Кавалер пожал руку и Кленку, и его лейтенанту. Сказал, что расположить солдат можно за околицей, на южном выезде из села, там, где встали кавалеристы фон Реддернауфа. А еще велел своим дворовым мужикам резать свиней. Всего у него в свинарнике имелось шесть свиней, и хорошо накормить такую прорву усталых людей ими было невозможно, поэтому Волков приказал также зарезать бычка и телочку. И выкупил у трактирщика все пиво и вино, что у того было. И так как этого тоже оказалось мало, пришлось добавлять еще кое-что из своих погребов.
Он освободился от забот и закончил разговоры с офицерами, когда солнце уже закатилось. Лишь тогда Волков, на радость жене, вернулся в дом и лег с ней в постель. Элеонора что-то ему говорила, но он не понимал ни слова, ни единого слова не разобрал и сразу провалился в сон.
Ночь пролетела за мгновение, казалось, вот только что лег, а уже жена тормошит.
– Господин мой, к вам пришли.
– Что? Утро уже? – едва открывая глаза, спросил кавалер.
– Давно уже, и к вам человек пришел. Говорит, дело важное.
Волков приподнялся на локте, посмотрел на жену.
– Что за человек? – Он бы еще спал и спал.
– Из ваших какой-то.
– Имя он назвал свое?
– Назвал-назвал, – отвечала Элеонора Августа, – да я позабыла.
«Дура».
– Распорядитесь, чтобы Гюнтер нес мне воду. – Кавалер сел на кровати.
– Да уже давно все готово, еще поутру велела вам согреть, – сообщила жена, довольная собой, и добавила: – Я распорядилась вашего человека кормить.
Она улыбалась и ждала… похвалы, что ли…
– Благодарю вас, – проговорил кавалер и начал одеваться.
А жена вместо лакея кинулась ему помогать. Это опять удивило генерала. Отчего она такая стала?
А человек его ждал, конечно, по делу важному. Когда Волков спускался из покоев к столу, встал с места и поклонился не кто иной, как капитан его Эрик Георг Дорфус собственной персоной. И кавалер так ему обрадовался, что обнял молодого человека вместо ответного кивка.
– Позавтракали?
– Госпожа Эшбахт была весьма гостеприимна, – отвечал капитан.
– А что это у вас? – Волков сел за стол, а сам показал на бумаги, что лежали подле руки капитана.
– Как вы и приказали, снова был на том берегу. Чуть обновил карту и осмотрел еще раз лагерь.
– Видели лагерь?
– Я в нем был, продал две бочки меда интенданту.
– И что?
– С лагерем все так же, – отвечал капитан, – укреплять его никто не собирается. Ров неглубок, частокола нет, рогатки на входах, и все. То нам на руку.
Казалось бы, все хорошо, но тон Дорфуса был вовсе не успокаивающий. А тут Мария принесла господину сдобные булки, только что испеченные, кофе горячий, печеную свинину в горчице. Пока она ставила все это на стол, кавалер молчал, но, как она ушла, спросил своего офицера:
– Вижу, что не все вам там показалось хорошим.
Капитан кивал, соглашался: да, не все.
– За день, что я там был, в лагерь приехало двенадцать кавалеристов с южных сел. А к вечеру пришли еще двадцать четыре арбалетчика. И, пока я лагерь не видел, там палаток-то поприбавилось.
Волков, увидав капитана, окончательно проснулся, а теперь, от последних слов его, и взбодрился. Отложил кусок булки, отодвинул тарелку с бужениной. А вот и он, главный момент всякого человека, который принимает решения, от которых будет зависеть его жизнь и жизни многих-многих людей, что пойдут с ним. Главный момент, и ошибиться тут нельзя. Хочется, хочется, конечно, переложить часть своей ответственности на кого-то другого, да на кого же? Кто за тебя примет это решение? И все-таки он хотел знать наверняка.
– Думаете, тянуть нельзя?
Капитан принялся зачем-то ворошить свои бумаги, как будто потерял в них что-то важное, от осознания своей причастности к важному решению, от осознания своей ответственности за будущую кампанию, он молод и не хочет отвечать за принятие решения, ему неуютно под тяжелым взглядом генерала. Но отвечать на заданный вопрос ему придется, и он наконец проговорил:
– День-два… или, может, три дня у нас еще есть для атаки на лагерь, дальше… – Дорфус покачал головой, – дальше не знаю… Одним полком со стрелками можем и не управиться. Думаю, что каждый день в лагерь приходят новые части, каждый день они усиливаются. А если протянем, так еще и генерал их приедет. Тогда точно придется ждать полковника Эберста с его полком и артиллеристов Пруффа.
Большего кавалеру знать было и не нужно. Он сделал два больших глотка кофе из чашки, немного помедлил, словно ловил удовольствие от напитка, и уже после крикнул:
– Гюнтер, господ Максимилиана и Фейлинга ко мне! – И снова повернувшись к капитану, сказал: – Раз тянуть нельзя, значит, и не будем. Начнем дело.
Эрик Георг Дорфус, капитан его штаба, кивнул. Молодой человек был рад, что подобные решения приходится принимать не ему.
Глава 49
Сам собой пропал аппетит. Вернее, не пропал, просто стало сейчас Волкову не до еды. Им овладело то волнение, которое бывает перед очень важным делом. И когда это волнение посещает деятельного человека, разве может он усидеть на месте?
