Лагерь тот немалый и вовсе не укрепленный, рогатки кое-где есть, но не окопан и частокола нет. Охрана ленивая. Командиры в службе небрежны, уповают на свою землю и страха не ведают. В лагере том до ста палаток, и люд о железе каждый день еще и еще приходит, с бабами и детьми. Думаю, пока люд идет местный, наемников из других земель нет. Телег не менее полусотни. Провиант складывается в мешках навалом под легкими навесами, амбаров не строят, пакгаузов на берегу не арендуют, значит, лежать провизия долго там не будет. Помимо меринов и лошадей тягловых, в загонах стоят лошади строевые, более двух сотен. Для офицеров то слишком много. Лошади есть породы знатной. Значит, собирают и местных кавалеров или купили иных.
Видел, как везли бочонки, то не масло и не солонина. Похоже на порох. Нет сомнений, что воевать собираются, но не скоро. Барж и лодок пока не нанимали. О том разговоров нет, значит, им не время, плыть еще не думают. А вот разговоры о том, что цены на провиант растут и растут, купчишки в Милликоне говорят повсеместно. Значит, еще людей в лагере прибавится. Думаю, что кампания пока не готова. Силы собираются. Оттого в округе весь провиант и скупают. В лагере всякого люда менее тысячи человек, при ста кавалеристах и ста кашеварах и возничих. Штандарта главнокомандующего у лагеря не висит. На том пока все, рисую карту, думаю упросить купца вашего еще раз съездить в кантон, чтобы еще раз все поглядеть и до столицы кантона доехать. А свинопаса вашего видел. Мальчишка смышленый. Говорит, что и дальше вам готов служить. Дал ему денег шесть талеров из тех, что вы мне выдали, обещал еще, так он себе в тот же день купил конька захудалого и седло. Ездил верхом, чем был горд».
Подписи не было, дальше снова шел текст купца, опять нытье. Волков дочитывал послание, делая над собой усилие. Дочитал, отложил бумагу, взял кувшин, что стоял тут со вчерашнего вечера, потряс. Пара капель там еще была. Он допил их, кажется, вместе с дохлой мухой.
Вот как все сделано мастерски! Так все написано, что у генерала и вопроса не возникло. Все ясно, четко, понятно. Дорфус еще и карту кантона обещает сделать.
Со двора пришел Фейлинг, с ним были Румениге и Габелькнат. И Гюнтер уже вернулся от жены, к которой Волков отпускал денщика на побывку. Гюнтер принес дрова, бросил их с грохотом на пол, а Фейлинг спросил:
– Сеньор, может, огонь разведем, может, сварим еды?
Господа из выезда явно хотели есть. Но сеньору все равно. Сеньор не слышит своего оруженосца. Он обдумывает письмо капитана. Ведь в письме капитан нарисовал такую картину, что и глупый призадумался бы. А Волков глупым не был. Сидел, молчал, смотрел перед собой и вдруг понял, вдруг осознал, что времени-то у него нет совсем. Не то что месяца у него нет, на который он рассчитывал, нет даже лишней недели!
Враг собирает силы, уже тысяча человек в лагере, провианта горы – значит, будет больше людей, еще больше вражеских солдат. И не простых солдат, а горцев. Невысокие, но широкоплечие, с мощными ляжками и крепкими икрами горные мужики, выросшие среди скал и долин, среди холода и вечно ледяной воды в быстрых ручьях, – упрямые сволочи, неуступчивые, дружные и свирепые. И на сей раз пожалуют они с порохом и кавалерией, с хорошим командиром и опытными офицерами, на сей раз все будет как положено, всерьез. Теперь горцы не принимают его за дурака-помещика, что вздумал бузить у них на границе. Теперь они к нему отнесутся с должным почтением.
Нет, не было у него ни месяца лишнего, ни недели, ни дня лишнего. Нельзя было давать горцам собраться с силами и потом в поле с честью мериться с ними крепостью рядов. Тем более что чести это поганое мужичье не знает.
Фейлинг с Гюнтером, не дождавшись ответа генерала, принялись разводить в печи огонь, Габелькнат им помогал. Потянуло дымом, первые лепестки пламени уже облизывали сухую щепу, как генерал встал, взял со стола письмо, спрятал его под колет и сказал:
– Надо ехать, господа.
– Куда ехать? – удивленно спросил Курт Фейлинг, отворачиваясь от печки. – В лагерь? Там поедим?
– В Эшбахт, – отвечал кавалер, – но в лагерь мы заедем. Гюнтер, скажи Хайценггеру, чтобы запрягал лошадей, и собирай мои вещи, мы уезжаем.
– Сегодня? – растерялся денщик. – Я с женой хотел…
– Жену тоже собирай, поедет в Эшбахт с тобой.
Вид у всех, кто его слышал, был такой, словно всех их на похороны близкого родственника пригласили, молодые господа и слуга поняли, что новая кампания, новая война уже началась. Они думали, что она придет позже. Когда-нибудь. Через неделю или через две. А война почти всегда начинается вдруг, сейчас, немедля, даже если ты ее ждал. Даже если ты мало спал за последние две ночи. Войне все равно. Она начинается. И начинается она, как правило, с быстрых сборов.
Телеги с вещами отправились вперед, а Волков собирался в дорогу, и сержант уже запирал дверь на ключ, когда у ворот появился прелат святой матери церкви, викарий и казначей его высокопреосвященства аббат Илларион. Был он с двумя братьями из монастыря.
