– А Брюнхвальд как?
– Лекарь ему к ноге доску накрепко примотал, он теперь ни пешим, ни конным не будет. До нужника допрыгать может – и все.
– Значит, жив?
– Да жив, а чего ему будет, ну, прокололи лытку, не он первый, не он последний. – Роха улыбнулся, хотя улыбка далась ему не так уж и легко. Он оглянулся. – А ты тут уже крепость построил, когда только успел? Говорят, мужичье приходило к тебе знакомиться.
– Приходило, – кавалер кивнул, – Пруфф их картечью встретил, а твой Вилли мушкетами проводил. Мы же ни единого человека не потеряли.
– Вилли? Ну и как он тебе?
– До тебя ему пока далеко, не волнуйся. Но ты все-таки скажи, чего ты приехал? Ты же еще не долечился.
Роха посмотрел на кавалера и спросил:
– Честно тебе сказать?
– Да уж говори.
Роха поправил свою деревяшку под столом, потом допил махом вино, вздохнул и признался:
– Знаешь, Фолькоф, жена у меня не из простых.
– При чем тут твоя жена? – Полковнику вовсе не хотелось слушать байки про чьих-то жен, не до жен ему сейчас было, через полтора дня большое дело намечалось.
– Ты дай сказать-то… – разозлился Скарафаджо и, видя, что кавалер молчит, продолжал: – Как ни крути, она из благородных, правда, из городских, ее отец даже был вице-бургомистром… И вот, как поженился я с ней, так она меня и бранила, и бранила, и бранила: пьяница, говорит, бездельник, дурень бесполезный. Когда женился я, так у меня деньжата водились, а потом и закончились. Помню, в первую зиму без дров жили, а она на сносях была. Потом в плохой дом пришлось переехать… А она так бранилась, что я домой идти не хотел. Вот…
Полковник терпеливо продолжал слушать рассказ старого знакомца про его жену, хотя ему не терпелось поговорить с Агнес.
– А тут ты появился, – продолжал Скарафаджо, – и я сразу понял: вот его мне Господь послал. И так оно и было. Домишко теперь какой-никакой у меня свой, землицу хоть и мало, но ты мне выделил.
– Не меньше, чем другим, – заметил кавалер.
– Не меньше, не меньше, – согласился Роха, – я ж не спорю. А кроме землицы и деньжата появились: то ярмарку ограбим, то обоз у горцев отберем. Я на эти деньги жене и платье хорошее справил из атласа, и серьги, и всякого другого прикупил… Башмачки там, юбки нижние… А главное, ты же меня к себе на обеды стал приглашать с женой, а она как с дочерью графа за одним столом посидела, так совсем другой стала. Слова дурного от нее не слыхал с тех пор, подобрела. Как узнала, что я капитан, как стала капитаншей, так и вовсе ласковой сделалась. Когда я уходил с тобой на мужиков – не поверишь, я видал, как она плакала, по мне плакала.
Волков даже брови сдвинул, посмотрел на Роху сурово.
– На кой черт ты мне все это рассказываешь?
– Я просто сказать хотел, что тебя не брошу, знаю, что ты без офицеров остался: Бертье, Брюнхвальд, я… Рене один у тебя. В общем, если я нужен, могу роту взять какую, а не нужен, так к стрелкам своим вернусь.
– С офицерами дело дрянь, – отвечал кавалер, глядя товарищу в глаза и понимая, что тот еще не поправился, – и с сержантами тоже. Я рад, что ты вернулся, но тебе надо долечиться, сидишь весь мокрый от пота, а от больного какой от тебя прок? Ступай к монаху, микстуры пей. Послезавтра до рассвета к реке пойдем.
– Форсировать надумали? На тот берег намылились?
– Генерал решил, я был против. – Волков поморщился.
– Ты мне коня дашь? Моего убили там на берегу.
– Так и другого убьют.
– А что делать, я ж на деревяшке много не напрыгаю.
– Ладно, найду тебе мерина старого. – Волков протянул товарищу руку для рукопожатия.
– Мерин подойдет, авось не на смотр еду, – ответил Роха, пожимая его руку.
– Ты только вылечиться успей. Ты поставил себе палатку? Я пришлю к тебе монаха.
– Вилли уже распорядился и насчет палатки, и насчет брата Ипполита… Фолькоф, ты не волнуйся, вылечусь, – обещал Скарафаджо, все еще не выпуская его руку. – Твой монах – он волшебник, да и я еще не стар.
Волков молча кивнул, он верил ему, он надеялся, что Роха прав, кавалер давно его знал и видел, что этот человек всегда был упруг телом и крепок, как молодой кабан.
Глава 9
Агнес сидела на постели, на девушке была лишь рубаха нижняя, и та сползла, плечи открыты, а перина взбита, как будто на ней дрались. Волосы Агнес растрепаны, она свесила ноги на ковер и рассматривала его узоры. Подле нее в волнах взбитой перины уютно лежал синий стеклянный шар, она держала на нем руку.
Кавалер с одного взгляда почувствовал неладное.
– Что?
Девушка взглянула на него и ответила:
– Да вот… Поглядела на обидчика вашего.
– И что? Видела его? Он лыс, с железной рукой, но руку я не видел.
– Лыс? Может, и лыс, может, и с рукой… Я думала, один он… – Она явно не спешила рассказывать то, что узнала.
– Да говори ты уже. Что узнала про него? – поторопил Волков с заметным раздражением.
