс вышел. Д’Эпернон и Шомберг остались вместе со всеми ждать его возвращения — настолько их рвение было подогрето надвигающейся опасностью. Самая большая выдержка нужна матросам не во время бури, а во время затишья перед бурей.
— Ваше величество, — спросил Можирон, — значит, решились?..
— Увидите, — ответил король.
Появился Келюс.
— Господин герцог еще не возвращался, — сообщил он.
— Хорошо, — ответил король, — Д’Эпернон, ступайте смените ваше платье. Шомберг, ступайте смените ваш цвет. А вы, Келюс, и вы, Можирон, отправляйтесь во двор и не прозевайте, когда вернется мой брат.
— А когда он вернется?.. — спросил Келюс.
— Когда он вернется, прикажите закрыть все ворота. Ступайте!
— Браво, государь! — воскликнул Келюс.
— Ваше величество, — обещал д’Эпернон, — через десять минут я буду здесь.
— А я, государь, не знаю, когда я буду здесь, это зависит от качества краски.
— Возвращайтесь поскорее, вот все, что я могу вам сказать.
— Но вы, ваше величество, остаетесь одни? — спросил Можирон.
— Нет, Можирон, я остаюсь с Богом, у которого буду просить покровительства нашему делу.
— Просите хорошенько, государь, — сказал Келюс, — я уже начинаю подумывать, не столкнулся ли Господь с дьяволом, чтобы погубить всех нас в этом и в том мире.
— Amen![38] — сказал Можирон.
Те двое, что должны были сторожить во дворе, вышли в одну дверь, а те, что должны были привести себя в порядок, — в другую.
Оставшийся в одиночестве король преклонил колени на своей молитвенной скамеечке.
VШИКО ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕМ ФРАНЦИИ
Пробило полночь. В это время ворота Лувра обычно закрывались. Но Генрих мудро рассудил, что герцог Анжуйский не преминет провести ночь в Лувре, чтобы оставить меньше пищи для подозрений, которые могли возникнуть у короля после событий, происходивших в Париже этим вечером.
И Генрих приказал не запирать ворота до часу ночи.
В четверть первого к королю поднялся Келюс.
— Государь, — сказал он, — герцог возвратился.
— Что делает Можирон?
— Он хочет убедиться, что герцог не выйдет снова.
— Это сомнительно.
— Значит… — сказал Келюс, жестом показывая королю, что остается только действовать.
— Значит, дадим ему спокойно улечься спать, — сказал Генрих.
— Кто с ним?
— Господин де Монсоро и его всегдашние дворяне.
— А господин де Бюсси?
— Господина де Бюсси с ним нет.
— Отлично, — сказал король, для которого было большим облегчением узнать, что его брат лишен своей лучшей шпаги.
— Какова будет воля короля? — спросил Келюс.
— Скажите д’Эпернону и Шомбергу, чтобы они поторопились, а господину де Монсоро, что я желаю с ним говорить.
Келюс поклонился и выполнил поручение со всей быстротой, которую сообщают действиям человека чувство ненависти и жажда мщения.
Через пять минут вошли д’Эпернон и Шомберг: один — заново одетый, другой — добела отмытый, только в морщинках на лице сохранился еще голубоватый оттенок; по мнению банщика, исчезнуть совсем он мог лишь после нескольких паровых ванн.
Вслед за двумя миньонами появился господин де Монсоро.
— Господин капитан гвардии вашего величества уведомил меня, что ваше величество оказали мне честь призвать меня к себе, — сказал главный ловчий, кланяясь.
— Да, сударь, — ответил Генрих, — да. Прогуливаясь нынче вечером, я увидел сверкающие звезды и великолепную луну и невольно подумал, что при столь замечательной погоде мы могли бы завтра отменно поохотиться. Сейчас всего лишь полночь, господин граф, отправляйтесь тотчас же в Венсен и распорядитесь выставить для меня лань, а завтра мы ее затравим.
— Но, государь, — сказал Монсоро, — я полагал, что завтра ваше величество удостоит аудиенции его высочество герцога Анжуйского и господина де Гиза, чтобы назначить главу Лиги.
— Ну и что из этого, сударь? — сказал король тем высокомерным тоном, который делал ответ затруднительным.
— Вам… вам может недостать времени.
— Тот, кто умеет правильно распорядиться временем, никогда не ощущает в нем недостатка; именно поэтому я и говорю вам: у вас есть время выехать сегодня ночью, при условии, что вы выедете тотчас же. У вас есть время выставить этой ночью лань, и у вас будет время подготовить команды к завтрашнему дню, к десяти утра. Итак, отправляйтесь, и немедленно! Келюс, Шомберг, прикажите отворить господину де Монсоро ворота Лувра — от моего имени, от имени короля! И от имени короля прикажите запереть их, когда он уедет.
В полном удивлении главный ловчий вышел из комнаты.
— Что это — прихоть короля? — спросил он в передней у миньонов.
— Да, — лаконично ответили они.
Господин де Монсоро понял, что здесь ему ничего не добиться, и умолк.
“Ну и ну! — сказал он себе, бросив взгляд в сторону покоев герцога Анжуйского. — Мне кажется, это не сулит ничего доброго его королевскому высочеству”.
Но у главного ловчего не было никакой возможности предостеречь принца. Справа от него шел Келюс, слева — Шомберг. На мгновение у Монсоро мелькнула мысль, что миньоны получили тайный приказ арестовать его, и, лишь очутившись за пределами Лувра и услышав, как за ним закрылись ворота, он понял неосновательность своих подозрений.
Через десять минут Шомберг и Келюс возвратились к королю.
— А теперь, — сказал Генрих, — ни звука, и отправляйтесь все четверо за мной.
— Куда мы идем, государь? — Спросил, как всегда, осторожный д’Эпернон.
— Тот, кто дойдет, увидит, — ответил король.
— Пошли, — сказали в один голос четверо молодых людей.
Миньоны вооружились шпагами, пристегнули плащи и последовали за королем, а он с фонарем в руке повел их известным нам потайным коридором, по которому ходили, как мы с вами не раз видели, королева-мать и король Карл IX, направляясь к их дочери и сестре, к милой Марго, чьи покои — мы об этом также уже говорили — занимал теперь герцог Анжуйский.
В коридоре дежурил один из камердинеров герцога, но, прежде чем он успел отступить к двери, чтобы предупредить своего господина, Генрих схватил его и, приказав молчать, передал своим спутникам, а те затолкали растерявшегося слугу в одну из комнат и там заперли.
Таким образом, ручку на дверях опочивальни герцога Анжуйского повернул сам король.
Герцог только что лег в постель, весь во власти честолюбивых мечтаний, пробужденных в нем событиями этого вечера. Он слышал, как превозносили его имя и даже не поминали имени короля. Он видел, как парижане расступались перед ним, шествовавшим в сопровождении герцога де Гиза, перед ним и его дворянами, а дворян короля встречали улюлюканьем, насмешками, оскорблениями. Ни разу еще с начала его жизненного пути, отмеченного тайными происками, трусливыми заговорами и скрытыми подкопами, не выпадали ему на долю такая популярность и как ее следствие — такие надежды.