– Друг мой, храни вас бог, вы уезжаете? И вещи собрали? – удивился он.
– Да, – отвечал Волков, поклонившись, но не слезая с коня, – мне пора.
– Очень жаль. – Аббат вздохнул. – А как же дело наше? Вы так и не сказали мне о своем решении.
– Дело наше не вышло, – коротко ответил кавалер. Ему не хотелось продолжать беседу, но уехать было совсем не вежливо.
– Ах, не вышло? – переспросил казначей курфюрста. И сказано это было так, что и не разберешь, чего в голосе больше: разочарования или скрытой угрозы. – Думаю, что его высокопреосвященство будет очень расстроен.
– Расстроен? Но ведь печаль есть грех, разве не так? – Волков изобразил на лице удивление. – Да и как может быть разочарован человек, коему только вчера подарили сто душ мужиков с бабами и детьми, а до того – кучу серебра.
– Может, вы и правы, – со смиренной улыбочкой попа ответил аббат и продолжал: – Говорят, ночью в городе было шумно, неспокойно, говорят, банкиры всю ночь суетились, возили телеги по городу. Может, слыхали?
Монах не спрашивал, монах все и так знал.
– Да, мне о том известно, я видел их ночью, – согласился кавалер. Хотелось ему сказать прелату дерзость про чужие дела и длинные носы, но он сдержался. – Телеги они везли от меня.
– Как жаль, – сокрушался поп. – Горе церкви, что прихожане… причем лучшие из них… в друзья выбирают не церковь, а алчных ростовщиков. Я только что от его высокопреосвященства, он сокрушен этой вестью.
– Мне очень жаль, но я еду на войну, и мне нужны деньги. Сразу и все. Ждать я не могу, горцы уже собирают силы. И силы те нешуточные.
– Ах вот оно как?! Теперь я понимаю, понимаю вашу поспешность, друг мой.
Он сделал такое проникновенное лицо, что не узнай недавно кавалер истинной сути монаха, так поверил бы, что его опасения и волнения могут передаться и аббату.
– А по какой же цене, если, конечно, в том нет секрета, вы отдали товар этим поганым ростовщикам?
«Поганым ростовщикам?» Волков едва не улыбнулся, монах этим выражением выдал свое раздражение, свою неприязнь. Понятное дело, из его цепких пальцев утекло настоящее богатство. Можно было не сомневаться, что неприязнь эту брат Илларион испытывал не только к банкирам. «Ну и хорошо, не нужно было мне выкручивать руки с назначением епископа! Вымаливал у вас себе помощника, лоб от поклонов разбил, а вы в спеси лица отворачивали да руками разводили, пока не вытянули у меня все, что смогли. Чего ж вы теперь удивляетесь?»
Но злить монаха было неразумно. И он ответил:
– Большого секрета тут нет, предложили они мне чуть больше вашего, но предложили деньги вперед. Сразу. В том и вся моя корысть.
Монах кивнул: ясно. И продолжил:
– Кстати, архиепископ просил напомнить вам, что подданные его во Фринланде все еще недостаточно почтительны и чтобы вы вниманием своим их не оставляли.
– Не оставлю, – пообещал кавалер. – Еду туда прямо сейчас, придумаю, как еще их потревожить.
На том и раскланялись.
Волков вслед за своими телегами поехал к северным воротам. И думы его были печальны: «Раньше мое положение в Ланне было прочно. Теперь же зыбко. Впрочем, пока я побеждаю, это не должно меня тревожить». Он понял, что отныне не иметь ему здесь, в Ланне, убежища верного. Не простят ему алчные попы такой потери – потери серебра, которое они уже считали своим.
Глава 40
Волков собрал офицеров, и те принялись отчитываться ему о поступающем пополнении. Все шло хорошо, люди приходили неплохие, командиры распределяли их по ротам, но было видно, что офицеры не торопятся.
– Сегодня записал в полк еще семь десятков людей. Итого без арбалетчиков у меня девять с лишним сотен людей в трех ротах, – рапортовал Эберст. – Арбалетчиков еще сто двадцать два человека. Сейчас начну их новых командам и нашим построениям учить, чтобы свое место сразу понимали, за неделю обучу, они и обвыкнут. Полк, думаю, через недельку будет готов.
– У меня тоже пополнение хорошее, – говорил Брюнхвальд. – Людей под тысячу уже, это не считая тех, что с капитаном Рене конвоируют пленных, по той роте у меня данных нет. Арбалетчиков взяли восемьдесят шесть. Командир их человек, кажется, опытный.
Все эти арбалетчики были из Ланна, пришли одной корпорацией, со своим командиром. Волков этого командира видел и раньше, но хотел с ним пообщаться, познакомиться поближе, спросить, где бывал, что видел. Но с учетом того, что времени совсем не оставалось, кавалер уже не успевал.
– Сейчас же начну слаживание, – продолжал Брюнхвальд, – если у нас есть неделя, то за это время подтяну людей до надобного уровня. Барабанщики, трубачи есть.
Командир стрелков особой точностью не отличался.
– Людишки пришли неплохие. Даже со своим оружием некоторые, жаль, что мушкетов у них нет, одни аркебузки. Итого мушкетов у меня сто шесть будет, аркебуз штук двести или около того.