да просчитался, не затем Коэн коней гнал.
– После победы вы взяли большой трофей, полон взяли. Думаю, вам досталось всего немало. Ведь немало?
– С чего бы вам мои деньги считать? – поинтересовался кавалер.
А Коэн словно вопроса не слыхал.
– К добыче по праву вашей вы еще присовокупили и не свое!
«Ах вот ты о чем!»
– Что же не свое я присовокупил? – уже тоном не удивленным, а скорее холодным спрашивал кавалер.
– То серебро, что взяли вы из реки, – спокойно отвечал Коэн. – Надобно будет его вернуть.
– Вернуть? – Волков едва сдержался, чтобы не усмехнуться, чтобы даже не засмеяться ему в лицо.
– Да, вернуть, – твердо повторил Коэн. – Ну, за исключением той части, что вы уже отдали в дар его высокопреосвященству. Ту часть серебра будем считать утерянной, я уговорю хозяев, что то серебро ушло безвозмездно.
– Уговоришь хозяев?! Что ты там себе надумал? Обозлить меня желаешь? – Теперь уже кавалер смеялся, не скрываясь. – Знаешь, жид, сейчас я сижу и думаю: а не позвать ли мне моих людей. Позову – пусть принесут мне мой любимый топор или крепкий люцернский молот. Возьму, что принесут, да и убью тебя. Одним ударом убью. Или нет, не буду я благородное оружие о тебя марать, прикажу гвардейцам повесить тебя на заборе. Я всех мерзавцев на заборе вешаю.
– Я тут ни при чем, – вымолвил Коэн, а сам повернулся и посмотрел на своего человека, который стоял у дверей: на месте ли, успеет ли помочь. – Я лишь посланец тех людей, хозяев серебра. Уверяю вас, друг мой, те люди влиятельные.
– Влиятельные? – Волков уже и впрямь начал раздражаться. – Кто они? Может, это сам император? Так он мной доволен, брошь подарил мне за победу, брошь дорогую. Недавно штатгальтер его у меня был. – Кавалер заметил удивление во взгляде гостя. – Что, не ведал про то, жид? – Волков зло рассмеялся и продолжил: – Или, может, курфюрст какой на меня обозлится? Так то мне уже не страх, я с одним курфюрстом уже враждую не первый год. И с другими готов за свое серебришко повраждовать. Ну, жид, говори, кто те влиятельные люди.
– Те люди весьма влиятельны, господин рыцарь, вы даже не знаете, с кем распрю затеваете!
– Знаю, – прорычал Волков, – знаю. То купчишки богатые из Нижних земель или из Экссонии, а может, и те и другие вместе. Поганые еретики, сволочь, торгаши. – Тут кавалер, нагнувшись, схватил гостя за плечо, подтянул ближе к себе, заглянул ему в лицо и щелкнул пальцами перед носом Коэна. – Вот так пальцами щелкну и буду знать их имена. Это не я не знаю, с кем связываюсь, это они не знают, с кем связываются. – И взгляд его в это мгновение так холоден был, так страшен, что Коэн попытался отстраниться, но кавалер держал крепко. – Что твои купчишки мне сделают? Войну затеют? Горцам еще денег дадут? Это им дороже потерянного серебра станет, много дороже. А если я еще и побью горцев? Тогда вообще, считай, деньги на ветер кинули. Или что, сеньору моему на меня пожалуются? – Кавалер только усмехается. – Что еще? Убийц наймут? Так это им денег не вернет, а я про то опять же узнаю. И такое им устрою, что они кровью блевать будут, а их дети язвами изойдут. Ну, говори, жид, чего еще мне бояться от твоих влиятельных людей?
– Коли так, то нечего вам бояться, господин рыцарь, – разумно предположил гость, вставая.
– Ну а раз ты так считаешь, то иди и напиши дружкам своим про это, – успокаиваясь и выпуская гостя, произнес генерал. – Ступай, пиши. Дурак старый! Бог свидетель, ждал тебя как гостя желанного, а теперь видеть тебя не хочу. Убирайся.
Наум Коэн уходил, кланяясь и кланяясь, чтобы больше не злить яростного генерала. А когда ушел, кавалер откинулся на спинку стула и вздохнул: «Жаль, что ушел. Я уже думал, что он хоть малость поторгуется за серебро. А он о том и словом не обмолвился, наверное, взялся для купчишек это серебро у меня отобрать за долю для себя. И не вышло. Вот купить и не попытался. И опять я ярился, готов задушить уже был вора этого. А гнев – это грех. Агнес и монах в один голос велят держать себя в руках. А как тут удержишь? Один воры вокруг. Одни воры».
Как стало темнеть, поехали в купальни. С Волковым из молодых господ были Георг Румениге, Рудольф Хенрик, Людвиг фон Каренбург, самый юный из всех Курт Фейлинг и, конечно, тот, кто брался устроить вечер, – Стефан Габелькнат. В охрану кавалер взял сержанта Хайценггера и четверых гвардейцев.
Ночь стояла теплая и тихая, безветренная. До купален доехали, когда уже на небе появилась луна. Въехали в ворота, в большой двор. Красивое большое здание со множеством больших окон, из которых лился свет и едва-едва слышно доносилась музыка.
У ворот их встречал богато одетый господин.
– То Карл, наш распорядитель купален, – сказал Габелькнат, помогая Волкову спуститься с коня. – Карл, дамы прибыли?
– Отчасти, господин. Лишь четыре пока, они в главной зале, – отвечал тот с поклоном.
