Каждому поставлена была серебряная чаша для омовения рук и даны белоснежные полотенца, все положили их себе на колени.
Как новые блюда были поставлены на стол, как господа начали пробовать рыбу и вино, банкиры снова стали засыпать кавалера вопросами. Словно на комиссии перед святыми отцами он сидел, а не на званом ужине.
И тут вопросы пошли уже более дельные, тонкие, хитрые. Видно, до того эти господа банкиры ему больше зубы заговаривали да ждали, пока он выпьет вина. А потом раз – и с улыбочкой вежливой спрашивает один из них:
– Говорят, вы взяли большую добычу?
Пьетро Ренальди спросил и глядит проницательно, за выражением лица гостя наблюдает. Глаз от него не отводит, кусочек белой рыбки на вилочке его стынет напрасно, но банкиру плевать на рыбку, он ждет ответа.
«А вот мы, кажется, и о деле начинаем разговор».
А кавалер делает вид, что это вопрос простой и он готов на него сразу отвечать.
– Слава богу, слава богу, – кивает он, выжимая лимон на отличный кусок красной рыбы, – взяли, но людишки мои стали злиться, и пришлось передать половину моей доли солдатским корпорациям. Так что мне из той добычи не многое достанется.
– Ах, какая досада, – сочувствовал Фабио Кальяри. – А каких-нибудь контрибуций разве не взяли вы из окрестных мест?
– Взял, взял, – говорил генерал, отпив токайского, – с одного города, да городок тот был мал, денег взял с него немного, но взял хорошего столового серебра и товаров, а второй городок, что был рядом, разграбили ландскнехты, воры! С него и взять было нечего.
Волков чувствовал, что господа подходят всё ближе и ближе к главному предмету их беседы, и не ошибся. Тут как раз заговорил самый молодой из присутствующих за столом. Алесандро Кальяри задал вопрос легко, словно мимоходом, но Волков знал, что это и есть суть их интереса:
– А еще слухи ходят, что вы отыскали в реке сокровище Эйнца фон Эрлихенгена, которого называют Железноруким.
«О! Да вы, молодой человек, даже потрудились вызнать и запомнить имя этого колдуна, видно, вас это дело очень интересовало».
– Ах да, – вспомнил кавалер эту «мелочь», – это так. Представляете, отобрал у одного местного купчишки его товарец, всякий хлам. А он и говорит, верни, дескать, мне мое, а я тебе открою, где лодка с серебром потонула зимой. Ну, я и согласился. Достал немного серебра со дна реки.
И вот тут банкиры и заерзали: кто вилку кинул громко в тарелку, кто схватился вино пить, а Пьетро Ренальди, кажется, вылез вперед уговора, что был среди них, и спросил, не дождавшись кого-то другого:
– А много ли нашли серебра?
То, что Ренальди задал вопрос не по договору, Волков понял по осуждающим взглядам других банкиров. «Что ж, видно, это дело их волнует не на шутку».
– А толком и не посчитал, – беспечно отвечал генерал. – Все серебро считано ящиками да сундуками, а люди, что взвешивали его, так глупы были, сбивались со счета часто, и верный вес серебра мне неизвестен. Пудов сто двадцать будет или сто пятьдесят, а, – Волков небрежно махнул рукой, – Господь его знает.
– Ах вот как, – единственное, что и смог сказать Фабио Кальяри.
Остальные молчали, кажется, сильно этим сообщением генерала удивлены были. И то ли небрежность его к счету серебра удивляла их, то ли количество найденного.
И только самый опытный из них отважился спрашивать дальше. Фабио Кальяри отодвинул от себя тарелку: не до кушаний ему было уже, тут речь о больших деньгах пошла.
– А что же вы, дорогой мой генерал, собираетесь делать с этим серебром?
«Ну, вот и дошли мы до самого главного».
И в это время стали вторую смену блюд подавать: голуби, вальдшнепы, куропатки, перепела и яйца всяких иных птиц с уксусом, с горчичными и медовыми соусами и соусами острыми, а к ним мускаты и хересы из вин. И Волков стал делать вид, что жирный, искусно жаренный вальдшнеп интересует его больше всех этих разговоров про серебро. Указал он на одну птицу пальцем, и тут же расторопный слуга уложил ее кавалеру на серебряное блюдо и в новый стакан хотел лить мускат, но генерал указал слуге на токайское, которое ему понравилось. А сам отвечал тем временем на вопрос старого банкира:
– С серебром что делать? Даже и не знаю, чеканного двора у меня нет, монету мне не отчеканить, продать его – так я цен не знаю, а посему части этого богатства преподнесу в дар сеньорам своим. Им нужнее.
– Каким еще сеньорам? – вырвалось у многоумного Энрике Ренальди.
Он схватил полотенце с колен и стал вытирать жирные пальцы и при этом смотрел на генерала как на сумасшедшего. И было в его вопросе столько удивления, а во взгляде столько праведного возмущения, что Волков едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Банкир видел, что его обогащению, что большому его кушу угрожает что-то, сеньоры какие-то, и оттого не смог даже сдержать чувств своих, которые обычно такие люди скрывать умеют, как никто другой. Чтобы не засмеяться, кавалеру пришлось сделать большой глоток вина и стараться не смотреть в сторону возмущенного и удивленного Энрике Ренальди. И, лишь взяв себя в руки, он важно произнес:
– А сеньоров у меня два. Один – мирской мой сеньор, коему я приносил оммаж перед всем его рыцарством, то князь Карл Оттон Четвертый, герцог и курфюрст Ребенрее, а второй мой сеньор – то сеньор по вере, то наш любезный князь божий, его высокопреосвященство архиепископ, курфюрст Ланна и Фринланда. – Волков поднял палец вверх, показывая, кто его второй сеньор.
Все банкиры молчали, переглядываясь, и лишь Фабио Кальяри, старейший и мудрейший среди них, произнес негромко:
– Сие мудро. Мудро.
Глава 32
Потом купцы молчали, пока самый молодой из них не взял на себя смелость сказать:
– Верность своему благодетелю и сеньору – вещь очень важная, но не хотели бы вы, генерал, и о себе немного подумать?
– Все время о себе думаю, – отвечал Волков, – а вы про что, друг мой, говорите?
– Про то, что, может, вы не будете отдавать все серебро вашим сеньорам? Может, продадите его за хорошую цену? Вам после трудов ваших ведь не помешает некоторое вознаграждение, – вкрадчиво и без спешки предлагал Энрике Ренальди.
– Не помешает, не помешает, – соглашался кавалер. – А что же вы, друг мой, знаете таких людей, что купят серебро? Думал я, что серебро покупают те, у кого есть свои чеканные дворы. Люди с титулами. Или какие-то серебряных дел мастера.
– Можем и мы купить, – не выдержал Алесандро Кальяри.
– Вы? – Волков немного удивился. – Вот уж не думал. А почем же вы готовы купить, сеньор Алесандро?
– Ну, не знаю даже, – начал прикидывать банкир, он даже на небо поглядел, словно там были цифры для подсказки, и, опустив глаза, закинул первый крючок: – Пятнадцать золотых гульденов.
«Пятнадцать золотых гульденов? Прекрасно звучит. Послушаешь его и подумаешь, что гульдены бывают еще и медные. – Волков едва не усмехнулся. – Да, а эти волки позубастее тех, что ко мне из Рункеля приходили, те начинали с восемнадцати крон, притом что крона еще и тяжелее гульдена».
– Пятнадцать гульденов? – Волков откинулся на спинку стула и стал вытирать руки полотенцем.
Банкиры ждали его ответа, и опять Пьетро Ренальди не выдержал:
– Что, мало вам, генерал? Давайте дадим вам шестнадцать.
– Шестнадцать? – Волков посмотрел на него выразительно и ответил: – Пришли ко мне купцы из города Рункеля – я вам рассказывал, что его разграбили ландскнехты, – так вот, они предложили двадцать четыре с половиной кроны за пуд.
– Двадцать четыре с половиной кроны? – переспросил Фабио Кальяри.
– Именно так, – подтвердил кавалер.
Алесандро Кальяри склонился к деду, стал ему что-то шептать на ухо. А Пьетро Ренальди в упор смотрел на Волкова уже как на противника.
К старому банкиру подошел слуга, стал ему на ухо что-то говорить, наверное, спрашивать про следующую перемену блюд, а тот раздраженно махнул ему рукой, мол, убирайся.
«Кажется, наелись банкиры». А Волков как ни в чем не бывало поглядывал на банкиров, из последних сил догрызая крыло вкуснейшего вальдшнепа.
А старый банкир, выслушав молодого и покивав головой, произнес:
– Мы готовы вам дать двадцать пять гульденов за пуд. Но если вы продадите нам не менее ста пудов.
– А двадцать четыре с половиной кроны – это в гульденах… – Волков сделал вид, что считает, хотя давно уже подсчитал.
– Хорошо, мы дадим вам двадцать шесть! – выпалил Пьетро Ренальди. – Но вы нам отдадите сто пудов.
– Двадцать четыре с половиной кроны – это почти двадцать семь гульденов, – наконец «подсчитал» кавалер. – На ста пудах – это сто золотых монет.
– Двадцать семь? – Фабио Кальяри скривился.
И тут Волков отбросил всякое притворство и заговорил как надобно, так что банкиры сразу поняли, с кем имеют дело:
– Пуд серебра – это почти две тысячи талеров земли Ребенрее, две тысячи талеров Ребенрее – пятьдесят шесть гульденов у любого менялы.
– Монеты и металл – разные вещи… – начал было господин Леманн.
Но Волков только поморщился.
– Не делайте из меня дурака, господин Леманн. Ваше влияние и ваши связи с княжескими дворами позволяют вам пользоваться их монетными дворами. Все князья в округе, все до единого, – ваши должники. Вряд ли вам откажет, к примеру, брат Илларион, когда вы попросите его перечеканить это серебро в талеры Ланна. А за то вы просто спишете долгов его преосвященству тысяч на пятьдесят, и все. Ваша прибыль очевидна и огромна. Ну, это я так думаю.
– Не так уж и огромна в описываемом вами случае, – заметил господин Леманн.
Но Волков лишь улыбнулся ему в ответ: он знал, что прав, он догадывался, что их прибыль будет в два раза выше их затрат, так что можно было не отступать.
– Что ж, – наконец решил Фабио Кальяри, – думаю, что мы сможем дать двадцать семь гульденов за пуд вашего серебра. – Он повернулся к Энрике Ренальди: – Энрике, ты не будешь возражать против такой цены?
Старший представитель фамилии Ренальди только горестно развел руками: ну, если господин генерал хочет лишить наших детей хлеба, пусть забирает наши двадцать семь золотых за каждый п