Письмо заключало в себе отставку Ферма.
Он горько улыбнулся.
— Это все? спросил он.
— Почти… однако, есть еще…
— О! вы можете говорить не стесняясь, перебил отставной агент, который более уже ничего не боялся.
— В том, что я хочу сказать, нет ничего ужаснаго, не стоит так безпокоиться. Вот уже неделя, как каждый день, в двенадцать часов, является коммисионер и спрашивает возвратились–ли вы….
— От кого он приходит?
— Этого я не знаю.
— Приходил он сегодня?
— Нет еще.
— Хорошо. Когда он придет, вы его приведете ко мне…
— Вы отдохнете? О! как кажется, вы очень в этом нуждаетесь…
Отдыхать! нет, Ферм предался печальным мышлениям о непрочности благ земных.
И так, Лекофр успел отделаться от соперника, достоинство котораго он вполне ценил! Итак, он, не колеблясь, разбил карьеру человека, преданнаго обществу и господину префекту, человека, который, еслибы судьба позволила, был лучшим следователем на свете. Что делать? Протестовать, просить? Ферм знал по опыту, что успех далеко не легок, и к тому же достоинство его не позволяло говорить оправдания, которое могло показаться сомнительным, которому могли не поверить.
Ах! этого последняго оскорбления он не мог бы перенести.
Раздался стук в дверь.
Это был коммисионер.
— Я имею честь говорить с господином Фермом? просил он.
— Да, отвечал полицейский.
— У меня есть вам письмо…
— Давайте, сказал Ферм, который вспомнил, что уже два раза в течении недели, слово письмо, произнесенное перед ним, предшествовало неприятному известию.
Адрес был написан незнакомым почерком.
Ферм прочитал письмо и снова внимательно перечитал его.
Вдруг радость выразилась у него на лице.
— Кто знает? прошептал он, последнее слово всего этого, может быть, еще не сказано.
Затем, он сказал, обращаясь к коммисионеру.
— Скажите, что я приду в семь часов.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … .
Квартира Мориса Сервана была отделана с роскошью и комфортом.
Мы находим Мориса в рабочем кабинете, уставленном шкапами с книгами, кроме того, вся комната наполнена воспоминаниями о далеких путешествиях, совершенных хозяином квартиры.
Морис сидел перед письменным столом, облокотись головой на руки, погруженный в соображения.
— И так, думал он, в этом семействе существует тайна, которую я хочу, которую я должен проникнуть. То, что до сих пор мучило только мое любопытство, делается теперь необходимостью, даже долгом. Или я должен отказаться от Берты или до завтрашняго дня разсеять таинственность, окружающую прошедшее графини Листаль или, по меньшей мере, Джорджа Вильсона.
Он опрокинулся на спинку кресла и снова продолжал думать.
— Таким образом, говорил он себе, я настаиваю на мысли, что графиня Листаль, окруженная почтением и уважением всех, не заслуживает ни того, ни другаго; в ту минуту, как эта мысль начала вкореняться у меня в голове, было совершено убийство в Амиене. До сих пор, между этими двумя фактами нет другаго совпадения, но я не могу отрицать, чтобы это совпадение не могло бы найтись. Разсмотрев труп жертвы, я был тогда же поражен сходством между лицем жертвы и кем–то знакомым.
Когда Даблэн, в присутствии графини, показал найденную Фермом карточку Гардтонга, то я сейчас–же заметил его поразительное и неоспоримое сходство с графиней Листаль. Кроме того, и это положительно верно, вид портрета настолько взволновал графиню, что она не могла вполне скрыть этого волнения, по крайней мере от моего внимательнаго взгляда. Начиная с этой минуты, манеры графини изменились. До этой минуты графиня была согласна на мой брак с Бертой; даже больше, она сама первая заговорила о нем с графом. Едва преступление было совершено, едва увидела она портрет убитаго, как исчезла на четыре дня.
Какая была причина этого отсутствия? Я не знаю. Сказала–ли она причину его своему мужу? Я сомневаюсь в этом. Чтобы там ни было, но во всем этом есть какое–то странное стечение обстоятельств, которое может иметь значение. Графиня вернулась. Граф заболевает. Подобный припадок болезни бывал с ним уже не раз, и вдруг именно в этот раз графиня непременно желает ехать в Париж. Конечно, приписывая этот отезд какой–то тайной причине, я могу сильно ошибаться, так как возобновление болезни могло действительно возбудить в графине новыя опасения и следовательно желание посоветоваться с лучшими докторами.
Тем не менее, не надо пренебрегать инстинктивными движениями, которыя происходят в нас сами по себе, а на другой день по возвращении графини я держал с Даблэном пари, котораго я не забыл: я брался открыть амиенскаго убийцу, не оставляя местности.
Почему? Потому что я был уверен, что близко или нет, но графиня Листаль связана с виновниками этой ужасной драмы, потому что я был убежден, что ея путешествие — куда? я не знаю, — имело какое–то отношение к Амиенскому убийству и потому, что вследствие всего этого я ждал от графини жеста, поступка, неосторожности, которые могли–бы навести меня на путь истинный.