– Ни лысины его, ни руки я не видала, – отвечала она все так же не спеша, – а видала я его жену.
– И что там за жена? – Он не понимал, зачем она про какую-то жену говорить надумала.
А она тут поглядела так, что кавалер сразу почувствовал беспокойство.
– Баба она непростая, – продолжала Агнес серьезно, – заглянула в нее, как в колодец старый: темно, глубоко, холодно. Это не он, это она на вас морок наводила. Она знала всякий раз, когда и где вы появитесь. Она вашим людям глаза пеленой застила. У нее и стекло есть, а ему в него не заглянуть, думаю, что силой для того он не вышел. А вот она…
Теперь беспокойство Волкова окрепло, он устало сел рядом с девушкой.
– Что, сильна баба?
– Тварь увидала меня… Не дает смотреть за ними, я так и не высмотрела, где она прячется, – тихо и зло сказала Агнес. – Пыталась выглядеть ее… Глаза у меня стало разъедать…
– И что же делать? – спросил Волков.
– Ночи дождусь, может, спать она ляжет, тогда и найду ее. Или еще когда… Как получится.
– Ждать нельзя, послезавтра на тот берег пойдем, вернусь ли? – спросил он, ожидая положительного ответа, ведь она уже обещала, что с этой войны он придет с победой и богатством.
А девушка не ответила, покосилась на господина и заговорила:
– Мыться мне надобно, в уборную надобно, а у вас тут и ночной вазы нет. А еще есть хочу.
– Слышишь, топоры за шатром стучат? Это тебе уборную делают, там же у тебя и купальня будет. А горшка ночного у меня нет, он без надобности мне.
Волков встал и поглядел на девушку внимательно, а потом, сам себе удивляясь, погладил ее по голове, как отец гладит послушную дочь, когда желает ее успокоить. Он был доволен, несмотря на то что слова Агнес поначалу внушили ему тревогу, но теперь он стал успокаиваться. Ее присутствие как-то само собой становилось гарантией того, что больше ему засад не устроят, что больше никто ему глаз застить не сможет. А уж дальше он сам управится… Сам… Да, присутствие Агнес становилось для него важным, не зря он ее ждал, не зря гонял Максимилиана.
А она подняла на него глаза, и они были полны удивления. Ведь никто никогда не гладил Агнес по голове. Никто. Разве что ее старая полуслепая бабка любила девочку. Быть может, она ее так ласкала, но за давностью лет Агнес такого не помнила, оттого и растерялась.
– Я велю тебе еды принести и спрошу у инженера, когда будет готова твоя уборная, – сказал Волков и направился к выходу.
А девушка так и не нашла слов для ответа.
…Дел у Волкова хватало. Сначала он поглядел, как идут работы за его шатром у стены, готова ли уборная для Агнес. Его удовлетворило то, что сам инженер Шуберт руководил делом, и все у него получалось красиво. Рядом с частоколом уже поставлена была стена из досок, отгораживающая уборную от посторонних взглядов. Тут уже лежала медная походная ванна Волкова – видно, Шуберт как раз присматривал для нее место.
– Когда закончите, господин инженер? – спросил кавалер.
– Часа не пройдет, – обещал Шуберт.
После полковник пошел к Хайнквисту, поглядел, каких тот отобрал себе солдат из новых рот. Волков мог не сомневаться, ротмистр дело знал: он забрал у Фильсбибурга пять десятков тех, кого можно было считать солдатами. Хайнквист сделал все правильно: теперь у них были две вполне себе крепкие роты, на которые можно надеяться, и одна рота, которая, скорее всего, разбежится или сомнется при первом соприкосновении с неуступчивым врагом.
Хайнквист, кажется, забрал всех пикенеров из рот Фильсбибурга. Волков чуть подумал и махнул рукой: бог с ним. Он даже стал размышлять о том, чтобы дать ротмистру звание капитана, раз уж тот занимает капитанскую должность, но спешить не стал, решил посмотреть, как он будет вести себя в деле – в бою у переправы и потом на том берегу. Казалось бы, какая разница, порадуй человека перед сражением, но Волков всегда и все считал, он отлично помнил, что капитан при дележе военной добычи, причитающейся полку, получает на две офицерские порции больше, чем ротмистр. И кавалер никак не хотел отдавать лишние деньги человеку, который того не заслуживает. Поэтому пусть Хайнквист пока побудет ротмистром, а там посмотрим.
После он отправился далеко за пределы лагеря, там на открытом месте, на дороге, пришедшие из роты Рене сержанты под барабаны и трубы учили быстро менять строй солдат роты Фильсбибурга. Сам командир роты был тут же, офицеры и сержанты принимали в обучении посильное участие. Двести двадцать человек кое-как вспоминали, как ходить в колонне так, чтобы не наваливаться на впередистоящих, как строиться в линии, чтобы они не походили на волны. Понятно было, что за полтора дня из этих людей полноценную роту не создать, но хоть чему-то их сержанты научить успеют. Посмотрев немного на все это, кавалер вернулся в лагерь. Ужинать.
На следующий день он с офицерами пошел на берег осматривать место, где завтра будет дело. Ничего хорошего они не увидели. Их берег оказался полог, а берег мужиков крут. Волков понял, что, расставь он стрелков на своем берегу, толку от них окажется немного. Ничего, кроме воды, камышей да обрывистого подъема они видеть не будут. То есть на поддержку мушкетеров надеяться смысла нет, их придется переправлять.