Пьер Бланше почувствовал, что страшный гнев овладевает им.
Неужели опять судьба вооружится против него? Он считал себя единственным обладателем своей тайны.
Он стал хитрить.
— А если это и так?… сказал он.
— Значит, вы признаетесь, что были женаты?…
— Я жен…. я был женат. Разве я знаю? Нет, чорт возьми! Я это знаю, так как моя милая жена….
Говоря последния два слова, он стиснул зубы.
— … Так как моя милая жена сама была свидетельницей вовремя моего процесса в Гваделупе….
Морис видел, что ненависть обезобразила лице несчастнаго.
— А теперь, спросил Морис, где–же она?
Седьмой–номер бросил на Мориса насмешливый взгляд.
— Где она, что она? Об этом я не знаю…. может быть, она умерла, может быть, жива…. бедна или богата…. это ея дело и я этим нисколько не интересуюсь.
Но самое старание показать, что ему все равно, выдавало его. Для опытнаго взгляда Мориса было ясно, что Бланше знал, что его жена жива. Впрочем, судя по разсказу Неда, это должно было случиться.
— Вы не желаете снова увидать ее? продолжал Морис.
В глазах Бланше, сверкнула молния, но почти сейчас–же, под влиянием силы воли, этот блеск исчез.
— Теперь, сказал Седьмой–номер, не будет–ли вам угодно сказать мне, какой интерес заставляет вас действовать таким образом…. а главное, обяснить мне, какую выгоду имею я отвечать вам?…
Вопрос был прям.
Со времени своего прихода к Пьеру Бланше, Морис с глубочайшим вниманием разсматривал человека, бывшаго перед ним. Он припоминал, что Нед повторял ему слова Бланше, уверявшаго, что он невинен. Он старался проникнуть в совесть этого человека, измученнаго страданиями и отчаянием И чем больше он на него глядел, тем более понимал, что это не обыкновенный преступник, потом он говорил себе, что жена Бланше, сделавшись графиней Листаль, дала столько доказательств своей испорченности, что, может быть, перед ним была первая жертва этой честолюбивой женщины.
— Вы были приговорены к каторжной работе безвинно? спросил Морис неожиданно Пьера Бланше.
Бланше не мог удержаться.
— О! клянусь моей честью, я невинен.
Но это первое впечатление, произведенное словами Мориса, скоро прошло.
— Впрочем, что вам за дело до этого? спросил он.
Вдруг одна идея мелькнула в уме Мориса.
— Если у правосудия будет доказательство вашей невинности в первом преступлении, то не думаете–ли вы, что, в настоящем случае, оно будет снисходительнее?
— Снисходительнее! вскричал Седьмой–номер. Но я не хочу снисхождения, я не прошу ничего… и именно потому, что я был приговорен невинно, хочу явиться перед судом, как вор и убийца…
— А если, продолжал Морис, вам бы предложили сделку?
— Какую?
— Вашу свободу… против вашего молчания?…
— Мою свободу!… а! бегство! я очень хорошо понимаю, что вы говорите полусловами. Мою игру поняли… я ясно читаю в вашей….
Седьмой–номер встал и, скрестив руки, глядел в лице говорившему:
— Знаете–ли, сударь, сказал он, что вы мне предлагаете?… Слушайте, нас никто не слышит и я могу сказать вам, что лежит у меня на сердце… Я был приговорен за убийство в Гваделупе… Был человек, который мог меня спасти… этот человек дал приговорить меня к смерти… этот человек нарочно толкнул несчастнаго Бланше на эшафот, который был заменен каторжной работой… Ну!… слушайте меня хорошенько… Бланше был всегда честным человеком, как там, так и в Каэне, так и здесь. Да, меня считают теперь вором и убийцей. Я не хотел воровать, и еслибы я хотел убить Сэнкуа… бедняк!.. то я мог–бы легко задушить его руками… Я нарочно во время моего покушения на воровство, привлек его внимание… Я нарочно шумел, я сам привлек толпу тогда, как несчастный вырывался у меня из рук… к чему я делал все это? Потому что я хотел быть взятым, хотел быть отведенным сюда, хотел чтобы меня судили публично, понимаете–ли вы? я желал явиться перед судьями, перед присяжными, перед любопытной и болтливой толпой… для того, чтобы громко закричать: "Да, я убийца, да, я провел пятнадцать лет на каторге, да я крал, я хотел убить человека, бедняка, верившаго мне…" Но есть преступление, котораго не знает никто из вас всех, требующих моей головы… Это преступление жены Бланше, этого двоемужества… Это постоянная, ужасная испорченность ея!.. О, я так громко закричу ея имя, что его услышат… Это не спасет меня, скажете вы?…
Да разве я хочу быть спасенным?.. Да, мне отрубят голову, или снова вернут назад в Каэнну, но надо будет также вести следствие о двоемужестве… я буду свидетелем в этом процессе… и, клянусь честью! вы увидите меня спокойным, и хладнокровным… Это мое мщение, я хочу и отмщу… Бежать! вы не подумали об этом. Я вошел сюда по моему собственному желанию, я не выйду иначе, как между двумя жандармами… чтобы привести в исполнение мое справедливое дело!… Это будет очень любопытно, этот обвиненный, превратившийся в обвинителя, этот каторжник, перед которым будут дрожать… этот человек, невинный перед своей совестью, делающийся судьей и палачем!.. и вы, вдруг, предлагаете мне бежать?.. Вот уже пятнадцать лет, как я попал в Каэнну, в этот ад…. Сосчитайте же сколько часов в пятнадцати летах и помните, что не прошло часу без того, чтобы Бланше не повторял себе, так тихо, чтобы никто этого не слыхал… клятву, которую я вам повторяю… "Клянусь отмстить и отмщу!…" Понимаете–ли вы, как эта мысль вкоренилась во мне?.. Слово мщение мало по малу сделалось неразлучно с мною… Я жил этим словом… я ласкал его, я мечтал о нем… это мое сокровище… Теперь, спросите сами себя, может–ли Пьер Бланше согласиться на сделку?.. Седьмой номер преобразился. Голова его поднялась, глаза горели ярким огнем.
