И монах продолжал:
– А когда он вернулся, вы победу присвоили себе, а его, подбив на то своих офицеров и чтобы не делиться богатой добычей, от войска погнали. А после сами себя произвели в генералы.
– Прекрасная история! – воскликнул Волков. – Слава богу, я храню приказ того самого генерала фон Беренштайна, в котором он пишет, что отбывает из войска по нездоровью и приказывает мне войско и обоз вести в Бад-Тельц.
– То уже не важно, друг мой, совсем не важно. Важно, что это вы победили взбесившихся еретиков, для архиепископа и императора победитель – вы. А победителя, как известно, не судят.
– Думаете, и император знает обо мне? – спросил Волков.
– Уверен в том.
Осознание того, что о нем известно самому императору, приятно трогало душу. Волков некоторое время шел, молча думая о том. Пока аббат не спросил его:
– Но вас, кажется, волнует что-то еще?
– Дело у меня все то же, – начал Волков, – мне предстоит война с кантоном, силы на то собираю, готовлюсь, как и просил архиепископ, но герцог и граф мне козни строят, герцог издал эдикт, чтобы мне и всем моим людям город Мален в гостеприимстве отказывал и дел никаких не вел.
– Ах, какие бесчинства! – воскликнул аббат. – Что нужно сделать? Может, я вам чем-нибудь в силах посодействовать?
– Конечно, затем я здесь. – Волков сделал паузу и продолжил твердо: – Коли вопрос с епископом курфюрст разрешил, то будет мне большая помощь.
Тут казначей отвернулся от него, как будто прятал глаза, и говорит:
– Этот вопрос положительно для вас разрешен не был.
– Что? Почему же? Разве не понял архиепископ, что мне без хорошего помощника в Эшбахте не быть? – воскликнул кавалер удивленно и раздосадованно. – Неужто архиепископ не понимает, что слишком сильны и влиятельны недруги мои, чтобы без всякой помощи я с ними совладал?
– Да-да, я и сам так считаю и готов всеми силами содействовать, но не все в силах нашего сеньора. Уверяю вас, архиепископ далеко не всегда может снять человека, тем более такого, которого вам в Мален назначил. Поступить так – значит настроить против себя многих знатных людей в княжестве. А то будет сильно на руку недругам его.
– И что же мне делать? – спросил кавалер удивленно. – С горцами у меня война, я по просьбе архиепископа ее затеял, оттого и с герцогом у меня распря, и опять же по просьбе курфюрста. С купцами из Фринланда я в ссоре из-за долгов, он просил их притеснять. Где же мне помощь искать? Были у меня союзники в городе, так и город теперь для меня закрыт, и епископ тамошний отнюдь не друг. А теперь и в архиепископе я не вижу опоры. Уж не бросить ли мне затею, не уйти ли с людьми моими из Эшбахта?
– Уж и не знаю, что вам посоветовать, друг мой, – отвечал аббат. – Но, чтобы отстранить епископа из столь влиятельной фамилии от кафедры, нужна веская причина. Я же в прошлый раз говорил вам, что дело это почти безнадежное.
«Ах, веская причина? Что ж, такая причина у меня есть».
И лекарь его брат Ипполит, и Агнес говорили в один голос, что хворь кавалера последняя от его же норова горячего происходит, что злиться ему нельзя, что пагубно для него это. Но как тут спокойным быть, как сохранять хладнокровие, когда не чувствуют ноги нигде опоры верной? Словно по зыби болотной ходит, а не по тверди. Едва сдержал он себя, чтобы не кинуть этому монаху с добрым и приветливым лицом слова резкие. Нет, сдержался, сдержался.
«Что ж, хотел отдать то в дар, теперь отдам то за услугу».
– Я привез с собой телегу экссонского серебра в слитках. Там ровно двадцать пудов, сия причина для архиепископа может считаться веской?
– О! Это умно. Слухи ходили о том, что вы нашли спрятанное в реке сокровище мужиков, правда, никто не знал, как велико оно.
«Никто не знал, и надеюсь, никто не узнает!»
Волков тут разозлился на этого монаха, хотя виду старался не показывать, что давалось ему нелегко. Лицемер из него был не очень хороший, все его мысли и чувства всегда появлялись у него на лице. Но теперь он пытался даже улыбаться. И продолжал смотреть на монаха. Смотрел и словно увидел то, что до сих пор ему видеть не доводилось. Увидал он, что за всей дружелюбностью и теплотой прячется прожженный делец, каких мало. Не всякий банкир так хорош, даже Науму Коэну тихий и добрый, всегда ласковый брат Илларион в деле своем не уступит. А разве могло быть иначе, разве мог умный и все уже видавший на своем веку курфюрст-архиепископ назначить на эту должность иного человека? Это вам не кафедра в Малене, куда всякого дурака за фамилию благородную назначают. Это казначей, один из главных людей при всяком дворе.
И тут вдруг рыцарю явилась недобрая мысль: он понял, что все надежды на этого монаха заканчиваются для него тратами. Так было в Хоккенхайме, к тому шло и сейчас.
А аббат тем временем, не видя в собеседнике неприятных перемен, быстро посчитав в уме, отвечал:
– Коли перечеканить двадцать пудов серебра, так архиепископу хватит на две недели, если, конечно, долгов не возвращать. Это большие деньги, большие. А это все серебро, что есть у вас?
