Она не сделала ни шага вперед, и холодно и неподвижно приняла его поцелуй, котораго не возвратила.
Он не замечал ничего, он плакал и смеялся как ребенок. Он чувствовал себя счастливым, потому что видел ту, которую любил.
Мэри Бланше была бледна, ея глаза сверкали холодным блеском. Ни одна черта ея лица не дрогнула в то время, как стоя перед ней на коленах, ея муж с восторгом глядел на нее.
— Мой друг, сказала она холодным нетвердым голосом, вы желали видеть меня. Я пришла….
Он отступил на шаг и пристально взглянул на нее. Она не улыбалась, не плакала. Это было воплощенное спокойствие.
Он взял ее за руку.
Рука была холодна как мрамор.
Он пожал ее.
Никакое пожатие не отвечало ему.
Тогда он без сил опустился на стул, продолжая глядеть на жену и напрасно стараясь понять.
— Мэри, сказал он опять в полголоса.
— Мой друг? отвечала ему жена, вопросительно глядя на него.
— Ну, продолжал он, с трудом выговаривая слова, спиравшияся в его сдавленном от волнения горле, нам надо поговорить, дорогая Мэри…. прошло столько времени…. как мы не виделись….
— Да, действительно, прошло много времени, сказала Мэри.
— И уверяю тебя…. о! клянусь моей душой, что я страшно страдал…. ужасно….
И так как жена продолжала молчать, то в уме его мелькнула мысль:
— А! вскричал он, я понимаю…. Ты думаешь…. бедное дитя!… да это наверно так!… ты думаешь, что перед тобою строгий судья…. ты думаешь, что я стану упрекать тебя…. что я буду неумолим! О! Мэри! Мэри! я прощаю тебя!… я прощаю и люблю тебя!…
Несчастный поспешно подошел к своей жене и, взяв ее за голову, стал покрывать поцелуями ея лицо; он плакал и говорил сквозь слезы:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Мэри тихонько высвободилась из его обятий, затем сказала самым спокойным голосом, в котором не звучало ни малейшаго волнения:
— Упрекать!… прощать!… Я вас не понимаю, друг мой….
Пьер выпрямился. Удар был направлен слишком прямо. Он зашатался. Неужели его жена сошла с ума!
Она стояла перед ним с полу–улыбкой на губах, точно чувствуя к нему сострадание….
— Ты не понимаешь? прошептал он. Ты говоришь, что не понимаешь? повторил он еще раз, точно сомневаясь, что эти слова действительно были сказаны.
Затем гнев овладел им и он вскричал:
— Но, несчастная! разве ты не помнишь, что я убил человека, я, Пьер Бланше, я сделался убийцей из за тебя, из за тебя одной, потому что ты обманывала меня с презренным….
Он глядел на нее сверкающими глазами, следя за выражением ея лица.
— Мой друг, сказала Мэри, я уже сказала вам сейчас, что не понимаю вас…. я вам снова повторяю, что все ваши слова для меня загадка.
— Презренная! вскричал Пьер, с гневом вскакивая с места.
Она не вздрогнула, она даже не боялась его.
Между тем Пьер чувствовал что безумная ярость овладевает им.
— И так, продолжал он, ходя большими шагами по комнате, тогда как Мэри, стоя у дверей, смотрела на него, не произнося ни слова, не делая ни одного жеста, и так, я сумашедший!.. и так, возвратясь домой я не нашел письма, в котором твой любовник назначал тебе свидание… итак, я не бежал к этому проклятому дому… не лазил через стену парка… я не застал этого человека у твоих ног… я не убил его за то, что он держал тебя в своих обятиях!.. Я сумашедший!.. Все это неправда. Я должен быть безумный, если ты непонимаешь меня.
Мэри молчала.
Он вдруг остановился перед ней, скрестив руки на груди и пристально глядя ей в глаза.
— Где ты была в этот вечер? спросил он.
— Вы это отлично знаете, друг мой: как всегда… в моей комнате…
— В твоей комнате?
— Где я ждала вас всю ночь…
— Вы не выходили?..
— Нет, не выходила.
— Вы не были в павильоне в парке Стермана?..
— Я не знаю ни парка, ни павильона, ни Стермана.
Ничто не в состоянии передать тона, которым были сделаны эти ответы. Каждое слово, как свинцовый молот, падало на голову несчастнаго, который, с широко раскрытыми глазами, с испугом смотрел на эту женщину, на эту воплощенную ложь.
Вдруг он вспомнил одно обстоятельство.
— Но вы забываете, сказал он, что у меня есть доказательство моих слов?..
Мэри слегка вздрогнула.
— А! сказала она.
— Разве вы забыли, что получили от вашего любовника письмо… что это письмо…
Он колебался, не привыкнув ко лжи.
— Что это письмо у меня!..
— В самом деле? сказала Мэри.
В ея глазах мелькнула ирония.
Она очень хорошо знала, что Пьер говорил неправду, так как она сама сожгла письмо на лампе в павильоне…
Что–то точно оторвалось внутри несчастнаго. Ему казалось, что с его глаз силою срывают покрывало, что у него отрывают часть его сердца, его мозга.
Так вот какова его Мэри, которую он, только час тому назад, звал к себе…. она могла не краснея, с таким ужасающим хладнокровием… Он испугался бездны испорченности, в которую он только что сейчас заглянул.