Молодые люди заметно волновались, шутили, толкались, поправляли одежду и прихорашивались, вели себя, как и положено молодым людям перед встречей с женщинами. А Волков не прихорашивался. Он уже был далеко не молод, раны старые на лице и голове, хромота… Что тут поделать? Дамам придется принять его таким, каков есть.
При входе его встречали сразу несколько людей. Все низко кланялись. Габелькнат сразу представлял их кавалеру:
– Мейстер Маркус, глава наших музыкантов.
– Что господин генерал желают слушать? – спросил музыкант.
– Веселое, – отвечал кавалер, даже не задумываясь, – только веселое, и еще играйте танцы, и пусть барабаны бьют потише, они мне на войне надоели.
– Все так и будет, – с низким поклоном произнес мейстер Маркус и ушел.
– Наш виночерпий, Габриель, – продолжал Габелькнат.
– Вин у нас целый погреб, с какого изволите начать вечер?
– С токая, и мадеру поставьте на стол, херес тоже.
– Это всё вина крепкие, дамы могут и захмелеть, – предупредил виночерпий.
– То и надобно, – отвечал кавалер. – Впрочем, поставь то, что любят дамы.
Тут он увидал еще одного человека в летах. В хорошей одежде, с большой плоской шкатулкой под мышкой, тот низко кланялся генералу.
– А это кто? Может, лекарь какой? – спросил кавалер у Габелькната.
– То ювелир, Шнейдер. Мы дозволяем ему тут у нас торговать.
– Ювелир торгует в купальне? – удивился кавалер и спросил у Шнейдера: – Неужто у тебя тут что-то покупают?
– Так иногда случается, господин генерал, – снова кланялся ему ювелир и при этом улыбался.
После кавалера провели в большую залу с неглубоким бассейном и множеством ванн, деревянных и каменных. У бассейна уже был накрыт богатый стол, и за ним сидели четыре дамы.
– Я же просил больше женщин, – произнес Волков негромко, внимательно разглядывая дам.
– Не волнуйтесь, сеньор, будет больше, не все еще приехали, – обещал Габелькнат.
И вправду, тут же в зал вошли еще две девы в замысловатых головных уборах, и даже это были не все – пока генерал знакомился с красавицами, пришла еще одна, а пока все рассаживались, в залу впорхнули еще две совсем молодые девицы лет пятнадцати-шестнадцати.
– Сабин, а где же ваша вечная подруга Эльвира? – воскликнул Габелькнат, вставая и приглашая опоздавших за стол.
– Ах, простите нас за опоздание, господа, – отвечала бойкая и вправду юная блондинка Сабин, – ждали, когда стемнеет, чтобы сбежать из дома, а Эльвиру, подругу нашу, схватил отец, он у нее строг, думаю, достанется ей, будет ей косы драть. Но ничего, вот я вам, господа, привела новенькую. Это Сусанна. Давно меня просила взять ее в купальни.
Такая же юная и такая же красивая, только темненькая, Сусанна покраснела. Впрочем, Габелькнат не соврал, дамы были действительно хороши, ни рыхлых, ни тощих, ни рябых не было, только красивые, одна к одной, как на подбор. И красоты они были самой разной, и лет самых разных – от совсем юных, как изящная и легкая Сабин, до умудренных опытом, солидных тридцатилетних матрон.
А тут и музыка заиграла, лакеи понесли горячие кушанья на стол, стали разливать вино. Умный господин Фейлинг, вспоминая пиры в военных лагерях, на которых присутствовал, даром, что был тут самый молодой, встал и предложил тост за генерала, велел пить до дна.
И все выпили тост за генерала до дна, слуги тут же вновь наполнили бокалы. Дамы и господа стали брать себе еду, а одна очень-очень приятная госпожа, которую звали Эмилия, встала и, подойдя к господину Фейлингу, что сидел по левую руку от генерала, весьма бесцеремонно его попросила:
– Уступите мне место, юный господин, будьте добры.
Она скорее повелевала, чем просила, но делала это с очаровательной улыбкой.
Конечно же, тот уступил ей, уступил безмолвно, еще бы, она в матери ему при случае сгодилась бы, а дама, сев на его место, улыбалась теперь Волкову, взяла нож, вилку, отрезала от большого куска на блюде тонкий ломоть мяса и, укладывая его кавалеру на тарелку, попросила:
– Дозвольте мне быть вашей прислугой сегодня, господин генерал, о большем и не прошу.
– Почту за честь иметь таких служанок, – отвечал кавалер, разглядывая даму.
Она и вправду оказалась очень собой хороша, тугой лиф платья не мог скрыть ее прелестей, кожа на лице чиста, зубы ровны, ручки ловкие. Она без разрешения взяла его бокал и отпила из него.
– Ах, у вас тоже белое, господин генерал.
– Это токайское, – отвечал он, совсем не злясь на красавицу из-за ее своеволия. Ему это даже нравилось.
– А будут ли певцы? – спрашивает еще одна дама.
– Да-да, – закричала, вскакивая со стула, юная Сабин. – Хочется песен!
– Габелькнат, певцы будут? – повернулся к музыканту Волков.
– Непременно, – отвечает тот, – сейчас распоряжусь.
Когда он проходил мимо, Волков схватил его за рукав.
– А отчего Румениге так мрачен? Не пьет ничего, с дамами молчит.
Габелькнат склонился к уху генерала и прошептал:
– Он скорбит из-за бесчестья.
– Что? Из-за какого еще бесчестья?
– Эмилия Вайсберг, – Габелькнат покосился на красавицу, что сидела подле генерала, – родственница его, жена покойного его дяди. Он считает, что она позорит его фамилию.