– Да, и обещать раздать деньги от трофеев только по истечении контрактов. Приказ такой издать. А чтобы не волновались, что погибшим деньги не достанутся, чтобы не думали, что мы их присвоить хотим, объявить, что передадим доли семьям погибших.
– Тогда нужно купцам запретить платить корпоралам, чтоб платили, к примеру, Мильке, – продолжил мысль товарища Волков.
– Да, именно так. Пусть Мильке торгуется и берет у купцов деньги за добычу под присмотром старшин из корпораций, но деньги корпорациям не отдает, пока не закончатся контракты.
– Хорошая мысль, Карл, – согласился Волков. – Я обещаю выплатить все деньги, только когда закончим летнюю кампанию. На заре берите Роху и его людей, конфискуйте солдатскую казну под вашу подпись, со свидетелями и пересчитав ее. Если начнется буча, я всех успокою.
– Лучше сделать это сейчас, – предложил полковник.
– Сейчас? – удивился кавалер.
– Вернее, ночью, в полночь, как все спать лягут и сменятся первые караулы, – продолжал Брюнхвальд. – Подниму на всякий случай третью роту, всех свободных от караула людей из роты Рене и роту Рохи. В полночь арестую их казну. До утра подготовлю в других частях офицеров, заодно и проверю их желание служить вам дальше, а утром зачитаю ваш приказ.
– Действуйте, Карл, – дал добро Волков, думая о том, что Брюнхвальд вернулся очень вовремя.
Он благодарил Господа за такого товарища.
Глава 25
Поутру в лагере началась суета, солдаты и старшины корпораций бегали по частям, советовались, разговаривали с офицерами. Но еще на заре Роха со стрелками и Рене с половиной своей роты окружили шатер генерала. Все при доспехе и оружии, полковник Брюнхвальд при них. И вид у них такой, что только попробуй сунуться. Да и среди офицеров, с которыми Брюнхвальд еще ночью побеседовал, солдаты поддержки не нашли.
– Чтоб я даже не слышал о всяком таком! – предупредил своих подчиненных капитан кавалерии фон Реддернауф. – Я в эскадронах бузы не потерплю!
– Кто отважится идти к генералу и требовать вернуть казну, будет считаться бунтовщиком, – предупредил на всякий случай своих людей Рене, и те сразу все поняли.
А Рохе и говорить никому ничего не пришлось, стрелки – солдаты привилегированные, высокооплачиваемые. Из них никто и не думал бузить или чего-то требовать. Тем более что все сержанты из роты с Волковым с первых дней. Они в него поверили еще в те тяжкие дни, которые провели в чумном Фёренбурге.
Если какая-то суета и случилась поутру, так это были люди из полка полковника Эберста да ландскнехты. Но эти бузотеры известные, у них буза по любому поводу прорастает. Но и их капитан Кленк не поддержал, все так и сошло на нет. И к тому времени, как господин генерал проснулся, от всей суеты в лагере были лишь шесть депутатов от рот, что просили дозволения говорить с генералом.
Генерал принял их во время завтрака у своего шатра в присутствии половины своей гвардии и высших своих офицеров. Он объяснил солдатским старшинам, что берет их казну на хранение. И что все будет солдатам возвращено, как только истекут контракты. А возможно, казна еще и приумножится после окончания кампании.
– Говорят, что воевать мы будем с кантонами, – без всякой радости заговорил один депутат.
– А хоть и с кантонами, – беззаботно и ласково отвечал генерал, – что с того? Я с ними уже воевал и не один раз бил их крепко. Не веришь, так можешь у моих людей спросить, что на ярмарке на той стороне со мною были, и что у реки их били, и что у холмов их громили.
– Про то мы слыхали, – признался другой депутат, – но вот война – дело неверное: сегодня ты горцев бьешь, завтра они тебя.
– Людишки многие промеж нас думают, что хотели бы отсюда домой пойти, а не кантоны воевать, – поддержал его другой. – Они думали, что мужика побьют да по домам разойдутся. Говорят, что горца бить не подписывались, только на мужика.
– Я сам эти контракты писал, – заметил кавалер теперь уже строго, – думаю, что у полковника Эберста контракты от моих не отличались, и ни у меня, ни в его бумагах ни слова про мужика нет, сказано там, что до осени, до первого числа. Каждый из вас под таким контрактом палец ставил и на том крест целовал, а посему, если кто до осени уйти надумает, тот дезертир, и с ним я кротким и добрым не буду.
На такое и сказать депутатам было нечего, не злить же генерала, поэтому один из корпоралов и сказал:
– Май кончается, а нам за июнь жалованье положено, вперед платить обещали.
– Вот это разговор правильный. – Генерал сразу стал мягче. – Идите в роты, пусть офицеры подадут списки личного состава. Жалованье получите вперед, как и договаривались.
Он хотел закончить этот разговор и закончить завтрак, чтобы побыстрее отправиться к реке серебро вылавливать, а эти глупцы его отвлекали. Слава богу, ушли наконец. И когда Волков уже вставал из-за стола и вытирал рот салфеткой, Брюнхвальд, довольный, сказал ему:
– И побузить им не дали. Теперь пойдут за нами на горцев, никуда не денутся, а купчишкам я уже сказал, чтобы трофеи все покупали только у Мильке, иначе в лагерь не пущу.
