После стал вылезать из ванны на расстеленную рядом рогожу, Гюнтер тут же обернул его простыней, поставил стул. Кавалер сел, начал вытираться, и денщик тут же стал надевать ему чулки, после и туфли, а потом подал нижнее белье, панталоны и рубаху свежайшую. А пузатый все бубнил и бубнил о бесчинствах ландскнехтов в Рункеле, пока полковник не остановил его:
– Незачем мне все это рассказывать, все это я видел много раз сам. Но не пойму я, чему вы удивляетесь? Вы земля для нас вражеская, верой вы нам чужие! Вы еретики.
– Не все! – крикнул один из визитеров, и другие стали кивать: не все, не все. – Многие из нас чтят святую матерь церковь и папу, наместника Господа на земле.
– Ладно, пусть так, но чего вы хотите от меня? – Кавалер перешел к делу, он помнил, что визитеры пожаловали не с пустыми руками, они привезли целые телеги чего-то.
– Мы, – бургомистр Мартинс обернулся к своим спутникам, как бы беря их в свидетели, – мы смиренно желаем, чтобы вы оградили нас от ярости ваших людей, и в надежде на вашу благосклонность, благородный полковник Фолькоф, просим вас принять наши дары.
Он опять обернулся к своим людям, сделал знак, и один из них, самый молодой, побежал куда-то, прокричал что-то, и тут же из-за палаток выехали одна за другой две телеги. Они остановились, а кавалер встал и пошел к ним, как был в нижней рубахе.
У Волкова не было иллюзий по поводу даров. Городишко-то маленький, много с него не собрать. Ну мед, ну вино, ну серебришка немного, может, сукно из северных земель, но, когда молодой горожанин откинул полотно, кавалер даже растерялся.
Почти весь воз был уставлен ящиками с отличной серебряной посудой, роскошной посудой. Кувшины малые и большие, с глубоким чернением; коробы с трехзубыми вилками, которые тоже были чернены, короба со столовыми ножами с тем же узором, что и вилки, всего по двенадцать штук; поднос отличный, с вычерненной гравюрой из сельской жизни. Роскошные блюда, и уже не черненые, а с позолотой, с тонкими узорами, с птицами и зверями. Тарелки трех видов, от больших до малых, к подносу в тон, и все толстые, серебра на них явно не экономили. И посуда вся в коробах красивых. Крепкие щипцы для колки сахара, масленки, перечницы и солонки, чашечки, ложечки и всякое другое. Кофемолка! Хотя и не из серебра, но все же красива. Или это мельница для измельчения перца? И все эти изделия были искусно сделаны, и почти все это из серебра, и этого серебра здесь было много, весь воз им забит. И еще два зеркала красивых и большая чаша для омовения рук. Этот воз Волкова удивил и пришелся ему по вкусу.
Тут со второго воза покров сорвали. И сразу ему в глаза бросился хороший отрез золотой парчи в узорах. Материя драгоценная, сразу видно; а дальше черный бархат, к которому невозможно не прикоснуться; синий, аж глазу больно смотреть, отрез атласа – все изысканное, тонкое. Гобелены, три штуки, свернутые в рулоны, лишь углы можно поглядеть, но, даже отвернув у любого из них угол, увидишь, что работа тонкая, работали мастерицы.
А молодой горожанин распахивал перед ним ларцы, что были нагружены в телегу. Волков зачерпнул из первого целую пригоршню черных горошин, понюхал их – резкий, но приятный запах свежего, еще не залежалого черного перца. Дальше маленький ларец. Волков взял его, снова понюхал содержимое: это вещь редкая в здешних местах – ваниль. Дальше еще ларчик, ну, это кавалер знал и так – мускат, а дальше еще ларцы и еще. Горожане стояли рядом, в лицо ему заглядывали, пытаясь понять, доволен ли господин кавалер полковник Фолькоф. Да, Волкову все это нравилось, и он был даже благодарен капитану Кленку и его разбойникам за их самоуправство и разграбление Рункеля. Не повеселись там Кленк вчера, так не пришли бы эти вот господа сегодня с дарами. Но виду Волков не показывал. Он осмотрел сахарные головы и огромный, на четверть пуда, ларь с коричневыми зернами. Кофе! Как кавалер оказался этому рад! Но тут посетила его одна мысль.
Подарки-то дорогие. Он поглядел на горожан, запуская пальцы в коричневые зерна и набирая полную пригоршню. Да и на вид горожане весьма дородны и одеты богато. Городок-то не бедный, судя по всему. И кавалер сказал:
– Вина ваша, господа из Ламберга, велика, вы с мужиками многих честных купцов пограбили…
– Мы никого не грабили, – залепетал бургомистр.
– Вы, конечно, не грабили, грабили хамы, а вы у них покупали задешево и на том богатели безмерно и алчностью своею алчность хамов подогревали, – продолжал Волков, кидая кофе обратно в короб. – И подарков я ваших не приму, так как в городе вашем возьму много больше. И то будет вам наука за жадность вашу.
Бургомистр побледнел, несмотря на дородность свою и полнокровность, бел стал, как полотно. И люди, с ним пришедшие, тоже на глазах с лица спали.
– Но, – продолжал полковник, – если вы мне и людям моим принесете, помимо подарков этих, еще двадцать тысяч талеров, то я ваш город обещаю не грабить и жен ваших с дочерями не позорить.
