– Господин Фейлинг пришел, спрашивает, приму ли я его в столь поздний час.
– Ему сын его Курт, что служит у меня, наверное, сказал, что я в городе. Если вам не в тягость, примите его.
– Конечно, мне не в тягость, – отозвался Кёршнер. – Фейлинги – фамилия почтенная. – И он распорядился: – Зови.
Слуга поклонился, и через пару минут господин Фейлинг уже был за столом со всеми.
– Ах, какая радость видеть вас, господин генерал, разрешите поздравить вас с новым чином, – говорил господин Фейлинг, поднимая стакан с вином. – Сын рассказывал, что сие звание вам присвоили ваши же солдаты после разгрома мужиков, а господин архиепископ на то звание после вам патент выдал.
– Да, солдаты были добры ко мне, а курфюрст милостив, – скромно произнес генерал.
Тут за стол пришли и дамы, и все снова стали пить вино и просить его рассказать про войну, но опять говорил он недолго, так как его стали отвлекать те господа, которым Волков был должен денег, они приходили один за другим. Кавалер то и дело вставал, чтобы свериться с векселем и выплатить нужное количество золота и даже немного сверх того кредитору, кредиторы благодарили его, после чего радушный господин Кёршнер усаживал пришедших за стол и потчевал. Осталось всего два человека, которым Волков должен был денег в Малене. Кавалер думал их дождаться, но тут в зал быстрым шагом вошел Фриц Ламме. Он без всяких церемоний приблизился к столу, наклонился к Волкову и прошептал ему в ухо:
– Пес графа у вдовы, можно взять его прямо сейчас. До рассвета ждать будем?
– До рассвета мы уедем, бери пленника, и поехали, – отвечал кавалер так же тихо, а после, вставая, добавил: – Простите, господа, но у меня есть важное дело, через час или два я вернусь.
– О добрый господин, – воскликнула Клара Кёршнер, – какие же дела могут быть сейчас, полночь скоро.
– Ах, госпожа Клара, нашего господина ни ночь, ни дождь, ни буря не остановят, когда он свершает свои дела, – произнесла госпожа Ланге со смирением и вздохом.
– Мы скоро вернемся, – пообещал он и, проходя мимо, коснулся ее руки.
Молодые господа из выезда поднимались из-за стола и шли вслед за господином.
Ночь была светлой, испуганные горожане просыпались от стука множества конских подков по мостовой. С чего бы столько верховых ночью ездят? Самые любопытные зажигали лампы, выглядывали из окон в надежде что-то разглядеть. Волков не стал брать всех своих людей, только выезд и четверых стрелков с сержантом Франком. Да еще Сыч на веревке тащил разбойника, который шел пешком и всех задерживал.
Вскоре они все-таки добрались до места. Ёж, достав из-под куртки потайной воровской фонарь, издали им посветил. Господа стали спешиваться, чтобы дальше идти пешком, не поднимая шума. Сыч, перепоручив пленника одному из гвардейцев, сам вышел вперед Волкова и, подойдя к Ежу, сказал:
– Ну, придумал, что сказать вдове, чтобы она отперла дверь?
– Да на кой… Я уже сам открыл ее, как говорится, дверь-то крепка, да в ней щель велика. Я ножом засов отковырял в сторону.
– Молодец, сволочь. Ловок! – похвалил товарища Фриц Ламме.
Дружки тихо засмеялись, а Волков в который раз усомнился, что Ёж из судейских. Из воров его Сыч взял, точно из воров.
Дверь с легким скрипом отворилась, и Ёж, подсвечивая себе фонарем, первый вошел в дом, остановился, а остановившись, огляделся, осветил на столах товары, которыми торговала вдова. Рукой даже погладил штуку полотна – хорошо ли. Точно не впервой он входил в чужой дом, да еще и в темноте. Головой вертел, словно принюхивался. И, лишь постояв так, двинулся дальше, на лестницу. Там без спеха, но легко, ставя ноги на самые края ступеней, чтобы не скрипнули, стал подниматься вверх, к покоям.
За ним поднимались Фриц Ламме и Волков. А после и все остальные шли, шли осторожно, стараясь не топать и не задевать мечами мебель.
Ёж остановился у двери, приложил ухо, стал прислушиваться.
Конечно, господа так ходить, как он, не умели, и старые ступени то под одной тяжкой ногой, то под другой немилосердно и протяжно скрипели. И в тихом доме, в ночной час, ясное дело, такой звук хозяйку разбудил и всполошил.
– Кто там? – взвизгнула за дверью женщина.
Потом тихий говор, шум какой-то, и крик повторился:
– Кто там?
И тут же под дверь проскользнул неровный свет свечи. Что-то загремело, дверь распахнулась, оттолкнув Ежа, и…
– А! Воры! – заорал свирепый почти обнаженный муж, и в тусклом свете свечи белым вспыхнул меч. – Ах вы ублюдки, порублю всех! И стражу звать не буду…
– Железо у него! – заорал Ёж и ударил по двери, навалился на нее.
Свеча тут же упала, потухла, а человек стал орать и тыкать мечом в темноту.
– Помогайте! – кричал Ёж, прижимая человека дверью.
– Воры! Собаки! – орал в ярости муж.
– Помогите, помогите, грабят! – горланила в покоях женщина, срываясь на визг. Тут же тише, переводя дух: – Господи, спаси! – И снова с визгом: – Помогите, стража!
– Дьявол! – Волков, чуть не налетев на клинок мужчины лицом, поднялся к Ежу, чудом в полумраке нашел руку, что сжимала оружие, и с силой вырвал, вернее, выломал его из пальцев человека. – Дай сюда!
