Он осматривался и убеждался, что именно тут и прятались сотни мужиков. А кто еще мог вытоптать все вокруг, кто затоптал весь берег следами тяжелых солдатских башмаков? Его лагерь находился прямо над этим местом. Кашевары ходили к реке за водой, собирали тут хворост и дрова, солдаты рубили лес для частокола, но ему казалось, что все это было западнее. Или все-таки его люди оставили все эти следы?
В общем, этот осмотр ему не много дал. Волков вернулся в лагерь и позвал к себе заспанного Гренера.
– Вы сказали, что всё вокруг просмотрели, а лес, что ниже лагеря, у реки, осматривали?
– Первым делом, он же рядом с переправой, – отвечал молодой ротмистр.
– И ничего там не видели? Там же все вытоптано, там до сих пор следы кованых башмаков на мокром песке видно.
– Я там не был, я ехал по другой стороне, что у оврага. Я и мои люди осматривали овраг.
– Мне нужны те солдаты, что осматривали лес у брода. Хочу поговорить с ними.
Гренер взглянул на командующего и ответил:
– Те солдаты уехали на тот берег… С отцом.
Волков вздохнул.
– Хорошо, ступайте отдыхать. – И после крикнул: – Господин Фейлинг, коменданта Рене ко мне!
А пока Рене не пришел, Волков всё думал о засаде и о следах в леске у реки.
Родственник, кажется, тоже спал.
– Вы меня звали, полковник? – А в глазах его читался вопрос: «Господи, что ж тебе не спится? Ты же тоже не спал почти сутки».
– Я был в лесу, что у брода, – сказал ему Волков, – там видел наших мертвых солдат.
– Видно, сержанты в темноте не доглядели, – отвечал Рене.
«В темноте? Бой закончился, когда сумерки лишь опускались, ночь еще не пришла. Просто лень было тащить».
– Как ваши люди проснутся, распорядитесь собрать павших и похоронить, и третью роту тоже.
– Третью роту тоже? – переспросил Рене.
– По-вашему, их хоронить не нужно?
– Нет, нужно, конечно, нужно, но я думал, что это могут сделать саперы, – попытался возразить капитан.
«Нет, это сделаешь ты».
– У саперов есть дела, на них могут напасть. Возьмете телеги, соберете павших и похороните их рядом с лагерем, у дороги.
– Как прикажете. – Рене поклонился.
Когда он вышел, Волков вдруг почувствовал, как устал за последние дни. Лечь, лечь и позабыть про все дела, больше ему сейчас ничего не хотелось. Он позвал Фейлинга и денщика.
– Курт, Гюнтер, помогите мне снять доспех.
– Конечно, кавалер, – отвечал ему молодой человек.
Пока с Волкова снимали латы, он почти заснул, но даже сейчас думал над ситуацией: «Все непонятно, непонятно… Хорошо, что я послал за Агнес».
Глава 6
Встал Волков глубоко за полдень, когда солнце уже к вечеру покатилось. Повара к тому времени уже приготовили ему отличную похлебку из хорошо вываренной курицы, жареного лука и клецок, все это с кореньями, травами и вареными вкрутую яйцами. Клецки – жратва мужицкая, но кавалеру очень понравилась похлебка. Пока Гюнтер раскладывал на ковре чистую одежду и приносил горячую воду, он съел две полные чашки, закусывая свежим солдатским хлебом, запивая все это хорошим пивом, после которого стакан прилипал к рукам. Выспался, поел, помылся, надел чистую одежду. Вроде все хорошо, но как увидел в руках Фейлинга правый наплечник, так сразу помрачнел. Эта часть доспеха сзади была смята, вывернута, тончайший узор вмят сильным ударом.
– А что со шлемом? – спросил он оруженосца, жестом прося того подать этот предмет.
Шлем был не лучше наплечника: левая сторона вся разбита, крепление забрала слева держится каким-то чудом. Волков и вспомнить не мог, когда его так колотили, конечно, то было на берегу, но… Горжет помят, правое «плечо» повреждено, правый наколенник тоже искривлен, даже пробит в одном месте, кираса на груди, там, где как раз самый красивый узор, истыкана вся, словно с ней забавлялись, нанося по узору удары чем-то острым. А на ваффенрок и смотреть нельзя. Дорогой шелковый ваффенрок был бурого цвета от грязи и засохшей крови, ни единого белого или голубого пятна, сплошь бурый с черным. В руке такой и держать неприятно.
– Что ж ты мне его не постирал? – с досадой спросил Волков у денщика.
– Вы же мне сказали, что доспех – дело оруженосца, – отвечал тот растерянно. – Я думал, это тоже его дело.
– Постирай, если, конечно, получится, – сказал кавалер, кинув некогда прекрасную вещь Гюнтеру.
Кое-как с помощью Фейлинга надел мятые и битые доспехи, опоясал себя обломанным мечом и вышел из шатра.