Морис, молча, слушал его, не делая ни жеста, ни восклицания.
— И, не смотря на это, сказал он кротко, когда Пьер остановился истощенный гневом, вы не родились злым.
Бланше вздрогнул. На его мстительныя слова отвечали словами симпатии. Он с изумлением взглянул на Мориса.
Но, при мысли, что этот человек пришел от нея, что она боялась, что с ужасом ждала его ответа, гнев снова овладел им.
— Идите и скажите г-же Седьмой–номер, что ея муж жив… и что он сумеет повести дело.
Морис вышел.
XII.
Ужасная минута приближалась.
Поле битвы было заранее известно, драма должна была разыграться в суде. Сомневаться было невозможно. Бланше будет безпощаден, ужасный скандал угрожает графу Листаль, второму мужу жены каторжника, убийцы.
Что было Морису за дело, что графиня Листаль погибнет? Да к тому–же, разве это не было–бы для нея справедливым искуплением всех ея преступлений. Но вместе с нею пострадают и двое невинных: граф и его дочь, Берта.
Кроме того, Морис не мог забыть, что графиня Мариен заботилась о детстве его невесты; ему казалось, что презрение, которым будет наказана графиня, отразится и на этой невинной девушке.
Морис был человек решительнаго характера. Он любил идти на встречу опасности и чем более он видел близость и неизбежность этой опасности, тем он чувствовал в себе более энергии бороться против нея. Так поступил он и в этом случае. Он отправился в отель Прованс и велел доложить о себе графине.
Между тем, опасения и безпокойство графини Листаль, мало по малу, уничтожились. Ей казалось, что Нед не мог ничего сказать. Что–же касается отсутствия Мориса, то она приписывала его капризу, а, может быть, даже исчезновению той любви, которую он чувствовал к Берте. Во всяком случае, она легко привыкла к его отдалению. Она чувствовала себя спокойнее вдали от проницательных взглядов Мориса, которые, казалось, проникали в самыя сокровенныя тайники ея души.
Услышав имя молодаго человека, она сделала жест удивления и в тоже время неудовольствия.
Почему он возвращался? Почему, зная, что, граф ждет его давно и желает видеть, Морис сделал свое первое посещение ей?
Тем не менее, графиня приказала просить его к себе.
Комната графини Листаль была вся голубая, сама Мариен полулежала на отоманке. От голубой обивки резко отделялись ея золотистыя волосы, образовывавшие как–бы ореол вокруг ея бледнаго лица.
Морис остановился в нескольких шагах от нея и поклонился.
— Наконец–то вы вспомнили нас, сказала графиня самым любезным тоном, мы все здесь сожалели, что вы покинули нас.
Морис чувствовал себя неловко. Лицемерие этой женщины казалось для него опаснее гнева Седьмаго–номера.
— Графиня, сказал он, мне надо переговорить с вами об одном, весьма важном деле…. настолько важном, что, смею вас спросить, совершенно–ли мы одни?
— Мы совершенно одни, с удивлением отвечала графиня.
— И вы уверены, что звук наших голосов и смысл наших слов не может даже случайно быть кем–нибудь услышаны?…
— Никто не может нас услышать. Но меня удивляют эти таинственныя предосторожности и вы меня очень обяжете, обяснив….
Морис подошел к ней…. Мариен инстинктивно отодвинулась назад.
— Угодно–ли, госпожа Мэри Бланше, выслушать меня, сказал молодой человек.
Мариен вскочила со своего места, широко открыв глаза. Зубы ея были стиснуты, она не могла выговорить ни слова. Эти слова страшно оскорбили ее; она чувствовала ужасный гнев….
— Я сказал Мэри Бланше…. повторил Морис.
Холодный пот выступил на лбу несчастной. Она сделала жест рукой, точно прося минуты сроку, чтобы придти в себя. Она чувствовала потребность оправиться от ужаснаго удара, который поразил ее. Страшным усилием ей удалось победить свое волнение и, подняв голову, она могла даже улыбнуться и сказать:
— Я вас не понимаю…
— Ваше волнение опровергает ваши слова, перебил ее Морис, который спокойно следил за ужасным впечатлением, произведенным его словами. Вы Мэри Виллинс, жена Бланше, приговореннаго к смерти в Гваделупе, за убийство Эдуарда Стермана, вашего любовника…
Мариен снова вскочила с софы, на которую опять было села и, схватив за руку Мориса, она наклонилась к его лицу.
— Вы дорого заплатите за ваши слова, прошептала она, и что бы ни случилось, я их не забуду… и графиня Листаль сумеет отмстить за себя…