Заклика замер на месте с поникшей головой, безмолвный. Она ударила в ладоши.
– Кликни ко мне служанок, пусть Лина придет и достанет из сундука платье.
И, подобрав рукой черные волосы, упавшие на белую шею, она заметалась по тесной комнатке.
– Зови скорей служанок! Король вот-вот приедет, а я не готова! Король! Господин мой! Август!
Заклика позвал служанок, а сам опустился на ступеньку, безмолвный, едва живой от горя, не в состоянии сдвинуться с места.
Между тем в замке шум стоял невообразимый. Светало. До прибытия его величества оставались считанные минуты, считанные секунды, и плетки все немилосердней подстегивали работавших; батареи росли на глазах, но и день с каждой минутой приближался. Чудесное майское утро вставало над долинами и горами, окутанными прозрачным туманом. Покрытые росой, деревья благоухали, от цветущих лугов веяло ароматом; природа пробуждалась, как беспечное дитя в колыбели. И на фоне этой мирной картины в замке все кишело, мельтешило, роилось, как в потревоженном осином гнезде.
Солдаты спешно натягивали мундиры, вытаскивали допотопное оружие, офицеры облачались в свои лучшие доспехи; комендант, к своему ужасу, узнав, что, вопреки обыкновению, из Пильниц не прибудут на сей раз ни королевская кухня, ни припасы, совсем потерял голову. Какое приготовить угощение, чтобы оно было достойно королевской особы. Забили в заповеднике дичь, нашлась бутылка доброго вина, но как быть с убогой сервировкой? Раздобыли для короля одну старую рюмку с саксонским гербом, зато все прочее – блюда, тарелки – говорило о бедности хозяина. Местный свяще шик пожертвовал ради такого случая скатерть из церкви, кое-что дал трактирщик, а на остальное пришлось махнуть рукой.
Полкартауны установили на наскоро насыпанных батареях. Время летело с неимоверной быстротой, пробило уже четыре часа, появления его величества короля ждали с минуту на минуту, ибо он предупредил, что выедет из Пильниц до рассвета. Комендант послал парнишку на семиярусную башню, чтобы тот дал знать, когда на дороге, ведущей из Пильниц, заклубится пыль. Артиллеристы навели прицелы точно на базальтовые столпы. Затею эту они считали вздорно, но что поделаешь, Август никогда не отказывался от своих прихотей. У местных жителей с давних пор сохранилось предание о некоей осаде замка, во время которой ядра, отскочив от скал, рикошетом попали в осаждающих. Порядок был наведен, комендант делал смотр своим скудным силам, когда мальчик подал с башни сигнал.
Бургомистр, лавники, горожане с хоругвями, в парадной одежде, с заржавленными ключами от амбара городского старосты вышли на дорогу; звонари ждали сигнала, чтобы ударить во все колокола. Все жители, празднично разодетые, высыпали на площадь и улицы городка.
Облако пыли быстро приближалось, и вот уже можно было различить фигуру ехавшего впреди быстрой рысью дородного, статного всадника. За ним мчались адьютанты, небольшая свита и кучка гостей. Вдогонку за ними неслась вторая кавалькада.
Воцарилась мертвая тишина. Все застыли в ожидании. Уже можно было разглядеть голубой камзол короля, а на нем вышитую звезду Белого Орла.
При въезде в город король едва кивнул бургомистру и лавникам, склонившимся до самой земли, и поспешил прямо к замку. Там у ворот выстроился гарнизон. Забили барабаны, и комендант выступил вперед с рапортом. Но король, казалось, был чем-то встревожен, недоволен; не взглянув ни на кого и не произнеся ни слова, он повернул коня к батарее при Рорфорте, оттуда все также молча направился к батарее у Ганневальда. Перед этой батареей высились могучие черные столпы, как бы связанные в гигантский пук. Отсюда хорошо были видны башенки, стены и окна Свентоянской башни, в одном из которых мелькала белая фигура. Но король, не решаясь поднять глаз, опять повернул к Рорфорту.
Тут из Дрездена подоспел Вакербарт, который должен был сопровождать хмурого, рассеянного короля. Вакербарт молча встал позади него. Август явно торопился, он дал знак, артилеристы навели пушки, и раздался оглушительный грохот, который повторило эхо в окрестных горах. Чуткое ухо уловило бы в этом грохоте вопль отчаяния и горя. Но ни король, ни его свита ничего не услышали, ибо их внимание было приковано к пушкам и крепостным стенам, по которым открыли огонь.
Первый выстрел пробил в базальтовой стене дыру, но чугунное ядро разлетелось на части. Комендант принес осколки для обозрения его величеству. Август взглянул на них и молча кивнул. Второе ядро, ударив в поднимавшиеся из земли у самого подножия крепости базальтовые столпы, тоже разлетелось на части, отколов лишь несколько обломков камня, очевидно, надтреснутого раньше.
Приходя во все больший азарт, король приказал стрелять в третий и четвертый раз, результат был тот же: ядра раскалывались, а камень крошился только в том месте, куда попадало ядро. Базальтовые столпы не дрогнули. После каждого выстрела осколки ядер и камней взлетали кверху, а потом обрушивались на землю. К счастью, они не причинили серьезного ущерба, если не считать зашибленной ноги королевской лошади, стоявшей возле Рорфорта, да пробитой крыши солодовни, в которую угодил осколок весом около шести фунтов. Комендант тотчас помчался туда и принес ядро с кусочками дерева королю, который соизволил их осмотреть и выслушать его донесение.