Слышался стук топоров, кавалер под них и проснулся. Волков знал, что лагерь живет, но был приятно удивлен. Видно, беседы с Рене не прошли даром, родственник старался укрепить и обустроить лагерь по мере сил. Телеги уже не стояли где ни попадя, их собрали в юго-западном углу, сняв с них часть поклажи и сложив ее рядом. Да и весь другой провиант и фураж не валялся как попало по всему лагерю. Нужники оборудовали за южной стеной, как и хотел Волков, у оврага. Лошадей держали отдельно, для них сооружались загоны вдоль всей северной стены. Через западный проход в лагерь въезжали телеги, груженные свежескошенной травой, почти у шатра командира кашевары сложили большую гору собранного хвороста и снова разжигали костры, готовя ужин для солдат и всех остальных. В общем, в лагере стал возникать хоть какой-то порядок. Но не это сейчас волновало полковника, ведь порядок – хорошо, но главное в его положении – это укрепления. Он отлично это понимал, зная, что у хамов людей в три, а может, и в четыре раза больше. Волков с Фейлингом и двумя стрелками, что охраняли шатер, вышли из лагеря через восточный ход. Почти сразу за рвом кавалер увидел свежие холмы братских могил, которые появились, пока он спал.
– Быстро комендант управился с похоронами, – сказал он негромко, останавливаясь у могил.
– Много людей побито было, – отвечал ему один из стрелков. – Устали мертвых укладывать.
– Не вздумайте раскисать, – строго велел Волков, покосившись на стрелка. – За павших еще отомстить надобно будет.
– Нет, господин, не волнуйтесь, мы понимаем, – отвечал ему солдат. – Мы всё понимаем – слабину давать никак нельзя. Ежели слабину дашь, так сам под такой холмик уляжешься.
Волков молча кивнул ему и пошел осматривать укрепления. Повернул налево, уж больно ему не давала покоя северная стена, та, за которой была река. Тут не очень весело ковырялись саперы, тут же был и инженер Шуберт. Он сразу подошел к полковнику.
– Стену укрепим и ров углубим, до сумерек дойдем до половины стены.
Волков присмотрелся. Да, во рву сделали подъем более крутой, тут и без противодействия защищающихся на него непросто взобраться. Хорошо. В частокол ставили подпоры, стена стала крепче. Теперь она уже не смахивала на старый покосившийся деревенский забор. Теперь в лагерь с севера можно было войти только по удобной тропинке, что вела к узкому проходу, который было нетрудно оборонять.
Не сказать, что ему все нравилось, но перемены к лучшему были заметны.
– Вы вкопали рогатки у западного въезда? – спросил кавалер, идя вдоль рва и оглядывая частокол.
– Нет, – Шуберт семенил рядом, – я думал, что эта стена важнее.
– Снимите людей, поставьте частокол до заката, а со стеной закончите завтра.
– Как прикажете, господин полковник. Сейчас же все сделаем, – пообещал инженер.
Волков обошел свой немаленький лагерь по периметру – везде суета, работа кипит, несмотря на приближение вечера. Он был удовлетворен тем, как менялась обстановка. Он видел, что за пару дней все будет приведено в полный порядок, лагерь станет укрепленным и удобным, обоз с провизией и фуражом сохранить удастся, и у фон Бока будет меньше причин упрекать кавалера.
Вечером, когда уже стемнело, он обедал с офицерами, отдавал приказания о пикетах и ночных разъездах и говорил о том, сколько солдат и из каких рот оставить в охранении. Также просил Рене поутру снять повешенных дезертиров, так как, скорее всего, утром Гренер и его кавалеристы наловят новых. А после ужина пошел спать и спал отлично, так как до самого утра его никто не потревожил.
Утром Волков, ожидая завтрака, долго разглядывал выстиранный ваффенрок. Стирка мало помогла: дорогая ткань так и не вернула своего цвета и казалась серой, бурой, да какой угодно, но уже не бело-голубой, а еще вся была испещрена дырами. Даже нищему такое носить стыдно. Пришлось ходить в доспехах, ничем не прикрывая их.
Кавалер прошелся по лагерю, поговорил с офицерами. Все шло хорошо, солдаты и саперы знали, что им делать. Укрепления становились лучше с каждым днем, Гренер поймал лишь двух дезертиров. Это был хороший знак, людишки почти уже не бежали. Этих двоих мерзавцев быстренько и без особых церемоний после короткой исповеди повесили на заборе, на освободившихся утром местах.
Пока дезертиров вешали, Волков думал о том, что Максимилиан уже должен быть в Нойнсбурге, если, конечно, не встретил армию маршала уже на пути к лагерю. Что ж, как бы там ни было, его знаменосец должен уже свернуть к Ланну и завтра оказаться там. «Что ж, если они поторопятся, Агнес прибудет через три дня, ведь кони в ее карете неплохие».
Кажется, Волков никогда ее так не ждал. Мало того, в последнее время ему все меньше и меньше хотелось видеть девушку. Нет, он, конечно, ее не боялся, но она держала его в напряжении, словно противник, что ждет удобного случая для атаки. А еще он ожидал неприятностей, которые рано или поздно она может ему доставить. Но сейчас, сейчас она оказалась очень ему нужна, он чувствовал, что только эта хрупкая девочка с тяжелым и крепким, как люцернский молот, характером способна ему помочь. Он нутром это чувствовал. А как иначе? Ведь не зря хитрый жид уговаривал его взяться за это дело, считая, что дело это нечистое. Теперь Волков и сам так думал.
В общем, день прошел в мелких делах и заботах. Если не считать того, что кавалер просил Гренера проехаться до второго брода, посмотреть да послушать. Тот со своими людьми прокатился, постоял у тихого брода, но ничего там не увидел: ни пикетов, ни застав, ни даже следов мужичья.