– Мы согласны! – ответил бургомистр так быстро, что кавалер понял, что продешевил, и, пытаясь выправить свою ошибку, добавил:
– Талеров экссонских, а не талеров Ребенрее или талеров Ланна.
Талеры Экссонии были тяжелее других.
– Конечно, экссонских, – заверил его толстяк. – Другие у нас не в ходу.
Опять Волков продешевил, но слово рыцарское назад не возьмешь, и поэтому он искал другой способ.
– Слышал я, что Железнорукий проживал в вашем городе?
– Истинно так, – соглашался бургомистр, – Эйнц фон Эрлихенген со своею женой проживал у нас.
– В хорошем доме? – осведомился кавалер.
– В лучшем в городе.
– Этот дом я конфискую.
– Конечно, – кивали все пришедшие горожане, это было справедливо.
– И всякое иное имущество, что принадлежало этому разбойнику, я тоже конфискую, – продолжал Волков.
– Конечно-конечно, – соглашались горожане.
А бургомистр сказал:
– До вечера серебро будет у вас.
– Я рад, что мы так хорошо договорились. – Волков хотел уже их отпустить, но тут к нему подошел капитан Рене и прошептал на ухо:
– Пусть веревок еще привезут.
– Веревок? Каких веревок? – не понял полковник.
– Мужиков-то вон сколько нужно повесить, а веревок мало нашли.
Кавалер понимающе кивнул и сказал бургомистру:
– Еще воз веревок привезите, нужны нам.
– Все сегодня же будет, – пообещал бургомистр, и горожане стали кланяться.
Погода стояла прекрасная, утро свежее и теплое, в лагере после ночного буйства сделалось почти тихо, пленных увели на окраину к реке. Там самое удобное место, чтобы их держать. И поить не нужно. Кашевары ставили столы, расставляли посуду; так как утро, то вина разбавляли водой, причем водой не из реки, а взятой в ключе, что располагался неподалеку. Жарили мясо, благо в лагере у мужиков с разной скотиной было все в порядке: и козы, и овцы, и свиньи, и коровы – выбирай, что любишь. Солдат тоже было решено побаловать хорошим мясом, не все им солонину есть да тертое сало.
Волков, сидя на стуле, глядел, как Гюнтер достает из телеги очередной роскошный кувшин.
– Номер семнадцать: средний кувшин с чернением, изображена птица, кукушка, – диктовал он, и молодой Курт Фейлинг записывал это на бумагу.
– Красив кувшин необыкновенно, – прокомментировал Максимилиан, беря на секунду кувшин из рук денщика.
– Записал, – буркнул Фейлинг.
– Блюдо для мяса большое с позолотой по краю, – сказал Волков, осматривая следующий предмет из телеги.
– Номер восемнадцать… Блюдо… – повторил Фейлинг.
Как приятно было этим заниматься, видя, что уже почти накрыт стол, кашевары несут к нему подносы с большими кусками свинины, жаренной с луком. Тазы с грубо нарезанными сырами, самыми разными, от мягких козьих до самых твердых, корзины со свежими, еще горячими хлебами, масло, сливки, варенья, пироги, соусы… И ко всему этому над майским утром разносится божественный запах кофе. Кавалеру уже не терпелось. Ведь за вчерашний день он почти ничего не ел. Когда ему было?
Но от мечтаний о великолепной еде и разглядывания своих новых сервизов его отвлек Рене. С непривычной для него настойчивостью родственник встал невдалеке и всем своим видом показывал, что у него к полковнику дело.
– Что вам, капитан? – прервал перепись своих сокровищ Волков.
Рене тут же подошел и начал:
– По недосмотру или по глупости, но холопов мы держим вместе с офицерами и рыцарями. Сие чревато бунтом.
– Верно, – согласился кавалер. – Верно. Развести их хотите?
Нет, Рене и не думал их разводить, он продолжал:
– А если не бунтом, так побегом, может, с той стороны лодки в ночь подойдут и хамы бежать начнут.
– Хорошо-хорошо, – соглашался Волков, – распорядитесь, чтобы господ держали от хамов отдельно.
Казалось бы, вопрос разрешен, но Рене не собирался уходить, так и стоял со злым лицом.
– Что еще, капитан? – спросил полковник, немного раздраженный из-за того, что его отвлекают от занятия серебром.
– Вот думаю, может, и нет необходимости тянуть с ними? – отвечал Рене, делая вид, будто размышляет вслух, хотя сам уже давно все решил.
– С кем? – не понял Волков.
– Ну, с офицерами и пойманными ночью кавалерами. Может, их лучше сразу казнить?
«С чего бы тебе быть таким кровожадным? И про веревки для холопов помнишь, и с господами тянуть не хочешь?»
– А не думали ли вы, Арчибальдус, – по-родственному заговорил Волков, – что за господ можно у семей их просить выкуп? Сколько их там у нас, полтора десятка будет или около того. Это… три тысячи талеров, если даже быть милосердными и не грабить их семьи.
– В пекло сатаны это серебро! – с неожиданной твердостью отвечал капитан. – Все они должны ответить за смерть моего друга: и хамы, и господа. И господа в первую очередь. Всех на ветки вместо яблок.
«Ишь ты! – Волков уставился на капитана с плохо скрываемым удивлением. – Еще недавно ты боялся дезертиров повесить, хотел решения солдатских корпораций или приказа от меня, а тут вон как раздухарился! Всех вешать хочешь, и денег никаких тебе не нужно».