С другой батареи на Ганневальде стрелять не стали, король был и так удовлетворен испытаниями.
Когда весть о приезде короля достигла слуха Козель, она сделалась сама не своя; в сердце ее ожила надежда, Анна решила, что Август, соскучившись, едет к ней. Она с лихорадочной поспешностью и необыкновенным тщанием оделась и долго смотрела в зеркало, улыбаясь сама себе.
– О, иначе быть не может, – шептала она, – он едет ко мне. Разве он мог бы стрелять в стены, где я сижу в заточении. О нет! Моей неволе пришел конец, начинается мое торжество.
Анна Козель перебегала от окна к окну. Из одного была видна пильницкая дорога и городские ворота, так называемые Нидертор.[27] Она увидела облако пыли, сердце у нее забилось, и она зарыдала. Послышался бой барабанов, колокольный звон. Потом воцарилась тишина. Графиня, прижав руку к сердцу, ждала: вот сейчас раздадутся шаги на лестнице, и он появится в дверях, исполненный любви и сострадания. Но зловещее молчание длилось долго, потом грянул выстрел, и зазвенел отчаянный крик. Козель упала на пол. Вдруг она вскочила и, как одержимая, с растрепавшимися волосами кинулась к столику.
Дрожавшие от волнения руки не слушались ее; Козель с трудом выдвинула ящик, развернула шелковый платок, достала пистолет, с которым никогда не расставалась, и спрятала его в широком рукаве платья.
Как помешанная подбежала она к ближайшему окну – с той стороны слышались гул выстрелов и грохот обрушивающихся скал, обломки долетали почти до окна.
После каждого выстрела графиня хваталась за голову и за сердце, не веря своим ушам и глазам. Дикая усмешка кривила ее губы, в глазах блестели слезы.
Наконец после четвертого выстрела наступила тишина. Козель стояла, не шелохнувшись, сжимая в правой руке пистолет. От усталости и ожидания она едва держалась на ногах, как вдруг под окном послышался топот. Она выглянула в окно и увидела Августа. Он ехал один по дорожке, огибавшей стену. Анна вскрикнула. Август поднял голову, остановился и, побледнев, приложил руку к шляпе, но не произнес ни слова, он с трудом сдерживал горячившегося коня. Графиня высунулась из окна, словно хотела броситься вниз.
– Король! Государь! Смилуйся!
Ответа не последовало, тогда Анна зловеще усмехнулась.
– Разве дождешься от тебя милосердия, проклятый изверг! От тебя, который нарушает свое слово и карает тех, кто тебе напоминает о нем! Разве ты знаешь, что такое милосердие, ты, для которого жизнь человеческая и сердце человеческое – ничто! Узница Козель презирает тебя, ненавидит, проклинает тебя и весь твой род, страну и твое имя. Умри, презренный!
Графиня спустила курок.
Выстрел и безумный смех глухо разнеслись по замку. Козель лишилась чувств. Услышав свист пули, задевшей его шляпу, король остолбенел, потом, придя в себя, поклонился с насмешливой улыбкой, и пустил лошадь галопом.
Не удивительно, что Август отказался от завтрака у коменданта и мрачный, как туча, тотчас ускакал в Пильниц.
Услышав выстрел и шум, встревоженный Заклика вбежал в комнату графини и застал ее лежащей без сознания на полу. Возле нее еще дымился пистолет. Раймунд сразу обо всем догадался. Следом за ним примчались служанки и стали приводить в чувство свою госпожу, которая, казалось, умирала.
Выстрел слышали многие, но Август не обмолвился о нем ни словом, как бы давая понять, что всякие разговоры здесь неуместны.
Потрясенная графиня не скоро пришла в себя, не скоро нашла силы вернуться к прежнему образу жизни. Теперь она знала: надеяться не на что, участь ее никогда не переменится.
Не удивительно, что от долгого томительного заключения у нее как будто помутился рассудок и порой на нее находили приступы безумия.
Внешне смирившись со своей судьбой, Анна Козель и после 1727 года лелеяла надежду вырваться на свободу. Год спустя, получив деньги, вырученные Закликой от продажи драгоценностей, она, не посоветовавшись с ним, не сказав ему ни слова, попыталась бежать, подкупив слуг. Однажды поздней осенью она сошла в свой садик, предварительно сговорившись с торговцами-евреями, которые получили от нее щедрое вознаграждение, что они ей помогут перелезть через стену. Но они действовали неумело, и, когда она уже была по ту сторону стены, с которой отважилась спуститься по тонкой веревочной лестнице, часовые, услышав шум у подножия башни, забили тревогу. Примчался комендант, и, прежде чем графиня успела хоть немного отойти от замка, ее схватили и отвели обратно в башню, выставив возле ее жилища двойной караул.
Однако тем, кто приезжал в Столпен, не возбранялось посещать графиню, а некоторое время спустя ей снова разрешили выходить днем в садик.