– Ах ты мерзавец! А ну, не сметь! – рычал тот.
– Помогите! – орала женщина.
– Свет, дайте мне свет! – потребовал кавалер, скидывая оружие с лестницы.
Тут же он схватил человека за горло и, приоткрыв дверь, втолкнул его в покои. Кинул на кровать, после чего женщина наконец заткнулась и престала орать.
В комнате появился Ёж со своей лампой, да и Сыч уже поднял с пола свечу, разжег ее и подошел к кровати, на которой в простыне прятались голая всхлипывающая женщина и почти голый мужчина. Сыч поднес свечу к ним поближе.
– Он, экселенц?
Волков подошел, присмотрелся. Седая голова, хотя сам еще телом крепок, белая бородка франта, глаза хитрые – да, это был фон Эдель, доверенное лицо графа Малена. Он держался за кисть руки, видно, Волков неслабо ему помял ее, когда выворачивал из нее оружие.
И тот, конечно, тоже узнал кавалера, стал ему улыбаться весьма злорадно и задиристо говорить:
– А, Эшбахт, чертов грабитель, вы теперь уже не только купчишек грабите на реке, вы уже и за горожан принялись!
– Что вы мелете, негодяй! Я не граблю вдов и бюргеров.
– Да уж, не зря вас зовут раубриттером, – словно не слышал его фон Эдель, глядя Волкову в глаза.
Странно, но его слова, впрочем имеющие под собой основания, кавалера задели.
– Замолчите, мерзавец, кто бы то говорил! – Он с таким видом подошел к кровати, так страшны были его сжатые кулаки и мрачно лицо, что женщина подтянула ко рту простыню и тихонько завыла. – Мне вашу хулу слушать недосуг, я воин и брал то, что мне по праву меча полагалось, и притом ни имени, ни лица не прятал, а вы подлый убийца, трус, бьющий из темноты, исподтишка и чужой рукой.
– Что вы несете, глупец? Кого еще я убил? – с вызовом отвечал фон Эдель. – Ну, скажите, кого?
– Пытались убить меня, а убили честного и благородного человека, кавалера фон Клаузевица.
– Чушь! Глупость! Вы глупец, Эшбахт! – Фон Эдель засмеялся. – Я к тому делу не имею никакого отношения. Никакого! А если вы пришли меня убить, так не ищите себе оправданий, делайте ваше дело, но, видит Бог, я не виноват в смерти фон Клаузевица.
– Убить вас? Черта с два я дам вам так просто умереть. Вас ждет суд.
– Что за вздор! Вы мне не судья! Много вам чести будет судить меня! – выкрикнул фон Эдель.
– Конечно, не судья, вас будут судить судом чести дворяне графства!
– Да? У вас что, есть свидетель моего преступления?
Волков повернулся к Сычу и сделал ему знак. Сыч кивнул, вышел на пару мгновений из комнаты и тут же вернулся, таща за собой на веревке пленника. Тот, придя на свет из темноты, немного щурился и озирался по сторонам.
– Сюда смотри, сволочь! – Фриц Ламме подтащил его к кровати. – Видишь этого господина?
Разбойник уставился на ухмыляющегося фон Эделя. Тот в ответ смотрел на него, словно говоря: ну, давай уже заканчивать этот балаган. А Волков вдруг почувствовал, что все идет не так, как надо. Он еще глаз пленника не видал, смотрел на того сбоку, но уже понял – что-то не так.
– Ну, чего молчишь, подлец? – Сыч дал затрещину пленнику. – Что вылупился, словно в первый раз видишь? Этот человек тебе платил?
Но разбойник Сычу не ответил, он повернулся к кавалеру и только помотал головой: нет, не этот.
– Я говорил вам, Эшбахт, что вы дурак? – радостно воскликнул фон Эдель и засмеялся. – Что вы там насчет суда болтали?
Волков быстро подошел к пленнику, пальцами своими железными схватил того за шею, да так, что тот от боли оскалился и завыл, нагнул его ближе к приспешнику графа, к самому лицу того, и, сжимая свою хватку еще сильнее, прошипел:
– Внимательнее смотри, сволочь! Внимательнее! Ну?! Он давал тебе деньги?
– Нет, господин, не он. – Разбойник кряхтел от боли.
– Ты же говорил, благородный, седой, – шипел от злости Волков. – Говорил, что с бородой.
– Я говорил, что тот был в щетине.
Наконец кавалер отпустил шею разбойника.
– А каков был тот?
– Волосы того были седые, но до плеч. А у этого короткие, – вертя головой и разминая шею, отвечал разбойник.
– Седые до плеч? – переспросил генерал.
– Да, и сам он был старее этого господина.
Волков схватил его за руку, потащил из покоев на темную лестницу, спрашивая на ходу:
– Старее? А еще что у него было особенного?
– Голос, – отвечал разбойник.
– Голос? И какой у него был голос?
– Чуть отдавал карканьем ворона. Знаете, из горла его на букве «р» вырывается звук, как ворон каркает.
– Карканьем ворона, – повторил кавалер. – Карканьем ворона… – Кажется, он знал человека с седыми волосами до плеч, который говорил именно так.
– Эй, Эшбахт, так когда у меня будет суд? – кричал ему из покоев фон Эдель. И смеялся, мерзавец.
И это он делал явно зря, так как кавалер, отпихнув кого-то, кто стоял у двери, влетел в комнату, подбежал к кровати и наотмашь, со всей тяжести своей руки влепил насмешнику оплеуху. Так тяжела была та оплеуха, что фон Эдель слетел с кровати. Лежал, схватившись за щеку, и негромко сыпал ругательствами в адрес обидчика. А генерал ему и говорит: