А тем четырем господам, что остались при кавалере, он так сразу и сказал:
– Господа, один мой оруженосец стал знаменосцем и уже получил чин прапорщика, еще один – чин ротмистра кавалерии, двое были убиты, остался у меня только господин Фейлинг. – Курт Фейлинг сделал пару шагов из-за кресла генерала и поклонился новым господам, а Волков продолжил: – Он вам и будет начальником.
Шестнадцати- и семнадцатилетние молодые люди с удивлением смотрели на четырнадцатилетнего мальчишку, что стоял перед ними и был ниже всякого из них по росту. Видя их взгляды, Волков разъяснил молодым господам:
– Господа, мои слова для всякого из вас приказ, ежели я сказал, что господин Фейлинг для вас старший, то так тому и быть. Все вы крепче его и старше, все вы не один год истязали себя упражнениями в атлетических и фехтовальных залах. Но господин Фейлинг был со мной в сражении при холмах и участвовал в бестолковой, но храброй атаке рыцарей на арбалетчиков. А еще он был со мной при Овечьих бродах, и когда многие бежали, даже его старший брат, он остался со знаменем, один, без охраны. И стоял с моим знаменем, пока не зашло солнце и я не дал приказ отступать.
При этих словах сам Курт Фейлинг застыл, и лицо юноши пошло красными пятнами.
– Да и доспехи мои, оружие мое, мой шатер и моих лошадей он знает лучше всякого другого, оттого он и будет среди вас старшим.
Тут уж господа стали кланяться, принимая тем старшинство Курта Фейлинга. А сам он до самых ушей покраснел.
– Господи боже мой. Его не восстановить! Нет, не восстановить! – причитал лучший в городе оружейник, разглядывая доспехи кавалера.
Волков тут же стоял при нем, смотрел, как старый мастер разглядывает его некогда великолепный доспех, и слушал эти причитания.
– Узор погиб навсегда, особенно левый наплечник, левый наруч, шлем… О господи, что они делали с вашим шлемом!
– В тот день мне было нелегко, – сухо отвечал Волков.
– Нетрудно догадаться, – кивал мастер.
– Черт с ними, с узорами, – наконец произнес генерал, – верните мне крепость лат, а красота… – Он махнул рукой.
– Попробую, попробую, – говорил оружейник, не отрываясь от осмотра шлема. – Вот тут придется напаять, тут вытяну, и забрало встанет на место. Сделаю крепко, но, опять же, узор я восстановить не смогу, и от новой закалки шлем поменяет первичный цвет. Приводить его в цвет со всеми остальными доспехами придется по новой.
– Хорошо, и сделайте новую перчатку, ту я в бою обронил, а мужики как раз нас потеснили к берегу, и я ее уже не видел больше.
– Попытаюсь повторить, не знаю, удастся ли, уж больно хороша перчатка, – отвечал мастер, вертя в руках латную перчатку от доспеха. – Отличный мастер делал.
А тут Волков еще и меч обломанный свой достал, показал мастеру.
– Иисус и Мария, вы и меч свой сломали! – воскликнул мастер и уже глядел на генерала как на дикаря, которому достались произведения искусства, а он и не понял того.
– Возьметесь отремонтировать?
– Ремонтировать тут уже нечего, нет смысла, лучше новый клинок ковать, – отвечал мастер.
– Делайте.
– Предупреждаю, с мечом все просто, а вот с доспехом, особенно с левым наплечником и шлемом, да и со всем другим… Былой красоты в тех местах, где стану ремонтировать, уже не вернуть. А где можно, узор попробую восстановить. Но уж больно тонок, больно изящен узор.
– Делайте. Делайте как сможете. Сколько за все выйдет?
– И за все попрошу с вас… – Оружейник сделал паузу, оценивая кавалера как плательщика. – Работа тонкая, долгая… Двести монет Ланна, думаю, не меньше.
– Что ж, – кавалер полез в кошель, – если в неделю уложитесь, то вот вам деньги.
Он стал доставать золотые монеты.
– Добрый господин! Неделя? То немыслимо. Месяц, месяц на работу уйдет!
– Неделя, – настоял Волков, выкладывая на стол мастера семь золотых гульденов, – через месяц я уже должен быть на войне в крепком доспехе, война, кажется, будет нешуточной.
– А что же, – удивлялся мастер, разглядывая мятый и битый доспех, – прошлая ваша война была прогулкой?
Волков ждал этого. Никто в подлунном мире так не осведомлен, как церковники и банкиры. Не мог, нет, не мог казначей его высочества курфюрста Ланна не узнать тотчас о том, что кавалер вчера ужинал со всеми банкирами дома Ренальди и Кальяри. Конечно, монах об ужине прознал, но того, о чем там велась беседа, казначей мог и не знать.
И теперь он пришел к Волкову в гости сам. Добрый брат Илларион, когда надобность имелась, спеси не проявлял, особенно когда речь могла идти о больших деньгах. Сидел и ждал генерала на краешке скамьи, попивая сильно разбавленное вино и беседуя с Агнес. Крест деревянный на веревке, простые сандалии, сутанка штопаная, сам чист, брит и светел, взглянешь на него и не подумаешь, что перед тобой прелат святой матери церкви, викарий, да еще и человек, через руки которого проходят за год миллионы серебряных монет.
Он улыбался кавалеру, снова обнял его.
– С доброй вестью я к вам, – сообщил монах, как только отпустил Волкова из объятий. – Утром сегодня был я у его высокопреосвященства и сказал, что вы привезли нам приз для монетного нашего двора, архиепископ был очень рад, ваш дар нам очень поможет.
– Прекрасно, – кивнул Волков, усаживаясь за стол. – Отобедаете со мной, святой отец?
Кавалер думал, что монах откажется, но тот не отказался, видно, у него были еще вопросы.
– Отобедаю, отобедаю, – соглашался брат Илларион, усаживаясь рядом.
Ута и Зельда стали быстро расставлять посуду на стол, графины для вина, блюдо с хлебом, покрытое чистой тряпицей. А монах на все это смотрел немного отстраненно и вел беседу:
– Видел у вас тут поутру столпотворение, всё люди военные были.
– Да, почтенные отцы приводили своих сыновей в учение мне, я отобрал семерых.
– Вы теперь в городе в большом почете. Люди сетуют, что не устроили вы шествия, говорят о пирах, что в вашу честь надо затеять.
– Людям хорошо, но мне пока не до пиров. – Кавалер оторвался от беседы, увидав Агнес. – Дорогая моя, что там у нас на обед?
– Каплун, господин, – отвечала девушка. – Велела его в вине тушить. Пирог с печенкой, сливы, варенные в сахаре.
– Прекрасно. – Волков снова повернулся к монаху. – А когда же мне ждать решения дела, когда архиепископ даст мне помощника?
– Так на аудиенции все с ним сами и решите, он будет рад вас видеть через недельку, – отвечал аббат.
– Через недельку? – Волков уставился на монаха.
– Ну или дней через десять… – Брат Илларион стал объяснять кавалеру ситуацию: – Сейчас сеньору нездоровится, хворь по весне его мучает особенно сильно, и он надеется встретиться с вами чуть позже.
Волкова все это не устраивало. «Чертовы попы, всегда хитры. Видно, серебро хочет сейчас получить, а аудиенцию с архиепископом через неделю устроить».
А монах смиренно смотрел, как Зельда ставит на стол красивый котел с тушеным петухом.
– Вы уж простите, брат Илларион, – вдруг заговорил Волков твердо, ему было не до петуха, – но, пока я не узнаю, что брат Николас рукоположен в сан епископа и что у него при себе есть эдикт на маленскую кафедру с подписью и печатью архиепископа, серебро, что я вам обещал в дар, придется придержать.
И тут лицо монаха переменилось, такая перспектива его удивила.
– Что значит «придержать»?
«А, ты мое серебро уже за свое считал? Уж наверное, и перечеканил его в мыслях?»
– А то и значит, святой отец, – спокойно продолжал генерал, – что горцы собирают войско, а еще и нанимают людишек в соседних кантонах. И мне с ними воевать уже через месяц. – Кавалер наклонился к монаху, чтобы тот лучше прочувствовал ситуацию. – Мне одному придется воевать с целой страной. Понимаете, святой отец? Мне нужен или союзник, или серебро для найма новых людей. И по-другому не будет.
– Ах вот как? – удивлялся такому обороту монах.
– Именно так, – продолжал генерал все так же твердо, – и ждать неделю или десять дней, пока архиепископ поправит здоровье, я не могу. Через неделю меня тут уже не будет.
Брат Илларион, не отрываясь, смотрел на Волкова. И во взгляде этого смиренного и тихого человека читалось его железное нутро, что он искусно прятал в себе: «Высоко же ты, сын мой, взлетел на крыльях своего самомнения, не убиться бы».
А генерал взгляда не отводил, и в глазах его читалось: «Да хоть и так, хоть и взлетел, а что мне, славному генералу, победителю хамов и еретиков, сделается?»
Агнес, которая как раз была рядом, видя взгляды двух этих влиятельных и сильных мужчин, притихла. А за хозяйкой и Ута с Зельдой замерли, дышать перестали. Даже беспечный обычно Фейлинг – и тот застыл на другом конце стола.
И монах, поняв, что генерал в желаниях своих тверд и отступать не думает, потупил взор и сказал смиренно:
– Что ж, просьба ваша вполне справедлива. Подумаю, как донести ее до нашего сеньора.
– Я был бы вам признателен, дорогой друг, – так же с лаской отвечал кавалер.
Тут брат Илларион обратил взор на Агнес.
– А вы, умница и красавица, отчего я еще не слыхал о вашей помолвке? Дядюшка не сыскал подходящую для вас партию?
Тут Волков немного растерялся, не знал, что ответить на такой вопрос, но Агнес всегда знала, что сказать.
– Я просила дядю с этим повременить, – отвечала девушка.
– Душа моя, чего же вам тянуть? – удивился монах. – Вы уже в тех летах, когда можно и по заповеди Божьей искать себе спутника в мирском пути. Вы бываете в лучших домах города, неужели никто из молодых людей вам не приглянулся?
– Еще не решила я, какой путь выбрать, – отвечала Агнес. – Может, составить кому-то партию, а может, идти в невесты Христовы.
– Ах, вот даже как? – удивился монах. – А есть ли у вас духовник?
«Уж не вы ли, святой отец, мылитесь в духовники моей „племянницы“?»
– Есть, святой отец, есть, – сказала Агнес, но имени священника называть не стала, хотя могла рассказать этому монаху, что своему духовному отцу она продает зелья для привлечения.