На последний вопрос кавалер отвечать не собирался, он сказал казначею без всякой мягкости:
– Сразу передам вам все двадцать пудов, как только отзовете с кафедры Малена нынешнего епископа и поставите на кафедру ту брата Николаса, о котором я уже с вами говорил.
Аббат словно и не заметил ни в голосе, ни в речи кавалера ультиматума.
– Что ж, это причина веская, весьма веская, я уже устал искать деньги, чтобы латать дыры в казне его высочества. После войны и чумы мы никак не оправимся. Немедленно иду к нему и буду хлопотать по вашему вопросу. Как все прояснится, дам вам знать, а вы пока к сеньору не ходите.
– Не пойду, а вы уж будьте так добры, похлопочите, – отвечал кавалер, прежде чем откланяться.
Как рад он был, когда шел в монастырь к аббату, словно к старому другу, а выходил сумрачен, как будто друга того потерял. Да, он не был ребенком, все понимал, знал, как устроена власть, для того и тащил сюда телегу с серебром. Он собирался торжественно преподнести серебро в дар архиепископу и матери церкви, но, честно говоря, думал, да что там, он был уверен, что вопрос с епископом Малена уже решен. Ведь не только ему это было нужно. И либо архиепископ этого не понимал, либо… либо за эту его просьбу желал получить с него побольше.
И все-таки Волков надеялся, что за делами и заботами князь церкви просто не придает должного значения его желанию сменить епископа в Малене, а казначей не может или не желает донести до сеньора важность этого дела. Да, ему придется самому говорить с архиепископом еще раз.
Глава 31
Кузнец-оружейник Яков Рудермаер на его земельке-то обжился, обстроился. Кузня, поначалу небольшая да нестройная, теперь выглядела совсем иначе. Все здесь было по делу, умно, а само место прибрано.
Баба на сносях, увидав кавалера, вскрикнула.
– Чего ты, чего? – засмеялся Волков. – Авось не воры.
– Ой, да я знаю, что не воры, так, от дури перепугалась, – отвечала женщина, краснея, – я знаю, вы господин наш.
– Верно. – Фейлинг помог господину слезть с коня, и Волков достал из кошеля талер, протянул женщине. – То не мужу, то тебе, за испуг и на чадо твое. А где муж твой?
– Я тут, господин. – Яков Рудермаер подошел и поклонился Волкову.
– А, вот и ты, вижу, ты хозяин толковый. – Кавалер оглядывал все то, что выросло на мусорном пустыре у стены, который он некогда купил. – Все у тебя хорошо, все ладно.
Он снова полез в кошель, думал дать кузнецу двадцать монет, но пожадничал, вытащил десять.
– Господин, – нерешительно беря деньги, сказал мастер, – это вы мне за новые мушкеты платите? Так у меня новых всего два готово, господин Вилли, когда вы на войну ехали, недавно всё забрал.
– Нет, это тебе за твое усердие, а про мушкеты я тебе вот что скажу: нужно делать их крепче.
– Крепче? – удивился Яков Рудермаер.
– Да, многие из твоих мушкетов трещинами пошли. А некоторые так разорвало с ущербом для людей.
– Не может быть такого! – закричал кузнец.
– Да как же не может быть, если я сам их видел, трещины идут от среза ствола и от запального отверстия также.
– А аркебузы тоже трескаются?
– Про то мне Вилли не говорил, – отвечал Волков.
– Это все оттого, что кладут по две пули, – догадался кузнец. – А я говорил господину Рохе и господину Вилли, чтобы по две пули не клали, а то они привыкли, если с пятидесяти шагов стреляют, по две пули класть. Оттого и пороха нужно больше, а порох нынче очень крепкий, вот и рвет он железо.
– А может, оттого, – предположил кавалер, – что последний раз пришлось нам на берегу реки вести бой весь день, так стрелки по тридцать залпов сделали, и так стволы нагревались, что в них порох невозможно было сыпать. Ребятам приходилось ходить к реке охлаждать оружие в воде.
– Ах вот оно что… – задумался кузнец. – Тридцать выстрелов – это много.
– Да, немало, мужиков они набили в тот день кучу. В общем, нужно сделать стволы крепче.
– Да как? Больше железа на них отводить? Так Вилли жаловался, что и без того тяжелы.
– А по-другому никак нельзя?
– Можно, но то дольше будет, придется стволы дольше проковывать, угля больше нужно будет. Работы больше мне, время на их изготовление увеличивается.
Волков это предполагал и приготовился к этому. Он достал кошелек.
– Тут сто двадцать монет, думаю, ты дорос до того, чтобы завести подмастерье.
– Спасибо, господин, – произнес кузнец негромко.
– Дней через семь или десять тут будут Роха и Вилли, к тому времени возьми себе помощника и сделай мушкетов по старому образцу как можно больше, а потом начинай делать новые, такие, что не будут трескаться.
– А сколько же делать их нужно, господин?
– Чем больше, тем лучше, – отвечал Волков, идя к своему коню.
«Чем больше, тем лучше, коли мне не понадобятся, так продам с выгодой, скоро без них ни одна война обходиться не будет».