Он почувствовал отвращение, видя ее перед собою, но в тоже самое время хладнокровие возвратилось к нему, новая энергия успокоила его нервы, уничтожила возбуждение.
— Мэри, спокойно сказал он, я очень хорошо понимаю, что трудно сознаться передо мною, что вы обманывали человека, вся жизнь котораго принадлежала вам… Но дайте мне обяснить вам все, если вы признаетесь, я вас прощу, и никогда ни одно мое слово не напомнит вам прошедшаго. Если вы будете упорствовать в молчании, и отрицать случившееся, то вы знаете, какая участь ожидает меня. Мое преступление уже начинают приписывать желанию украсть… слышите–ли вы… и я буду приговорен. Выслушайте меня, и подумайте еще: я буду приговорен к смерти… Одно ваше слово может спасти меня… на что же вы решаетесь?
Победив силой воли свое волнение, Пьер с наружным спокойствием глядел на Мэри и ждал.
Она подняла голову и взглянула в глаза мужу.
— Мне не в чем сознаваться…. я ничего не знаю….
Лицо несчастнаго страшно изменилось, но он сдержался.
— Вы можете идти, сказал он.
Мэри постучалась в дверь.
Тюремщик открыл, и она вышла.
— Сударь, сказал Пьер Бланше своему тюремщику, скажите господину следователю, что я имею сообщить ему важное открытие.
IV.
Выйдя из кабинета следователя, Пьер был гораздо спокойнее и спокойными шагами возвратился в свою комнату.
Эта твердость и это спокойствие проистекали из страннаго чувства.
Легко угадать причину, заставившую Пьера требовать новаго свидания со следователем. Его последния сомнения исчезли, его поведение было заранее начертано. Наступило время говорить, сказать всю правду.
Бланше боялся не смерти, но его страшила мысль, что он будет приговорен как вор. Он чувствовал, что когда истина сделается известна, тогда его положение должно будет возбуждать известную симпатию. Его поведение найдут извинительным и, кто знает, может быть он будет вполне оправдан?… Но допустив даже, что его подвергнут самому тяжелому наказанию, по крайней мере он не будет обезчещен.
Мэри отказалась говорить.
Он должен был открыть все сам.
Он это и сделал.
Следователь выслушал его со своей обыкновенной благосклонностью, заставил его несколько раз повторить разсказ, чтобы убедиться, что в описании фактов не было противоречия. Затем, когда Пьер кончил, он сказал:
— Пьер Бланше, я не ждал вашего признания, чтобы идти по тему пути, который вы мне указываете; с ваших первых слов я понял, что система вашей защиты будет опираться на отношения, которыя, по вашим словам, существовали между убитым и вашей женой.
— Разве вы сомневаетесь в том, что я вам сказал, вскричал Пьер, предвидя уничтожение своих последних надежд
— Я не могу, сказал следователь, ни верить, ни сомневаться, я должен тщательно проверять даваемыя мне показания, не пропуская ни малейшей подробности, сравнивать эти показания и обстоятельства, которыя могут их подтвердить….
— И что–же?
— Следствие, в котором были выслушаны многочисленные свидетели, доказало, во первых, что поведение вашей жены вполне безупречно, что она никогда не имела никаких сношений с Эдуардом Стерманом, что, по всей вероятности, она даже не знала его; наконец, что вечером того дня, когда было совершено преступление, ее видели дома, и никто не видел чтобы она выходила; огонь лампы, горевшей в спальне, доказывал, что она дома… Вы видите, что ни малейшее обстоятельство не подтверждает ваших слов….
Следователь на минуту замолчал.
Пьер не говоря ни слова глядел на него и крупныя капли пота катились у него со лба.
— Выслушайте меня, продолжал следователь, чтобы вы ни утверждали, очевидно то, что присяжные не поверят вам, если вы не представите доказательств. И если, для того чтобы защитить себя, вы обвините не только вашу жену, но и человека убитаго вами, то этот поступок будет так отвратителен, что общественное мнение возмутится и вы только сделаете самому же себе вред. Наконец, вы слишком умны, чтобы не понять, что только признание, доказывающее ваше раскаяние может заслужить вам снисхождение ваших судей. Вымена поняли; моя задача скоро кончится, последний раз, Пьер Бланше, я вас заклинаю сказать истину….
Пьер взглянул на следователя, ничего не отвечая встал и попросил отвести его назад в тюрьму.
Он был спокоен…
В его уме вдруг ясно определилась мысль:
— Я погиб! ну, что же? тем хуже для меня.
В одно мгновение, слушая как следователь обяснял ему, что все чтобы он ни говорил, безполезно, Пьер оставил всякую надежду, он бросил ветку, за которую еще удерживался, и дал себе лететь в пропасть.
— Сударь, сказал ему сторож, когда он возвращался назад, ваш адвокат ждет вас.
— Я иду, отвечал Бланше.
Адвокат, назначенный судом быть защитником подсудимаго, был молодой человек лет тридцати, уважаемый всеми, успевший уже приобрести некоторую известность. Это был умный, немного увлекающийся человек, защищавший с глубоким убеждением. Он был еще в тех летах, когда профессия адвоката кажется чем то священным: он не приобрел еще того сладкаго и удобнаго равнодушия, которое позволяет старым практикам защищать с одинаковым успехом два совершенно противоположныя положения.