Господ Румениге и Габелькната Волков отправил к полковнику Брюнхвальду и майору Рохе, которые со своими частями стояли под Эвельратом, ожидая приказа выдвигаться в Лейдениц для погрузки. Молодые господа получили тщательные инструкции, которые они должны были донести до Брюнхвальда и Рохи, после чего сразу уехали.
А сам генерал, так толком и не позавтракав, велел господину Фейлингу ехать в лагерь, что был разбит чуть южнее Эшбахта, и сказать капитану Кленку и майору фон Реддернауфу, чтобы собирались со своими ближайшими офицерами на рекогносцировку. Волков думал показать господам места, дорогу на юг и берег, на котором они будут ждать баржи, после того как он сам высадится в кантоне.
– Что? – Жена, спустившись на первый этаж, увидала суету в доме, готовящихся в дорогу молодых господ и с ними своего мужа. – Куда вы? Уезжаете?
– Надобно мне, госпожа моя, – как можно теплее отвечал он.
– Да как же вам надо?! Вы же одну лишь ночь дома были! И уже уезжаете.
– Говорю же вам, дорогая супруга моя, – продолжал Волков терпеливо, – враг зашевелился, надо мне ехать.
И конечно, она тут же спросила:
– А куда едете? А вернетесь-то когда?
Сама его за рукав поймала, не выпускает, в лицо ему заглядывает.
Вот и что ей, гусыне, отвечать? Сказать, что едет он на войну и не разумеет до конца, вернется ли вовсе?
– Еду я с господами офицерами сначала на юг наших владений, а оттуда в Лейдениц, встречать друга нашего Брюнхвальда. А как узнаю, когда домой вернусь, так о том вам весть пришлю, – сказал кавалер. – А волноваться вам в вашем положении не нужно. – Он даже погладил ее по большому животу. – Чрево свое берегите.
– Войну затеяли? – Ее лицо потемнело буквально на глазах.
– Да не затевал я ее, я ее закончить думаю.
– Да когда же вы уже навоюетесь? – завыла Элеонора Августа. Слезы ручьями, словно воду кто на лицо ей льет. – Когда я мужа видеть буду, когда спать буду спокойно? Когда мне виденья про смерть вашу перестанут мерещиться?
Она вцепилась в его одежду еще сильнее.
«Ну не дура ли?» Он аккуратно высвободился из ее рук.
– Нет нужды вам такие видения смотреть, сам я не воюю, я генерал, воюют мои солдаты и офицеры, а я от войны далеко сижу. И говорю же вам, скоро вам весть пришлю. Не кручиньтесь и себя злыми думами не изводите.
Кони были оседланы, вещи уложены в телеги, Гюнтер, гвардия, молодые господа ждали генерала. А на выходе, вот еще незадача, и Бригитт на него кинулась. Повисла, держа крепко, и тоже в слезах.
«Да что же вы меня оплакиваете?! Глупость какая! Так ведь и беду накличете, бабы глупые».
Он отправил Максимилиана с частью своих гвардейцев и со своими вещами к амбарам, а с Кленком, фон Реддернауфом и ближайшими их офицерами и капитаном Дорфусом поехал на юг, к рыбацкой деревне.
Сержант Жанзуан обжился там. У берега две лодчонки, сети сушатся на солнышке, лачуги подправлены, дым из очагов идет, пара женщин настороженно и даже с опаской поглядывала на приехавших офицеров, понимая женским своим чутьем, что такое неспроста.
«О, бабенок завели люди сержанта. Это хорошо».
Надо отдать должное старому сержанту, маленькую заставу на холме он превратил во вполне себе крепкий маленький форт. Окопал как следует: ров в человеческий рост глубиной окружал заставу. Крепкий частокол, рогатки – все по уму. Старый сержант знал, что делал, за что и получил при встрече заслуженную похвалу от генерала.
– Ну, – спрашивал Волков, уже оглядевшись, – как они там?
Жанзуан, конечно, понимал, о ком идет речь, и, видя, что его слушают все остальные офицеры, доложил:
– Так-то тихо, баржи ходят туда-сюда, а солдат мой, Вилли Гупп, неделю назад поутру, когда снимал сеть, видел офицеров ихних, были они верхом, дюжина, не меньше. Рано было, но они приехали к реке, смотрели на нашу сторону, а один все рукой показывал на наш берег и что-то говорил.
– Вот поэтому, господа, – говорил генерал, – мы на берег не пойдем, смотреть на ту сторону станем из-за кустов. Не хочу, чтобы и нас так увидали с той стороны.
Так они и сделали – прячась за кустами, ходили вдоль берега и слушали капитана Дорфуса, который, сверяясь со своей картой, все объяснял:
– Вот, господа, как раз напротив этого места и стоит их лагерь. Меньше мили отсюда, берег там пологий, и вода глубока, я видел, как к нему баржи приставали. Лучше места для выгрузки нет, разве что только на пирсы выходить.
Офицеры понимали, кивали головами, спрашивали:
– Так, значит, лагерь прямо тут?
– От берега направляйтесь ровно на юг, мили не пройдете, как будет дорога, двести шагов по ней на запад – и вот уже рогатки, восточный край лагеря.
– А с другой стороны можно дойти? – интересовался генерал.
– Можно, – капитан снова заглядывал в свою карту, – выходите прямо на пирсы Милликона, идете также на юг, и на окончании города будет западный край лагеря. Не промахнетесь.