– Буду жить у вас и объезжать окрестности в простой телеге, знакомиться с настоятелями церквей, с местной знатью, но в город до вашего возвращения не поеду.
– Отличная мысль, пусть попы в городе и сами горожане раздумывают над вашими действиями. Только в Малендорф к графу не заезжайте, держитесь от греха подальше.
– Так и сделаю.
– Сейчас напишу вам письма к жене и к моей подруге Бригитт. Передадите их. Напишу Бригитт, чтобы вам помогала по возможности. Как напишу, так езжайте, – сказал Волков.
– Будь славен Господь, да осветит он путь наш, – отвечал ему епископ, осеняя себя крестным знамением. – А я, пока вы пишете, схожу в монастырь, найду спутника себе и помощника.
Волков, как ушел монах, сел писать письма, а тут в обеденной зале появилась Агнес. Под глазами круги, бледна, в щеках спала, словно похудела. И сама совсем не так красива, как была вчера; сделала книксен, села рядом, велела подать себе… кофе! С сахаром и сливками и со сдобой жирной. А пока Зельда в ступке толкла кофейные зерна, Агнес и говорит кавалеру:
– Слыхала я сверху, что вы какого-то монаха к себе в Эшбахт отправляете.
– Да, отправляю, – отвечает тот, откладывая перо.
– Человек тот, о котором мы говорили вчера, непрост, – тихо произносит девушка. – К нему и не подобраться.
Волков смотрит, не слышат ли его слуги или господин Фейлинг, так же тихо ей отвечает:
– Сие немудрено. Он граф. Вечно при нем люди: свита, холопы.
– Да уж ладно, – продолжает дева, – поеду в Эшбахт, Сыч для дела мне понадобится.
– Я ему напишу, чтобы помогал тебе.
Агнес взглянула на господина и, кажется, улыбнулась.
– В том нет нужды, сама ему скажу. Я к вам в Эшбахт поеду, посмотрю, как к этому человеку можно подобраться. Сразу его не убью, время на то потребуется. А монаху сообщите, что с собой его взять могу.
– Нет. – Кавалер подумал и повторил: – Нет, пусть сам добирается. И знаешь что…
– Что? – Девушка внимательно глядела на него.
– Ты до моего приезда… – тут он стал подбирать слово, – до моего приезда дела не делай. Мне сначала кое с кем поговорить нужно будет.
– Хорошо, господин, – кивнула Агнес.
Волков взял уже перо, чтобы продолжить письма, но остановился.
– И еще… ты в доме у меня не останавливайся. Остановишься в трактире. Скажешь трактирщику, что я велел лучшие покои тебе предоставить.
Агнес вместо благодарности посмотрела на него взглядом долгим. Смотрела пронзительно и с обидой, так же и говорила:
– Монаха со мной в дорогу не пускаете, в доме своем жить не дозволяете, словно я с проказой или умалишенная.
– Не мели чепухи, – строго возразил Волков, снова принимаясь за письмо. – Как сказал, так и делай. Не прокаженная ты, и ценю я тебя, и люблю даже. Но для дела лучше будет, если поступишь, как я велю.
Да, все правильно он сказал, девушка не нашлась что ответить и смотрела на него все еще зло, но, кажется, уже успокаивалась. На самом же деле он действительно не хотел, чтобы она жила в его доме, потому что он боялся… Там, в доме, две беременные женщины, его женщины, а Агнес – она… В общем, пусть побудет в трактире, от греха подальше, авось не умрет. Все равно недолго ей там жить, он скоро сам приедет в Эшбахт.
Глава 36
Агнес собиралась в дорогу с руганью, с суетой. Тиранила Уту, кухарку Зельду, все ей было не так. Она и на конюха своего накричала бы, да тот в дом не входил, запряг новых лошадок в карету и был с ними на дворе. Между хлопотами по укладке сундуков Агнес успевала подбежать к кавалеру, просунуть правую руку ему под одежду, левой рукой обхватить шею и говорить при том негромко:
– А вы, господин мой, помните: злобиться и яриться вам нельзя, ярость ваша вас в могилу сведет. Как злиться начинаете, так пейте хоть зелье, что вам брат Ипполит намешал. Если и не поможет, но уж и не навредит, я по запаху чувствую. – И тут же оставляла его, убегала с криком: – Ута, дура стоеросовая, а батистовые рубашки, которые расшиты, ты положила?
– Ох, госпожа, позабыла. Они сушатся, сейчас уложу.
– «Позабыла», – передразнивала служанку хозяйка, – гусыня безмозглая. А туфли новые где?
– Сейчас положу.
Напоследок, как все было готово, девушка подошла к Волкову, обняла и прошептала:
– А за графа, занозу эту, не волнуйтесь, теперь он не ваша, теперь он моя забота.
Наконец они собрались и уехали, двор дома стал пуст: ни кареты, ни телег с серебром. Только пара гвардейцев осталась да трое молодых господ из выезда дома за столом. Волков и часа не провел в раздумьях, как вошел гвардеец и доложил:
– Два кавалериста из наших приехали.
– От Брюнхвальда? – обрадовался Волков.
– Кажись, от него.
Невысокий кавалерист, весь в пыли дорожной, в комнату не пошел, говорил с порога:
– Полковник Брюнхвальд велел передать вам, господин генерал, что завтра, если Бог даст, войско ваше здесь будет. И обоз, и плен с ним.