Что произошло с тех пор? Какое новое обстоятельство явилось подтвердить мою гипотезу? Когда астрономы открывают новый закон, то они поверяют его справедливость убеждаясь в том, что дела идут таким образом каким–бы оне шли, еслибы их закон был верен. Мой закон был таков: в жизни графини должно случиться какое–нибудь обстоятельство, которое будет иметь связь с ея прошедшим, в это–то время является на сцену Джордж Вильсон.
Конечно, нет ничего удивительнаго, что семейство Листаль заводит новыя знакомства; но граф болен, поэтому для него это совершенно неудобное время заводить новыя знакомства. Принадлежит–ли графиня к числу тех женщин, которыя принимают всякаго, только–бы вокруг них собрался кружок обожателей? Напротив того, она воплощенная суровость.
Я сам знаю, какия трудности должен я был преодолеть, чтобы быть принятым в доме как свой и это не смотря на рекомендацию Даблэна и расположение, которое, почти с самаго начала знакомства, стал оказывать мне сам граф. Значит если этот Джордж Вильсон был сразу принят графиней как друг, а затем как зять, и чтобы графиня, таким образом, сразу отказалась от своего обыкновеннаго поведения, нужна была какая–нибудь важная причина….
— О! продолжал он снова, этот Джордж Вильсон называет себя американцем. В этом отношении он говорит правду, он действительно принадлежит к одной нации с графиней, что до известной степени, могло–бы обяснить ея симпатию, но почему–же не может быть это обстоятельство связано с амиенским убийством, жертвою котораго был американец, а убийца, по всей вероятности, принадлежал к той–же национальности. Вступив на этот новый путь, я легко могу дойти до заключения, что Вильсон может быть убийца незнакомца…. Идя еще далее, я могу заключить, что это убийство было совершено им в сообщничестве с графиней Листаль и что теперь Вильсон занимается относительно графини шантажем. Остается обяснить еще два пункта. Кто такой этот Джордж Вильсон? Почему совершил он это преступление? На этот последний вопрос, поведение графини дает, как кажется, ответ:
Убитый, сходство котораго с графиней указывает на близкое родство, владел какой–нибудь тайной относительно графини. Убийца овладел документами, могущими сильно повредить графине и в настоящее время требует платы за свое молчание….
Морис увлекался предположениями. Ошибался–ли он или следовал но истинному пути? Читатель сам может отчасти отвечать на эти вопросы.
Уже несколько дней, как Морис вспомнил, что при начале следствия по амиенскому делу, префект полиции прислал Даблэну агента, считавшагося очень хорошим сыщиком.
Морис видел Ферма в замке Листаль и первое впечатление было далеко не в пользу полицейскаго. Но разве был какой–нибудь другой способ получить какия–нибудь сведения?
Морис, по своему положению и по связям, был принят у всех высших лиц французской администрации; поэтому он отправился к префекту полиции, который принял его очень любезно. Молодой человек выразил ему желание видеть Ферма, который ездил в Англию собирать сведения относительно известнаго амиенскаго убийства.
— Ферма! вскричал смеясь префект, если вы ожидаете каких–нибудь обяснений от этого дурака, то бросьте всякую надежду.
Затем префект в коротких словах разсказал, каким образом, отправившись со своим начальником, Ферм сейчас–же свернул с истиннаго пути.
— Вы понимаете, продолжал префект, будучи воспитан в Лондоне, как он мне сам сказал, он нашел там какого–нибудь стараго приятеля, и при помощи грога, забыл совершенно свои обязанности. Наконец, я сегодня–же отправляю ему отставку.
— Однако, заметил Морис, я слышал, что хвалили его способности.
— В нашем деле, сказал префект, надо бояться этих способных людей, которые очень часто, вместо того, чтобы уяснить дело, только путают его…. К тому–же, продолжал он, я не могу допустить, чтобы мои агенты пренебрегали своими обязанностями…. нужен был пример…. я его дал….
— И хорошо сделали, сказал уходя Морис.
Что такое могло случиться с Фермом?
Собрав о нем сведения Морис узнал, что это воплощенная трезвость.
Кроме того, он знал как часто администрация, наказывая кого–нибудь, действует на удачу.
Одним словом, для Мориса виновность Ферма не была ни мало доказана, вот почему он решился терпеливо ждать появления агента.
Каждый день он посылал к нему на квартиру коммисионера и так как настойчивость всегда бывает наконец вознаграждена, то в тот самый день, как Морис уже начал отчаяваться, Ферм явился к нему в семь часов вечера.
Агент, хотя письмо не заключало в себе никакого указания, понял, но одному имени пославшаго, что дело шло об амиенском преступлении. Действительно, Ферм не раз встречался с Морисом в кабинете Даблэна, который не скрыл от него, что г-ну Сервану суд был обязан первыми сведениями относительно таинственнаго амиенскаго дела.
Амиенское преступление сделалось между тем кошемаром Ферма; отставленный через него, он поклялся войти через него же снова в Префектуру, но не с просьбами, а высоко подняв голову; он заставит своими открытиями открыться дверь Префектуры, и не иначе займет свое прежнее место, как приведя за собой убийцу Джемса Гартонга.