Тех двух сундуков, что привезли люди из Ламберга, опять не хватило, хотя сундуки были большие. Рассыпного серебра вошло в них по семь пудов в каждый, так тяжелы они стали, что два самых крепких гвардейца на крутой берег такой сундук еле затащить могли. И при этом еще немалая куча слитков россыпью осталась лежать. А уж сколько серебра в ящиках со дна достали, так Волков сбился со счета. Хорошо, что Фейлинг с Максимилианом додумались у брата Ипполита бумаги и чернил просить и теперь все, что взвесили или посчитали, записывали на листы. Кавалеру обед к реке принесли; пока он ел жаренную с чесноком курицу, запивая ее пивом и заедая солеными кренделями, Максимилиан взвесил следующую партию, почесал темя грязными от чернил пальцами и крикнул:
– Кавалер, а знаете, сколько у вас серебра уже?
– Тихо, тихо, глупец! – неожиданно обозлился генерал и встал из-за стола. Подошел и уже негромко сказал: – О том, сколько у меня серебра, никто наверняка знать не должен.
– А, понял, – тут же одумался знаменосец и, показывая кавалеру лист с записями, озвучил: – Сто пятьдесят пудов уже есть. Не считая вон той кучи, я ее еще не взвесил.
«Сто пятьдесят пудов! Сто пятьдесят пудов!» У кавалера даже в голове не укладывалось, что это за деньги, как их считать, в чем их считать? Волков смотрел в неряшливые записи Максимилиана и не поверил бы, если бы сам не видел все эти тяжелые ящики вокруг, сундуки и сваленные в кучу россыпи белых слитков на песке.
А тут стали люди приходить. То, что он ищет утонувшее серебро, в округе, кажется, все прознали. Тут слух разошелся, что серебро-то отыскалось. Первыми пришли зеваки из Ламберга, так как идти недалеко было. Встали на берегу, и мужики, и дети, и даже бабенка любопытная пришла, издали смотрят, как ящики со дна достают, как их на берегу осматривают, как слитки, серебро, из которого деньги делают, небрежно крепкие руки выбрасывают на песок из лодки, словно сор какой. Этих зрителей Волков велел прогнать. Раздражали они его.
Потом прискакал Хельмут Майнцер.
– Господин, – начал он, не поздоровавшись, – видите, не обманул я вас, серебро нашли вы.
– Нашел, – согласился генерал.
– А раз нашли, то, может, отдадите мне мои товары?
Волков взял у Максимилиана перо с бумагой и молча написал Мильке записку, в которой просил того вернуть купцу его краски. И написал, где ящики стоят.
Купчишка прочитал записку и вдруг говорит:
– А остальные мои товары? Там всякого другого товара было с излишком.
– Ты, мерзавец, – напомнил кавалер, – слезами умывался, просил вернуть хотя бы краски. А теперь тебе красок уже мало?
– Другие товары тоже были цены немалой, – принялся канючить купчишка. – Может, раз товаров не отдаете, так хоть серебришком одарите. Это я вам про него рассказал. Вон его сколько вы наловили.
А это уже наглость, Волков начал злиться.
– А лучше я велю тебя плетьми одарить, так мне дешевле выйдет. Убирайся-ка подобру-поздорову, иначе и краски отберу.
– Понял я, понял. – Хельмут Майнцер спешно ушел и даже не поклонился, подлец.
Не успел купец сесть на коня, как пришли солдаты. Шесть человек. Волков сразу узнал в них тех солдатских старшин, что были у него, когда он жаловал им половину своей доли. И старый корпорал заговорил:
– Дозволите ли спросить, господин генерал?
– Спрашивай, – отвечал кавалер не очень-то ласково, не нужны ему были тут люди, не хотел он, чтобы они видели, сколько тут серебра.
– Говорят, вы серебра из реки выловили много, – начал старый солдат.
– Выловил, – отвечал Волков лаконично.
– А то серебро как считано будет, как трофей или только ваша добыча?
– Трофей? – Волков был даже удивлен. – Мы его что, с боем взяли? – Он посмотрел на солдат, те молчали. – Нет, господа корпоралы, то серебро я со своими людьми нашел. А ежели вам серебришка надобно, так река большая, поищите, может, найдете еще какую баржу потонувшую, – сказал и пошел от них.
«Дьявол, вон сколько желающих на мое серебро. И от этих-то я отмахнусь, невелики птицы, а с другими как быть? С теми, от кого так просто не избавиться?»
А после старшин почти сразу пришел Мильке. Мильке умный человек, глазами сундуки да ящики сосчитал тут же, кучу слитков на берегу приметил – на ней взглядом остановился. Все ему здесь, на берегу, было любопытно, но виду он не подавал. Даже вопроса не задал, как будто тут для него ничего интересного не было. И заговорил он совсем про другое.
– Купчишке я ящики, как вы просили, отдал, – сказал капитан, – а людей ваших пленных, триста шесть человек, одетых и обутых, отправил в старый лагерь к капитану Хайнквисту. Отправил пока без обоза, провиант у капитана там есть, прокормит их.
– Прекрасно, капитан, – похвалил Волков, а сам надеялся, что Мильке на этом закончит и уйдет.
Но Мильке не ушел.
– С полотном и сукном все в порядке, на всех ваших пленных хватит, все одежду справят. Но вот башмаки из ваших запасов почти кончились. Двести пар я раздал, осталось чуть больше сотни, и то всё большие размеры, на мужиков, а на баб и детей обуви нет. Путь до ваших земель неблизкий, а бабам и детям идти босыми.