«Раньше на день, чем я думал. Да, у Карла не забалуешь, у него никто не отстанет».
– Спасибо, солдат, как помоетесь, так попросите сержанта, он даст вам еды, а спать сегодня можете в доме, в людской.
И тут, то ли от ласковой заботы Агнес, то ли от хороших вестей, стало у него на сердце легче. А что враг в горах силы собирает, ну и Волков не бессилен. Граф воду мутит, так к нему девица неумолимая поехала; опять же, епископ теперь в городе будет его; серебро продаст – огромные деньги выйдут. И обида на корысть архиепископа, что душила его последний день, сошла на нет. «К черту его. Служил ему как мог, а ему всего мало и мало, больше я ему не слуга, а он мне не сеньор, отныне только себе буду служить».
И тут взгляд его упал на молодых господ, что в безделье ожидания приказов находили для себя глупые занятия и шутки. Одного них, Стефана Габелькната, остальные юноши дразнили «водоносом». Его-то Волков и позвал к себе и, когда тот подошел, усадил молодого человека рядом.
– Фамилия ваша, кажется, купальни в городе имеет?
– Истинно так, сеньор, – отвечал молодой человек. – Лучшие в городе купальни наши. Самая лучшая – та, что у Габенского ручья.
Остальные молодые господа, естественно, притихли и тянули шеи, чтобы лучше расслышать то, о чем они говорят.
– И что, хороши там девы?
– Девы? – Молодой человек чуть подумал. – Девы там хороши, да больно жадны, но ежели вы, господин, в купальни собираетесь, то можно туда пригласить и других дам.
– Других дам? – удивился Волков.
«Уж не про уличных ли и трактирных девок он говорит?»
– Достойных дам, сеньор, – понизив голос, чтобы его не слышали приятели, продолжал Габелькнат.
– Что значит «достойных»? – так же тихо спросил кавалер.
– Вдов, из тех, что молоды, да и замужних некоторых дам, за которыми мужья уследить не могут… – Он тут добавил многозначительно: – Или не хотят.
– Не хотят? – удивленно переспросил Волков.
На что молодой человек просто кивнул: да, не хотят. И продолжил:
– А если сказать, что лично вы, рыцарь Фолькоф фон Эшбахт, устраиваете пир, так еще и незамужние девы многие захотят прийти. Девы младые из семей хороших.
– Даже девы младые из хороших семей? – сомневался генерал.
– Придут-придут, – заверял его Габелькнат. – О вас весь город только и говорит, все с вами знакомиться мечтают, люди еще и злятся, что вы пир не устраиваете и бал не даете в честь своей победы, хотя взяли большие трофеи. Одни говорят, что вы заносчивы, а другие – что вы человек отнюдь не светский, а вовсе даже солдафон и обществом пренебрегаете, а лишь с солдатами дружбу водите.
– Вот как? – опять удивлялся кавалер. Может, в том и был смысл, может, и стоило потратить денег на пир и на бал. Впрочем, не до пиров и балов ему: времени до новой войны оставалось все меньше и меньше. – К черту пиры. Если горцев одолею, обещаю пир на тысячу талеров, а пока давайте-ка, Габелькнат, соберите мне дев и вдов и всех этих неверных жен, что вы знаете. И арендуйте мне вашу купальню у ручья на вечер.
– Купальню вам арендовать нет нужды, сеньор, – отвечал ему молодой человек. – Скажу отцу, так он вам ее без денег предложит, а насчет дам… Лучше, если то ночью будет.
– Ночью?
– Ночью, сеньор. Дамы, и особенно девы, при свете на пир не явятся. А вот как ночь настанет, так будут обязательно. Прилетят, как мотыльки на свет, только поманите.
– Как мотыльки?
– Да, сеньор. Многих звать?
– Ну, не знаю, тех, что помилее. Полдюжины зови.
– Позову первых красавиц города, – обещал Габелькнат и направился к выходу, а его приятели Румениге и фон Каренбург кричали ему вслед:
– Пройдоха! Купчишка!
– Чертов водонос! Вот так продвигаются они по службе!
А он только посмеивался в ответ.
Тот человек, которого кавалер ждал и которому уже собирался сам нанести визит, наконец появился. Жид Наум Коэн был помят и выглядел уставшим.
– Три дня гнал лошадей к вам, – говорил он, по-стариковски шаркая ногами и всерьез опираясь на палку.
Молодые господа смотрели на посетителя весьма удивленно, не понимали юноши, как Рыцарь Божий может принимать в доме своем христоубийцу да еще предлагать ему сесть за стол.
– Садитесь сюда, прошу вас, – говорил Волков, указывая на стул рядом с собой.
– Поздравляю вас, друг мой, с большим делом, вижу я, что не ошибся в вас. Враг побит и рассеян, сам император вами восхищен был.
А Волков смотрел на старика и вдруг стал понимать, что не для того тот коней три дня гнал. Что победа для Коэна не много значит, что говорить он собрался о другом. «О серебре, конечно. Ну что ж, давай поговорим про мое серебро, потому я на все предложения и не соглашался, что тебя, старик, ждал, хочу твою цену услышать».
И Волков не ошибся. Старик повернул голову, посмотрел на молодых господ, сидевших в конце стола. Волков этот взгляд сразу понял.
– Ступайте на двор, господа.
Молодые люди вышли. А Коэн, убедившись, что они теперь с кавалером остались наедине, начал говорить. Думал генерал, что гость торговаться примется,